Как-то во время застолья Селевк сказал Птолемею:
– Тебе не кажется, что Александр словно бросает вызов судьбе? Но раньше он рисковал жизнью и не щадил себя в кровавых битвах. Сейчас же он так пьет, будто стремится к неминуемой гибели.
– Думаю, он просто хочет забыть обо всех печалях прошлых дней и о страшном знамении, – ответил Птолемей.
Селевк окинул взглядом гостей за длинным пиршественным столом. Каждый возлежал на подобающем ему месте, это соответствовало положению гостя на общественной лестнице, в ожидании начала застолья.
Между тем Птолемей, внимательно глядя на друга, произнес:
– Селевк, мы знаем с тобой друг друга много лет. Я давно хотел спросить тебя. Создается впечатление, что ты счастлив в своем неравном браке?
– Почему неравном? – Селевк покачал головой. – Апама красивейшая из женщин. У нее острый ум и сильный характер. Она единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я все время думаю и скучаю по ней. Понимаешь, Птолемей, когда встречаешь единственную, тебе предназначенную Афродитой женщину, то сам становишься сильнее. Да, она персиянка, но я, как и Александр, уважаю персов. Из персидских юношей вырастут великолепные воины, не хуже македонских.
Птолемей не стал возражать другу, хотя и не разделял его отношения к варварам.
Вскоре за пиршественным столом начались обильные возлияния. Александр, осушая одну чашу за другой, не переставал думать о новых походах.
– Наши воины должны быть выносливыми и стойкими. Ежедневно, ежечасно учите их воинскому мастерству. Не забывайте им говорить: поразить врага лучше, чем самому быть пораженным.
Кассандр, окинув присутствующих высокомерным и немного осоловевшим взглядом, спросил:
– Великий царь, позволено ли мне будет сказать?
– Говори, – разрешил Александр.
Бросив презрительный взгляд на знатных персов, Кассандр произнес:
– Необходимо, чтобы у новых воинов были такие же увесистые кулаки, как у македонцев, одержавших блестящие победы.
– В которых ты не участвовал, – добавил Александр.
Пирующие дружно рассмеялись.
Когда смех стих, за разрешением говорить к царю обратился Селевк:
– Наши воины покрыли себя славой в бесчисленных сражениях. Наша фаланга являет собой пример македонского военного гения. Ее необходимо беречь как зеницу ока и совершенствовать, что мы и делаем по твоему приказу, Александр. Но не следует забывать, что сейчас все большую роль на полях сражений играет конница и, следовательно, все больше персов появляется в наших рядах. Они великолепные всадники и лучники. В новом походе мы часто будем иметь дело с конными войсками. Вот почему я считаю, что необходимо еще более увеличить количество всадников из числа персидских воинов.
Кассандр слушал Селевка, нахмурив брови. Его явно раздражало уважительное отношение к варварам. «Это неудивительно, – думал он, – ведь Селевк единственный из македонян, кто остался с персидской женой».
Обратившись к пирующим, Кассандр громко предложил:
– Не лучше ли нам здесь, на пиру, поговорить о прекрасных греческих гетерах? Эти разговоры интереснее рассуждений о преобразовании македонского военного строя.
Лицо Селевка залила краска гнева. Но Птолемей удержал друга от дерзкого ответа:
– Относись снисходительно к человеческой глупости и подлости.
Царь не обратил внимания на слова Кассандра. Не обратили внимания и его сподвижники. Они тихо переговаривались:
– Надо усовершенствовать осадные машины.
– Придумать новые, более мощные метательные снаряды.
Среди шума голосов внезапно раздался звучный голос Александра. Он объявил о дне отплытия флота Неарха и дне начала похода в Аравию.
Пердикка, приподнявшись на локте, поднял руку с полной чашей вина. Когда наступила тишина, он провозгласил:
– За нашего Александра, великого полководца и царя!
Слова потонули в рукоплесканиях.
– Пердикка явно стремится занять в сердце Александра место Гефестиона, – заметил Селевку Птолемей.
Виночерпии сбились с ног, наполняя чаши. Брат Кассандра Иолла усердно следил, чтобы царская чаша тоже не пустовала…
* * *
Во второй половине месяца таргелиона летняя духота опустилась на город знойным влажным покрывалом. На поверхности воды в маленьких бухтах плавали зловонные зеленоватые водоросли. По утрам над рекой клубился серо-желтый туман, ядовитые испарения которого несли с собой лихорадку. Ни малейшего ветерка не проникало в город.
Дни отплытия флота и выступления армии приближались. Проводились последние подготовительные работы, устраивались празднества. О походе в Аравию говорили всюду: в храмах, на базарах, на улицах, за семейными трапезами во дворцах и в простых жилищах. Звучали гимны во славу царя и его воинов в храмах Вавилона.
Весь город молился о ниспослании победы Александру.
После смерти Гефестиона и после страшного знамения, случившегося во время смотра войск, Александр сделался необычайно суеверен. Все хоть немного странное казалось ему теперь знаком свыше. В царском дворце появилось множество людей, совершавших очистительные обряды.
В один из дней ранним утром Александр в сопровождении жрецов, ближайших друзей, свиты и воинов отправился к возведенным вблизи военного лагеря алтарям принести очередные жертвы богам и по совету предсказателей счастливому успеху. Царь всегда перед новым походом старался умилостивить богов – и Зевса, и Посейдона, и всех прочих.
Жрецы в белых одеждах омыли руки в освещенной соленой воде. Была заколота сотня отборных молодых быков.
– Умилостивим богов жертвоприношениями! – провозгласил верховный жрец.
Самые лучшие части туш быков – жирные задние ноги – предложили богам. Пока мясо жарилось, воины поддерживали огонь. Чем выше поднималось пламя во время жертвоприношения, тем благоприятнее было предзнаменование.
Селевк неожиданно заметил, что во время жарки один кусок мяса упал на землю. Это был плохой знак, но, к счастью, этого не увидел ни царь, ни его ближайшее окружение. Все следили за высотой пламени, каждый думал о своем, молился о победе, о возвращении домой живым и невредимым.
Жертвоприношение закончилось. Наступило продолжительное молчание.
Наконец жрецы возвестили, что жертвы благоприятны. Запели флейты. Вслед за флейтами прозвучал гимн, прославляющий богов.
Оставшееся жертвенное мясо понесли в лагерь. Начался пир. Мяса и вина было в изобилии. Считалось, что боги незримо присутствуют при подобных трапезах, благословляя воинов на победу.
Вечером друзья царя собрались во дворце. Александр давал прощальный пир в честь Неарха. Всем было весело, как в дни общей молодости.
Друзья приготовили Александру сюрприз – танец воинов в македонских и персидских военных одеждах. Сначала между танцующими возникла ожесточенная схватка, затем она перешла в дружбу и братские рукопожатия.
Танец пришелся царю по душе и второй серебряный кубок, вмещающий два хуса вина, тоже пошел по кругу.
– Я буду у арабов главным богом! – громко произнес Александр.
– Вполне справедливо, – поддержал его Пердикка. – Сын Зевса имеет право стать главным богом арабов.
Знатные персы горячо поддержали Пердикку, в последнее время ставшего любимцем царя.
Неарх засмеялся:
– Но мы пока еще не завоевали Аравию!
– Если я покорил полмира, то покорить Аравию мне ничего не стоит, – бросил Александр и крепко обнял друга.
Неарх вздрогнул. Тело царя буквально пылало.
– Александр, – прошептал флотоводец, стараясь, чтобы его никто не услышал, – у тебя жар.
– Пустяки. Здесь просто слишком душно.
Вскоре, подхватив горящие факелы и чаши с вином, гости вышли в сад в надежде освежиться. Но знойная вавилонская ночь не давала живительной прохлады.
Между тем в саду появились арфистки: две египтянки с длинными глазами, как на храмовых изображениях. Рабы поставили на траву высокие позолоченные арфы, и девушки, опустившись около них на колени, стали перебирать струны, загадочно улыбаясь. К ним вскоре присоединились юная златокудрая гречанка с флейтой и полунагой чернокожий мальчик с тамбурином.
Затем в образовавшийся круг вошла греческая танцовщица. Обменявшись быстрыми взглядами, египтянки вновь коснулись струн. Мелодичным эхом отозвалась флейта. Забил в тамбурин мальчик, одарив всех белозубой улыбкой.
Танцовщица выплыла на середину круга и закружилась в танце. Одно за другим с нее слетали и падали прозрачные покрывала: голубое, зеленое, золотистое…
Александр, время от времени прикасаясь губами к серебряной чаше с вином, не спускал глаз с танцовщицы. Внезапно он тихо сказал стоящим рядом Селевку и Неарху:
– Голова болит. Пойду прилягу.
Друзья последовали за царем. Но, едва они вошли в зал, подошел фессалиец Медий, недавно прибывший в Вавилон. Слух о тревожных знамениях уже распространился, и все друзья наперебой приглашали царя на трапезы, чтобы развеселить его.
