Три латышских ратника сидели насквозь промокшие, замерзшие и угрюмые. Лес шумел мрачно и угрожающе, дождь лил потоками, будто хотел залить их и утопить в черной тине. И быть может, в этой густой тьме выслеживает их неведомый противник… Вместе с ветром донимали ужас перед неизвестностью и мрачные предчувствия. И что только надобно этим степным дьяволам в эстонских и видземских лесах? Где же шведский король с его хвалеными полками, ежели горстке мужиков приходится бродить во тьме, под дождем, так и не понимая, кого же здесь надо защищать, все еще не зная: то ли они поразят недруга, то ли сами уже окружены и находятся под угрозой поражения.
Ветер утих, и дождь перестал. Местность пошла выше и суше. Ополчение двигалось по заросшей лесной дороге. Лишь от намокших под дождем папоротников мокли ноги да легкий ветерок время от времени осыпал с веток на головы золотистые от солнца капли. В полдень пес вырвался вперед и, взъерошив шерсть, яростно залаял. К удивлению ратников, где-то за кустами еще яростнее отозвался его сородич, потом послышалось что-то похожее на овечье блеянье. Мартынь приказал разместиться в подлеске по обе стороны дороги — возможно, это разбойники из русских краев, которые, заблудившись, шли с отбитой скотиной не в ту сторону. Осторожность оказалась напрасной: это были не разбойники, а мужики-беженцы со стадом овец, четырьмя коровами и двумя нагруженными скарбом телегами. У одного мужика в руке топор, у другого наточенные навозные вилы. У третьего коса, насаженная на длинный держак. У обеих баб тоже есть чем отбиться при нужде. Белоголовый мальчуган на возу таращил голубые круглые глаза. Увидев приближающуюся с обеих сторон вооруженную рать, беженцы опустили оружие и с испугом ждали, что будет. Когда окружившие их обратились к ним на чистейшем латышском языке, те обрадованно заулыбались, бабы даже заплакали от радости, а их пес, восторженно визжа, кинулся приветствовать взъерошенного и все еще недоверчиво жмущегося Медведя.
Беженцы сегодня чуть свет покинули свои дома, которые находились где-то к востоку. Ночью они бросились на подмогу к соседям, жившим на хуторе. Один из них пропал: не то калмыки на месте прикончили, не то в плен взяли; хутор разграбили и сожгли, люди разбежались по лесам — нападавших было слишком много. Двое калмыков погнались следом, беженцы их убили в кустарнике, потом собрали пожитки и убежали…
Рассказывали они разом, перебивая друг друга; бабы, голося, перечисляли добро, которое пришлось оставить на верную погибель, одна рвала волосы и причитала о каком-то забытом с перепугу «малом», не то ребенке, не то теленке. Нет, шведов в округе не было, последний отряд около Янова дня прошел в сторону Алуксне; до сих пор все было спокойно, а теперь вот уже вторую неделю горит вся округа.
Отныне ратники знали, что противник где-то поблизости и что скоро придется с ним столкнуться. В страхе перед неведомой опасностью люди забыли о стертых ногах и усталости. Пропустив беженцев, они шли, опасливо поглядывая на заросли, вздрагивая от хруста каждого сломанного сучка и внезапного вскрика желны на верхушке ели. Трех ополченцев вожак выслал вперед, чтобы те успели сообщить, ежели заметят косоглазых. Стрелять им было настрого заказано, чтобы раньше времени не спугнуть недругов либо самим не попасть в беду. Всех охватило волнение, кое-кто шагал бледный, стиснув зубы, у иных мушкеты в руках дрожали. Даже пес настороженно шнырял по кустам, обнюхивая то мох, то воздух.
Под вечер он, убежав с Клавом и двумя другими разведчиками, внезапно снова залаял, да так, будто почуял вдали что-то подозрительное. Бывший Бертулис-Дым, а ныне Бертулис-Порох побожился, что тянет дымком, хотя остальные ничего такого не чуяли. Пес неотступно внюхивался, поворачиваясь к востоку, время от времени лаял и затем, словно приглашая за собою, оглядывался на своего хозяина Мегиса. Вожак сказал:
— Он что-то там учуял. Пусть кто-нибудь заберется на дерево и поглядит, может, что и увидит.
Юкум был самым молодым и ловким, да и мальчишество еще не забыл. Он живо скинул мушкет и котомку и уже через минуту ловко, как кошка, карабкался по сучьям ели. На мгновение исчез в гуще вершины, потом голова его вынырнула из хвои, он уже глядел вдаль, охватив одной рукой ствол. Остальные глядели на него снизу. Вдруг он вскинул руку, указывая на восток, и воскликнул:
— Там какой-то лог и что-то горит.
Но Мартыню требовались сведения более определенные.
— Дом либо что другое?
Юкум поглядел еще с минуту, потом снова исчез в ветвях, слышно было, как он, карабкаясь, докладывает:
— А вот этого не разобрать — не то дом, не то стог сена, не то еще что-то. Огня не видать, а дым ползет черный.
Спустившись вниз, он добавил еще, что горит примерно за версту отсюда, аккурат к востоку. Предводитель приказал спешно двигаться в путь. Когда прошли с полверсты, он с сосновцами начал забирать к югу, а остальным под началом Сталлажева Симаниса приказал зайти с севера, чтобы окружить это место с двух сторон. Когда шум леса заглох, стал различим характерный треск и гул огня. Мартынь сказал:
— Ясно, что дом, сено этак не трещало бы.
Шагов через двадцать-тридцать блеснул огонь. Дым ветром относило в другую сторону, пламя же, казалось, вздымается от самой земли. Юкум был прав: горело в какой-то лощине, сразу не разглядишь. Вдруг восемь сосновцев с Интой, Мегисом и псом остановились: гудение пламени внезапно заглушили дикий вой и визг; пес поджал хвост и попятился — подобных звуков он, верно, еще не слыхивал. Жуткий вой не утих и тогда, когда ратники выбежали на опушку и через орешник и кусты белой ольхи разглядели горящую усадьбу. Баня была ближе всех строений, она только что обрушилась, сноп искр взметнулся кверху и осыпался на соломенную крышу клети, моментально вспыхнувшую; у большого и малого хлевов еще торчали добела обгоревшие стропила; у риги, что стояла поодаль, на самой опушке, что-то дымилось, но пламени не было видно.
Тут внимание ополченцев привлекло нечто иное. На середине двора, где дым, стелясь по земле, валил к лесу, крутился какой-то серый клубок. Мелькнуло что-то вроде лошадиных ног и покрытых лохматыми шапками человечьих голов. Клубок этот из-за дымной завесы казался огромным, оттуда-то и доносился жуткий вой и визг. Люди Мартына онемели, у всех по спине пробежал мороз, хотя живой клубок давно уже укатился в лес и вой понемногу заглох. Ну, ясное дело, это орда калмыков или татар. Собака жалась к ногам хозяина, оба дрожали. Мартынь приказал держать ружья наготове на случай, ежели кто-нибудь из разбойников еще замешкался здесь.
Сосновцы ни на кого не наткнулись, а вот лиственцам довелось. Симанис отделил болотненских и приказал Букису вести их с севера, сам же со своими людьми окружил стоявшую на отшибе ригу. Когда они смотрели сверху, сквозь опушку, им показалось, что в дымной пелене вроде бы что-то катится. Перед дверью пелена эта стала еще гуще. Симанис с двумя ратниками, держа мушкеты на изготовку, пригнувшись, пытались что-нибудь разглядеть сквозь серые клубы. Яна послали зайти с того края. Сделав лишь шаг из-за угла, он застыл как завороженный.
Сперва он увидел серого мохнатого конька с большим брюхом и волосатыми ушами. Через загривок перекинуты на ремне два туго набитых мешка. У передних ног коня на корточках сидел желтый лоснящийся мужичонка, в нагольной шубейке и валяных сапогах, на подбородке десятка два волосков, на голове мохнатая шапка. Он усердно выгребал из открытого лубяного короба шерсть и набивал ею третий мешок, закусив зубами кожаный повод и что-то бормоча. Ствол мушкета так и дрожал, палец Яна никак не мог нажать крючок. Выстрел раздался как раз в тот миг, когда желтолицый вскинул свои косые глаза, которые от испуга и злобы забегали, точно мыши. Заряд угодил в голову коню, он всхрапнул, вскинувшись, и, обдав сидящего на корточках кровью, повалился на бок, а потом; дергая ногами, почти перевернулся на спину. Колчан со стрелами у калмыка был за плечами, лук рядышком на земле, но ни ухватиться за них, ни выдернуть привешенную к седлу кривую саблю он не успел. Взвыв, он, точно ласка, подскочил и кинулся на стрелявшего. Ян от страха и злости прыгнул навстречу, но споткнулся о мочальную веревку и упал на колени. И тут острые, будто отточенные гвозди, ногти вцепились ему в уши, а большие пальцы уже норовили выдавить глаза; широко разинутый рот испускал какой-то вой; зловонное дыхание било в нос; страшные желтые зубы пытались добраться до горла. Ростом желтолицый был с юнца, но верткий, как угорь, да к тому же стоял на ногах, а Яну приходилось бороться, стоя на коленях. Но растерянность миновала, правая рука ратника ухватила калмыка за скользкую глотку; резко откинув голову, он спас глаза от угрожающих пальцев, уперся пяткой в землю — грудь его распирала звериная ярость. Симанис, стоявший за углом, из-за дыма не видел, в какую беду попал товарищ, кинулся он к нему, когда раздался выстрел, но двое опередили его. Первым через двор, рыча, пронесся Медведь, следом за ним — Мегис, занеся возвращенный ему недавно топор. Светлое лезвие блеснуло на закатном солнце, лохматая шапка сплющилась; растопырив руки, точно ловя на земле мышь, калмык упал ничком, ткнувшись лбом в дымящуюся красную струю. Еще раз сверкнул топор, еще раз что-то хрустнуло, и в коричневой шубейке образовались большие прорехи, белеющие по краям овечьей шерстью. Тут и остальные подоспели, они принялись колотить мертвого прикладами мушкетов, сопя и ругаясь, рубили мечами, хотя это было уж ни к чему. Ян обеими руками потер себе голову.
