– Я уверена, – повторила она дважды, – уверена, что я уже была здесь когда-то, – ясно и чётко ответила она. И так прямо посмотрела в глаза старого сыщика, что он понял: пришло время рассказать правду.
– Приезжай на выходные ко мне на дачу, там и поговорим, сейчас ты видишь, что здесь происходит. И вот ещё что. Сделай один комплект фотографий, – Матвей Карлович кивнул в сторону мастерской, – для меня, один раз порядок нарушить можно.
Дора только молча кивнула в ответ, взяла свою сумку с Кодаком и ещё раз прошлась по мастерской. Поснимала, так, на всякий случай все подряд картины, кровавый от красок и крови пол – всю эту варварскую разруху, зачехлила аппаратуру и пошла к выходу. Огромные старинные часы проводили её курантами, пробили семь раз.
Младший лейтенант Иван Сироткин стоял в кабинете Семёнова, вытянувшись во фрунт, и пожирал глазами генерала. Тот перебирал ворох газет, которыми был завален его стол: «Известия», «Комсомолка», «Учительская» и даже «Водный транспорт» сообщали: «Жестокое убийство будет раскрыто, сотрудники МУРа идут по следу преступников. Раскрытие этого преступления – дело чести Московского уголовного розыска!», – прочёл вслух генерал.
– Молодец, лейтенант! – генерал энергично встал из-за стола и прошёлся по кабинету, – нужно помочь коллегам, а, лейтенант? Слушай сюда. Завтра «бдительная» соседка стукнет в МУР на этих уголовничков и доблестные оперативники найдут все эти цацки и картины из мастерской нашего художника и выполнят свой долг перед Родиной. Твоя задача быстро организовать прессу, усёк?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
– Свободен!
Лейтенант повернулся и, чеканя шаг, как на параде, вышел из кабинета.
– А форма ему пойдёт, – подумал генерал и с недоумением вспомнил кличку Сироткина – «Ботаник».
А в это самое время Борис Самуилович Крамер, который теперь занимал высокую должность заместителя начальника культуры Москвы, только что вернулся с расширенного заседания горкома партии. Обсуждался вопрос о проведении в Москве Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, на котором он должен был отвечать за проведение концертных программ делегаций фестиваля.
Новый хозяин столицы вошёл в зал уже чем-то очень сильно расстроенный. Видимо, только что его накачали по телефону из Кремля. «Правильно сказал шеф, одни пидорасы», – подумал первый секретарь, осматривая незнакомые лица в зале. Они ему явно не понравились. Он метал громы и молнии, обещал разогнать и уволить «к чёртовой матери» всю эту культурную «шатию-братию». Из всего этого страстного диалога умный Борис Самуилович понял только одно – в случае «лажи» с концертными программами должность билетёра в Закарпатской филармонии или Магаданском народном театре будет для него большой удачей.
В семнадцать лет мать из Витебска отвезла Борю в Москву к старшей сестре, которая была замужем за известным советским писателем, лауреатом сталинской премии и, по словам матери, была «богатой». Квартира у них находилась в самом в центре, на улице Горького. Имелись машина и дача.
На вокзале в Витебске в последний раз обнимал он своих друзей Абрашу и Якова. Они поклялись в вечной дружбе и Боря уехал. Москва поразила его не столько своими масштабами, сколько бешеным ритмом жизни – все куда-то спешили, по проспектам неслись десятки автомобилей, автобусов и трамваев, а в метро и вовсе, была какая-то своя, загадочная, подземная жизнь.
Как-то к вечеру, он забрался на Воробьёвы горы. Боря стоял и смотрел вниз – туда, где в дымке тумана над Москвой рекой, зажигала вечерние огни Москва. Эти огоньки будто подмигивали ему, мол, давай, Боря, вперёд, не дрейфь! Ион дал себе клятву, что покорит этот страшный и огромный город.
Тётя Иза преподавала в театральном техникуме, вела курс истории русского театра. По её совету Борис и начал готовиться к поступлению на театроведческий факультет. Он всю весну не вылезал из читальных залов библиотек, день и ночь штудировал нужные книги и блестяще сдал экзамены, без всякого «блата», после чего прочёл свою фамилию в списках зачисленных на первый курс студентов.
Боря учился легко и всё хватал на лету, а поскольку Собиновский переулок, где находился техникум, выходил прямо к ресторану «Прага» и кинотеатру «Художественный», стал там завсегдатаем и своим человеком. Благо, была повышенная стипендия, да и тётка не отказывала племяннику ни в чём.
Нужно сказать, что у Бори была потрясающая способность – умение располагать к себе людей и заводить нужные знакомства и связи. За годы учёбы он познакомился со многими директорами мебельных магазинов, ресторанов и кафе. И крепко задружил даже с одним известным врачом гинекологом – Исааком Рафаилычем Заком, который был фанатом балета и за билеты в Большой театр готов был выполнить любую его просьбу.
Именно к нему Боря отправлял любовниц своих знакомых директоров, их друзей и товарищей. Ему даже удалось проторить дорожку в святая святых – закрома знаменитого Елисеевского магазина.
Поначалу Борю удивляла странная манера общения тёти Изы и Григория Абрамовича – они обращались друг к другу только на «вы». Умный и тактичный Боря и эту нехитрую премудрость освоил быстро. Детей у них не было, и тётка души не чаяла в своём талантливом и обаятельном племяннике.
Перед самой войной, в октябре, в еврейский Новый год она повела его в синагогу, где и явилось ему чудо в лице Абраши Лифшица, который пришёл сюда тоже в первый раз. Пока они удивлялись, обнимались и хлопали друг друга по всем местам, началась служба, и они с изумлением увидели, как главному раввину Шлиферу прислуживает никто иной, как Яшка Мойсе. Это было невероятно, но было именно так. Ах! Какой это был счастливый вечер для старых друзей.
Боря потащил их в «Прагу», стол ломился от разнообразных закусок и напитков, там они просидели почти до утра и, мало что соображая, прощаясь, клялись друг другу в вечной дружбе. Потом расстались, почти уже навсегда. Дальше случилась война. Боря и здесь проявил себя во всём блеске – организовывал концертные бригады для фронта, госпиталей и даже сам несколько раз побывал на передовой, за что и получил медаль – настоящую фронтовую награду, чем очень гордился.
После Победы Боря Крамер, не особенно напрягаясь, получил должность администратора в Колонном зале дома Союзов, а затем и главного администратора. И, отличившись на этом хлопотном, административном поприще, был замечен высоким начальством и переведён в городской отдел культуры.
Ещё до войны похоронили они с тётей Григория Абрамовича, который был значительно старше своей жены. После этого тётка сильно сдала, серьёзно болело сердце, но окончания войны дождалась, и, предчувствуя скорый конец, прописала племянника в своей квартире на улице Горького, да и дачу записала тоже на него. С тем и упокоилась. С тех пор Боря и поселился на даче покойной тётушки. Туда привёз он и спрятал на антресолях Абрашин Талмуд и тут же забыл о нём.
Со старожилами посёлка Боря дружил давно и знал поимённо всех, вот только с ближним соседом, через общий забор, Владимиром Ивановичем, отношения никак не складывались. Впрочем, они знали друг друга в лицо, при редких и случайных встречах вежливо и холодно здоровались и расходились по своим дачам.
Многие, ох, многие завидовали Борису Самуиловичу! И, когда кто-то из сослуживцев говорил: «Ох, и везёт же тебе, Боря», тот неизменно отвечал одно и тоже: «Везёт тем, кто везёт!»
Ещё никогда в жизни Борису Самуиловичу не приходилось тащить на себе такой воз ответственности. В списках, которые лежали перед ним, значилась сто тридцать одна зарубежная делегация, и всем нужно было где-то выступать. «Понятно, – думал он, – соцстраны получают лучшие площадки, записывал он на огромной доске в кабинете, разделённой на сто тридцать один квадрат, – Колонный зал, филармония, Большой зал консерватории и Красная площадь».
Куда девать остальную, по выражению первого секретаря, «шпану» – делегации США, Германии, Англии и Франции, он не знал. Это были идеологические враги, не говоря уже о делегации Израиля, численностью в двести человек. В списке она занимала почётное сто двадцать девятое место, за ней была только Нигерия и Берег Слоновой Кости.
От всего этого у Бори Крамера «ехала крыша». Он засыпал прямо на работе. Во сне ему казалось, что он исчез, растворился и бежал из этого ада. Но когда открывал глаза и видел перед собой доску с квадратами, понимал, что этот крест он должен нести до конца, а силенок и нервов уже не хватало.
«Пошли они все к Бениной маме! – подумал Боря, – здоровье дороже». Достал записную книжку и нашёл две заветные страницы с телефонами: «Наташа…Женя…Екатерина Павловна…», – шептали губы имена его многочисленных подруг. Затем, немного подумав, вздохнул и сознался себе, что сегодня он не боец. «Поеду на дачу и напьюсь, как свинья». Дома открыл импортную бутылку виски, выпил полный стакан, закусил по привычке солёным огурчиком, подумал: «А наш самогон лучше!», и завалился спать.
