Гридя прав, это уже посерьёзней летнего грабежа радимичей вятичскими князьями. Надо было летом в леса идти да переловить окаянных лесовиков, а он дружину пожалел. Теперь вятичи у булгар помощь получили. Как ещё аукнется.
– Что ещё гонцы донесли?
– Булгары по вятичской земле ходят безбоязненно, вольно, как по своей степи. Даже в Муроме булгарская дружина стоит.
– Ладно, ступай. Добрыню покличь.
Князь вернулся в ложницу.
Градислава, уже одетая, сидела на ложе. Перемена в настроении ещё недавно ласкового и пылкого любовника напугала девушку. Может, она чем не угодила? Князь, сумрачный, набычившийся, безмолвно ходил из угла в угол. Царица ночи превратилась в испуганную девчонку, немо следившую за всесильным князем. Сейчас обругает невесть за что, ещё и отберёт так понравившиеся серёжки с каменьями. Градислава переживала зря. Подобные безделицы никогда не занимали мысли Владимира.
Поймав на себе боязливый взгляд, Владимир словно вспомнил о боярышне. Молча мотнул головой на дверь, вслед буркнул:
– Вечером приходи.
Градислава так же молча метнулась вон из ложницы.
Подоспевший отрок помог одеться, и пришедший Добрыня застал сыновца в полном княжеском облачении. Пребывая наедине, родственники обходились без церемонных, положенных княжескому достоинству приветствий. Владимир, привыкший к поклонам высокородных бояр, кратно превосходивших его по возрасту, рядом с уем чувствовал себя мальчишкой. Тот, поздоровавшись, плотно сел на стул, прищурившись, спросил:
– Чего сумрачный? Из-за лесных лешаков да булгар? – как видно, воевода уже ведал вести, принесённые гонцами. – Не кручинься. За сие наказывать надобно, да кручиниться не из чего. Летом придётся на булгар идти. Мало, видно, отец их твой учил, ничего, ещё поучим. Не впрок наука пошла, ништо, повторим. С дружиной помозгуем.
– Дружина не воспротивится ли? Путь не близкий, лесами. Разве по торговому пути идти.
Летом дружина с большой неохотой выступила в поход на вятичей. Вятичские дебри, в которых на каждом дубе сидел Соловей-разбойник, а чащобы полнились неуловимыми, мстительными и коварными лешаками, даже бывалых, закалённых в сечах рубак пугали, как ночная темень малых детей.
Добрыня хохотнул.
– Булгар – город богатый. Хорошую дань наложим, кто ж воспротивиться за ней идти? Помозгуем. Может, как князь Святослав, по Волге спустимся, может, ещё как.
Сообедники утолили жажду, поели жарева. Алчба утихла, сменилась первой, лёгкой, не сонливой сытостью. Владимир отставил чашу, поведал лесные вести. В светлице за столом сидели верхние бояре, старшая дружина, свои люди на княжьем дворе, и вятичские события для большинства новостями не являлись.
– Что скажете, други мои?
Владимир зорко оглядел сидевших за столом. Едва князь произнёс последнее слово, поднялся галдёж.
– Ай мы обабились? Ай наши мечи ржа съела? Чего спрашиваешь? Веди на булгар, княже!
– Булгары не осенние утки, перевесищами не переловишь, – рассудительно заметил Путята.
Боярин Путята – мужчина в расцвете сил, коренастый, широкогрудый, с подстриженной русой бородой, широко расставленными серыми глазами, был мужем рассудительным. Меч из ножен вынимал, сперва обмыслив дело, чтобы бить супротивника наверняка. Но уж вынув меч, взад пятки не бегал, и руку имел твёрдую. Происходил из боярского рода, обосновавшегося в Киеве во времена самого Кия, а может, и того ране. Служил Путята ещё Ярополку. Когда между братьями пошла раздряга, взял сторону Владимира, ибо самовольство варягов, потатчиком коим был старший брат нынешнего великого князя, донимало боярина, как зубная боль. За то пребывал в доверии и милости у великого князя, и всесильный княжий уй к боярину благоволил.
– К Булгару надобно подойти со свежими силами, быть без роздыху готовыми к сече, а путь не близкий. И рать надо бы собрать, одной дружины маловато станет булгар одолеть, – продолжал Путята.
– Смердов наберём, – утвердительно изрёк Ждберн.
Ждберн, голубоглазый, жилистый варяг, пришедший в Киев семь лет назад во Владимировой дружине, остался верен великому киевскому князю, не ушёл к ромеям искать счастья. Выступающий вперёд квадратный подбородок, нижняя губа, прикрывавшая верхнюю, придавали его лицу с впалыми бритыми щеками надменное, постоянно брезгливое и алчное выражение.
Добрыня недовольно поморщился. Варяг всегда останется варягом. За дело Руси Ждберн стоял как за своё, кровное, а не хозяйское, за которое деньги платят, Перуна славил, а всё же русичем не был, хоть и говорил на их языке. Как для него всё просто! Не хватает кметов – из смердов воев наберём.
– У смердов своих забот хватает. Поход не на седмицу, на всё лето. Смердов от дела оторвём – кто хлебом накормит? Можно торков позвать. Народишко праздный, так и глядят, кого бы пограбить. На этот раз пускай на пользу Руси грабят.
Чаши с мёдом, кубки с вином, мисы со съестным были отставлены. Поесть, попить дружинники были горазды, но ласкосердием не страдали. Застолье, как уже не раз бывало, превратилось в военный совет.
– К торкам мужа надобно посылать благого, сладкоречивого, – молвил Волчий Хвост, по привычке наматывая на перст конец длинной узкой бороды, формой и неопределённым сивым цветом имевшей сходство с хвостом серого хищника. – Торки народишко дикий, конечно, сыроядцы, одним словом, а любят ласковые речи.
– Подарки они любят, – вставил Позвизд. – Слова – они и есть слова, а от щедрых подарков сердца у торкских ханов тают. Степняк – он что, он коня любит. Пообещать хану коней – на кого хочешь пойдёт, – предложил на свою беду молодой боярин.
– Добре дело разумеешь. Вот ты к торкам и поедешь, – изрёк Добрыня, к немалому изумлению боярина, никак не ожидавшего такого поворота событий.
От неожиданности у Позвизда покраснели даже уши, лопухами выглядывавшие из-под чёрных волос.
В отличие от вотчинника Брячислава, Позвизд не был лежебокой и домоседом. Его не страшили неудобства долгой зимней дороги – стужа, вьюги, ночлеги у костра, возможные схватки с диким зверьём или шишами. Ратному мужу то привычно. Ему до смерти не хотелось отрываться от юной боярыни, нежной и горячей, податливой и страстной. Вечерами Позвизд стремился домой, с нетерпением ожидая услышать милое воркованье, встретить сияние голубых глаз. И вот предстояло на долгие месяцы лишиться всего этого.
Обычное благодушие оставило боярина, спотыкаясь на каждом слове, пролепетал:
– Почто я-то?
– У тебя в челяди торки есть? – спросил Добрыня, сам же и ответил: – Есть. Двое или трое. Толмач, вож тебе не надобны. Выбери, который посмышлёней, чтоб к соплеменникам провёл, волю пообещай.
– Да квёлые они у меня какие-то, – продолжал лепетать несуразицу Позвизд. – Ветром качает. Куда им в такой путь.
– Что ж ты челядь голодом моришь? Подкорми, не завтра ехать. Мы подождём, – насмешливо ответил Добрыня и ехидно добавил: – Скажи лучше, с молодой боярыней не хочешь расставаться. Уж три месяца женатый, ай не притомился ещё? Пока ездишь, отдохнёшь, а то с лица спал.
Последние слова сопроводил дружный хохот.
Спор разрешил великий князь.
– Тебе ехать, Позвизд.
Быстро соображал великий князь, скороумен был. Как же забыл он Ростиславу? Гулял он на свадьбе у Позвизда, приглянулась наделённая всеми женскими статями молодая. Помнился взгляд, коим ожгла его Ростислава, уже замужняя женщина – голову венчала не девичья коруна, покрывал повой мужатицы. Непонятно было, столь скор был взгляд, приглянулся ли молодой боярыне князь, или же то был взгляд неопытной боярышни, вырвавшейся из-под родительской опеки и теряющей голову от мужского внимания.
Дела, заботы, сменявшиеся ночные утешительницы заслонили Ростиславу, и теперь Добрыня ненароком напомнил о ней. Как тогда, на свадьбе, кровь забурлила, и едва не пресеклось дыхание.
Позвизд, не подозревающий о помыслах своего повелителя, понял, что от поездки не отвертеться, входил в обязанности княжьего посла.
– С пустыми руками к торкам не поедешь. Добыча ещё когда будет. Ханов сейчас задобрить надо. Да и печенегов, коли встретятся, тоже одарить надобно. Ссориться с ними сейчас не ко времени.
Князь засмеялся.
– Да кто ж тебе велит с пустыми руками ехать? Завтра же и отберём подарки.
– Торкам однолезвийные мечи любы. Крыжатые им не надобны, – вставил Добрыня.
Владимиру нравились такие минуты, возникавшие на пированьях перед важным делом. Седобородые, с бритыми подбородками, но с длинными усами и пуком волос на затылке, с волосами до плеч, шрамами – свидетельствами мужественности и храбрости, – обветренными лицами, эти люди наперебой высказывали свои мысли и ждали его, великокняжьего решения.
Сыновец покосился на уя. Добрыня слушал каждого, кивал, запускал в бороду сильные, узловатые пальцы. Не поймёшь, о чём сам думает.
– Как пойдём? Торговым путём – дальняя дорога. За месяц не дойти. Надобно ладьями добираться. Торки с той стороны подойдут, на Итили встретимся, – предлагал Кривонос, старый дружинник с серебряным пуком волос на затылке и перебитым носом.
