– Я Народный художник СССР, я буду жаловаться! – очнулся, наконец, Сергей Абросимов.
– Жаловаться ты теперь будешь Господу Богу! – Петрович хотел ударить, но сдержался, вспомнил указания шефа на этот счёт.
– У тебя две минуты, академик, – бросил он через плечо, – потом я вернусь и очень сильно освежу твою память.
Резко встал и пошёл в комнаты, где уже шёл тотальный обыск. Картина была впечатляющей. Вскрывались полы и простукивались стены, сотрудники вспарывали подушки и матрасы, пух, словно снег, летал по всей мастерской.
Содержимое ящиков и старинных комодов вываливалось прямо на пол, и сотни больших и маленьких тюбиков с краской были раздавлены ботинками. Из коридора пулей вылетел Иван Сироткин: «Товарищ полковник, генерал приехал!».
В мастерской стало тихо, как на кладбище. В прихожей пробили старинные часы. Медленно, перешагивая через месиво из краски, пуха, стекла и, ещё чёрт знает чего, Семёнов подошёл к Петровичу и, набычившись, посмотрел на него. Тот отрицательно помотал головой.
– Хороши работнички, – сквозь зубы процедил генерал, осматривая мастерскую, – когда же вы по-человечески работать научитесь?
Он перевернул стул спинкой к себе и оседлал его, как бывалый кавалерист.
– Петрович, посмотри, пожалуйста, в баре, что у народного художника для дорогих гостей имеется? Разговор-то будет долгим, правда, Сергей Юрьевич?
Абросимов уже окончательно пришёл в себя, и понял, что эта ночь, должно быть, последняя в его жизни. Петрович принёс два стакана с коньяком. Сергей пил коньяк, держа стакан двумя руками, но он всё равно выбивал мелкую, предательскую дробь о его зубы. Потом Семёнов попросил закурить, и Петрович, зная привычки шефа, принёс деревянный ящик с заморскими наклейками и раскурил сразу две сигары.
– Это подарок от кубинских товарищей, – неожиданно для себя заговорил Абросимов, я рисовал портрет Кастро впрок, по фотографии, так просили товарищи из ЦК.
– Как вы нас напугали, дорогой академик, товарищами из ЦК, – Семёнов зло рассмеялся. Огромные, в потолок, дубовые часы в прихожей отбили очередные полчаса.
– Сергей Юрьевич, времени у нас мало, скоро рассвет, я знаю точно, что плёнка где-то здесь. Вы человек знаменитый, образованный, умный. Видите, Советская власть дала вам мастерскую в центре Москвы, две Сталинских премии, зачем вам все эти проблемы? Ведь Натали была не только вашей натурщицей, верно? Значит, вы должны были знать или видеть когда-нибудь эту жестяную коробку с киноплёнкой. Ведь так? Вспомните, я вас очень прошу! А хотите, я помогу вам, хоть это и будет нарушением нашего внутреннего Устава. На этой плёнке информация, которая порочит нашу советскую власть и её высшее, понимаете, высшее руководство! А рассказал мне об этом ваш дружок Абрам Лившиц. Да, да, не удивляйтесь, лично мне он сказал, что оставляет эту плёнку Натали.
– Это ложь!
– Нет, дорогой академик, это правда, люди перед смертью не врут, а подыхали мы с ним в одном окопе. Поэтому сокрытие этой информации является тяжким преступлением перед законом и советской властью, теперь вы сообщник преступников и никакие, – Семёнов обвёл рукой всё пространство мастерской, – никакие высокопоставленные товарищи вам, врагу советской власти, не помогут.
То ли коньяк, а быть может, и просто мужское достоинство взыграло вдруг в Абросимове, и он резко, с вызовом ответил:
– Вы лжёте, даже если бы я знал об этой плёнке, лично вам не сказал бы никогда! – почти прокричал Абросимов.
Потянувшись и похрустывая фалангами пальцев, Семёнов встал и прошёлся по мастерской, решил ещё немного потянуть время. Он остановился возле «охотничьей» стены художника, на которой висели ружья, кинжалы и прочие охотничьи трофеи – муляжи голов диких вепрей.
Генерала по-настоящему поразил только один трофей – это был единорог с огромным, полуметровым бивнем. «Где он его убил?», – думал Семёнов. И вспомнил, что после смерти Сталина стало модно охотится в Африке, куда ездили не только высокопоставленные папаши, но и их дети, а вместе с ними и вся прислуга, всё холуйское окружение.
– Вот видите, Сергей Юрьевич, мы с вами родственные души – оба любим охоту, – сказал, усмехаясь, Семёнов, – ну, так что вы надумали, академик, молчать будем или расскажете нам что-нибудь интересное?
Петрович отлично знал этот последний порог терпения шефа, и спокойно приготовил свой волшебный небольшой чемоданчик с инструментом, который развязывал языки и не таким упрямцам. Новомодные в конторе сыворотки ему было применять запрещено.
– Прощайте, академик, – Семёнов кивнул Петровичу, – я сделал всё, что мог.
Поднялся и, насвистывая что-то из песни о Стеньке Разине, вышел из мастерской. Сотрудники, шпалерами стоявшие в коридоре, в мгновение ока превратились в каменные изваяния. Между тем, Петрович ловко вогнал в рот художника грязную тряпку, о которую тот вытирал свои кисти, защёлкнул на его руках наручники и спокойно, как опытный патологоанатом, достал из чемоданчика и разложил перед Абросимовым свой, отливающий хромом, инструментарий.
Это был хорошо продуманный и проверенный годами психологический ход. Слегка подумал, посмотрел на жертву и выбрал инструмент – отливающий хромом хирургический тесак для ампутации конечностей. Потом якобы задумался, положил его на место, и достал простенький небольшой аппарат, который был обмотан проводами.
– О, то ж, где у вас тут поближе розетка, товарищ академик? Петрович нагнулся, нащупал под столом розетку и вставил в неё вилку. Нужно сказать, что аппарат этот на удивление простенький и неимоверно эффективный он смастерил сам, только регулятор напряжения сделали ему по блату свои ребята из техлаборатории за литр хорошего армянского коньяка. Через регулятор этот проходили два провода, концы которых он крепил к голому телу подследственного липучками, иногда поливая их водичкой, для пущей эффективности процесса. А потом с шутками и прибаутками начинал допрос, постепенно увеличивая напряжение.
Аппарат работал, как часы. Сбоев почти не было. Иногда, правда, встречались терпеливые и непонятливые клиенты. Тогда Петрович заставлял их снимать брюки и крепил свои провода к самым нежным и уязвимым местам упрямцев. Результат, как правило, был положительный, для Петровича, разумеется.
– Ну, шо, академик, начнём сеанс восстановления памяти, очень помогает. Снимайте вашу пижамку.
Семёнов сидел в дальней комнате и рассматривал фотографии, которые были развешаны на стене.
– Надо же, вот семейка! – говорил он, глядя на фотографию. На ней были все участники этого «праздника» – сам Абросимов, Натали, Абраша и маленькая девочка, – не хватает только Фани для полного комплекта, – подумал он, да и девчонку тогда упустили, а зря, очень бы она сейчас пригодилась. Думаю, не нужно было бы Петровичу так надрываться.
Из мастерской, даже сквозь кляп, были слышны стоны Абросимова. «Ничего, – думал Семёнов, – расколется, отвезём его в хорошую клинику, сделают ему там пару уколов и забудет академик этот волшебный вечер. А квартиру опечатаем на это время, ребята здесь порядок восстановят».
Слышался периодически только голос Петровича: «Где плёнка, сука, отвечай!». Потом опять стоны художника… И вдруг наступила тишина.
В это самое время Петрович размышлял над тем, настала ли пора переходить к нижней части тела: «Ну, снимай штаны, народный художник, сейчас повеселимся!». И тут случилось невероятное. Сергей Абросимов уже почти потерял от боли сознание, и в какой-то предсмертной судороге изловчился и лягнул Петровича из последних сил в самое заветное место – мошонку. Потом, вскочил и, что было сил, ударил туда же ещё раз.
Вряд ли рёв, который последовал за этим был слышен на Лубянке, но Семёнов, как ошпаренный подскочил и побежал в мастерскую, но не успел. Ответный удар Петровича был такой силы, что Абросимова отбросило спиной к «охотничьей» стене. Полуметровый, отливающий перламутром, рог дикого вепря пронзил его насквозь и торчал из голого живота художника.
Семёнов прибежал в зал, когда всё уже было кончено. Генерал смотрел на академика, висевшего на роге, как бабочка в гербарии натуралиста, на Петровича и думал: «Это крах, значит так по судьбе положено». Но другая часть головы генерала искала спасительный выход и нашла его.
– Значит так, Петрович, – командовал он ошалевшими сотрудниками, – первое – быстро собрать все ценности, деньги и некоторые картины.
Первым бросился выполнять приказ шефа Сироткин, за ним, очнувшись от ступора, все остальные.
– Второе – звони своему главному бандиту по Москве… как его?
– Боря Черкесский, товарищ генерал, – промямлил Петрович.
– Короче, – продолжал Семёнов, видя, что Петрович «не въезжает» в его план, – все эти ценности и картины – будущие вещдоки для МУРа, усёк? Передашь всё своему Боре, или, как там его? И пусть сдаст нам двух своих шестёрок, при обыске у них всё это и должны найти. Передай своим бандюгам, что пацанов их мы отмажем, но позже. Быстро, десять минут на сборы!
