Семёнов повернулся и резко пошёл к выходу. Часы у дверей пробили четыре утра. У дверей генерал повернулся и скомандовал, предельно чётко, будто продиктовал статью:
– Завтра, в утренних газетах, должно появиться сообщение об ограблении и зверском убийстве знаменитого художника. «Следствие идёт по следам преступников, они будут пойманы и наказаны по всей строгости советских законов».
Неожиданно повернулся к Сироткину.
– Вы всё запомнили, товарищ лейтенант?
– Так точно, товарищ генерал! Звонко отрапортовал Иван.
– Вперёд! Это очень важно. Сироткин пулей вылетел из квартиры.
– Петрович, собирайте цацки, уходим, – прорычал генерал.
Дора Шмидт, капитан убойного отдела МУРа, спала в кресле, свернувшись калачиком, как ребёнок. Последнюю неделю было много работы, она еле добиралась до дома, включала свой новый телевизор КВН с огромной линзой перед маленьким экраном, удобно устраивалась в кресле и через полчаса уже спала «мёртвым» сном.
Дора была сиротой, закончила школу при специнтернате МУРа два года назад, и её наставник и однофамилец Матвей Карлович Шмидт взял Дору к себе на работу в убойный отдел. Фотодело она изучала в специнтернате и владела им в совершенстве, чем очень гордился «Карлуша», так она его звала. А он в шутку звал воспитанницу «вещуньей», но чаще дочкой и на остроты молодых сотрудников отдела о «внебрачных детях лейтенанта Шмидта», только хитро посмеивался.
Ребята, особенно по началу, подтрунивали над «вещуньей», но после случая, когда Дора точно вывела их на матёрого убийцу, шутки прекратились, а когда её необычный дар сработал ещё несколько раз, коллеги её зауважали и стали частенько обращаться к ней за советом. Дора была красивой и статной девушкой и, конечно, пользовалась повышенным внимание мужского коллектива, каковым и был МУР. Но она была влюблена и уже почти два года встречалась с Глебом Перовым, который был замом у Карлуши.
Глеб прошёл фронт, и был женат на фронтовой медсестре, которая когда-то спасла ему жизнь. История отношений Доры и Глеба была банальна и стара, как мир. Глеб уверял её, что женился на медсестре из чувства благодарности, но любит только её, Дору, и всякий раз обещал развестись. Но то болела жена и «нужно было немного подождать», то его выбрали в партбюро МУРа: «сама понимаешь, как на мой развод сейчас посмотрят товарищи», а когда Карлушу с почётом проводили на пенсию и он стал начальником убойного отдела – ситуация должна была «немного успокоится».
Одним словом, к тому времени, когда мы застали Дору, спящей в кресле, отношения их практически сошли на нет. Дора сладко спала и улыбалась во сне, иногда сердилась на кого-то в своих снах и её брови сурово хмурились. Да, действительно, она была красива. Последние ночи Дору мучил один и тот же красивый, цветной сон, который она никак не могла досмотреть до конца.
Она видела дом, окружённый пальмами, изумрудную лужайку перед ним, на которой играли дети. Их было двое – мальчик и девочка. Видела странную старуху на коляске в старинной кокетливой шляпке с вуалеткой и толстых чёрных очках. И приезжал ОН – молодой, статный, загорелый. Дора видела его только со спины и никак не могла увидеть лица. Вот и сейчас, он начал поворачиваться к ней…ещё немного…, и над её ухом зазвонил телефон.
Ах, как жалко было уходить из этого сна! Она даже успела увидеть, как звонок вспугнул с ближней пальмы стайку экзотических птиц, а потом, когда проснулась, ей показалось, что они с писком выпорхнули через её открытую балконную дверь.
– Да, слушаю, – сказала она в трубку.
– У нас проблемы, – голос Глеба звучал необычно взволнованно, – машину я за тобой выслал, собирайся.
И положил трубку. Дора быстро умылась, заварила в стакане чай и проверила свой саквояж с аппаратурой. Всё было на месте. Сквозь балконную дверь услышала, как сигналит Макарыч, ветеран муровского гаража, собралась и спустилась вниз. Уже рассвело, когда Дора вышла из машины, которая остановилась во дворе массивного дома на улице Грановского.
Ей сразу показалось странным, что ни мигалок, ни оцепления, ничего, что говорило бы о серьёзном происшествии, здесь не было видно. Два знакомых, оперативника из сыскного отдела молча пропустили её в подъезд. «Интересно, а они-то что здесь делают?», – думала она, поднимаясь по широкой мраморной лестнице, устланной толстым красивым ковром.
Консьержа допрашивал Вадим, опытный сотрудник, провоевавший всю войну в разведроте.
– Мне врач снотворное прописал, – блеял консьерж, – я на работе его не принимаю, а тут бес попутал… Спал, ничего не видел.
И в доказательство совал ему в нос какой-то рецепт. Проходя мимо, Дора сделала Вадиму знак рукой – подойди. Поднялась на несколько ступеней по лестнице вверх и сказала Вадиму на ухо:
– Врёт, сукин сын, не спал он и всё видел.
И пошла дальше, на четвёртый этаж.
– Хорошо, тряхнём старика покрепче, – вполголоса сказал Вадим ей в след.
– Вот и тряхните, – так же вполголоса, не оборачиваясь, ответила ему Дора.
Где-то глухо звучал патефон, и, чем выше она поднималась по лестнице, тем явственней становился голос Георгия Виноградова: «Я возвращаю ваш портрет….». Дора даже остановилась на третьем этаже – что-то защемило в груди, какое-то смутное, неясное воспоминание детства вместе с этой мелодией пробивалось сквозь пелену времени и застревало где-то совсем близко, совсем рядышком.
Дверь с бронзовой табличкой она решила сфотографировать сразу, не откладывая на потом. Обычно она делала это, как говорится, «на уходе». Она остановилась в начале узкого и длинного коридора, который вёл в мастерскую художника. Дора вздрогнула, когда над её головой неожиданно гулко пробили куранты, как ей показалось, каким-то поминальным звоном.
Она пошла по коридору туда, где в полголоса разговаривали её ребята. Дора шла по узкому коридору, как по тёмному тоннелю, в конце которого светилась седая грива её Карлуши, который нынче занимал серьёзный пост главного консультанта МУРа и сразу поняла: всё действительно серьёзно.
Матвей Карлович обнял Дору и погладил по голове.
– Сегодня у тебя будет много работы, дочка.
Потом закрыл ей глаза своей огромной тёплой ладонью, так они играли в детстве, и, постепенно открывая пальцы, спросил:
– Ну, что ты там видишь?
Дора уже многое повидала в МУРе – снимала на свой Кодак кровавую «бытовуху», кучи трупов, после бандитских разборок, разные суициды… Она медленно отвела от лица руку своего гуру и, как завороженная, пошла в конец мастерской. Туда, где приколотый, как бабочка в фантастическом, жутком гербарии, висел человек, точнее всё, что от него осталось.
Она механически снимала всё, что её просили следователи, попутно портреты Стаханова, Улановой, смятый и порванный наполовину эскиз плаката «Родина-Мать». Она шла, скользила по полу и не понимала, кровь это или краска и что так мерзко хрустит у неё под ногами. А, главное, кто висит там, в одном ряду с головами и шкурами вепрей и волков со следами пыток на руках и гримасой невыразимой муки на лице. Она с трудом подавила в себе рвотный рефлекс, предметы и картины начали двоиться и расползаться в стороны, как тараканы.
– Сейчас грохнусь на пол, – подумала она, – вот позорище.
– Быстро со мной на кухню! – Матвей Карлович крепко обнял её за плечи и отвёл на кухню.
Её бил озноб, а в голове царил полный хаос. Матвей Карлович дал понюхать ей нашатыря, заварил крепкий чай и усадил напротив себя. Как хорошо, что Карлуша здесь. Она обняла его и, сразу упокоилась, как когда-то в интернате. Тогда он приходил перед сном, садился на краешек кровати и рассказывал ей всякие невероятные, волшебные истории о дальних странах, злых и добрых волшебниках, о прекрасных принцах, которые приезжали за своими возлюбленными обязательно на белых, крылатых скакунах, которые уносили их в заоблачные, счастливые дали.
На землю её вернул вопрос шефа.
– Очнулась, двоечница? Тогда вопрос первый. Кто мог поднять руку на придворного художника, который пьёт водку с членами Центрального Комитета и пишет портреты их жён, любовниц и детей?
Дора не услышала вопроса. В кухню то и дело забегали сотрудники, что-то докладывали Матвею Карловичу, каждую минуту звонил генерал из МУРа и Карлуша отчитывался перед ним и когда, наконец, положил трубку, взял её голову в свои ещё сильные руки.
– Ну, блаженная, сознавайся, что ещё померещилось?
Дора не знала, как точно сформулировать ответ…
– Я уверена, – повторила она дважды, – уверена, что я уже была здесь когда-то, – ясно и чётко ответила она. И так прямо посмотрела в глаза старого сыщика, что он понял: пришло время рассказать правду.
– Приезжай на выходные ко мне на дачу, там и поговорим, сейчас ты видишь, что здесь происходит. И вот ещё что. Сделай один комплект фотографий, – Матвей Карлович кивнул в сторону мастерской, – для меня, один раз порядок нарушить можно.
