Изъ всѣхъ дѣвочекъ теперь оставалось у вдовы Сковородиной всего пять дѣвицъ. Всѣ онѣ были, конечно, дѣвицы на возрастѣ и невѣсты, но выдавать ихъ замужъ стрѣльчиха не спѣшила, все откладывала и выжидала. А чего? Никому было невѣдомо!
На это было у вдовы двѣ причины. Съ одной стороны, она не хотѣла выдавать приданаго, т. е. отдѣлить часть баштановъ и садовъ въ пользованіе зятя съ будущей семьей, а сдѣлать это была обязана завѣщаніемъ покойника Съ другой стороны, стрѣльчиха калмычка, когда-то по своему очень красивая и шустрая на видъ, теперь располнѣла и облѣнилась до невозможности. Вдова, которой было теперь менѣе пятидесяти лѣтъ, была сѣда какъ лунь и выглядывала женщиной лѣтъ семидесяти.
— Точь въ точь нашъ воевода Тимоѳей Ивановичъ! — говорили про вдову знакомые.
Отъ скупости стрѣльчихи произошло то, что ея дочери сидѣли въ дѣвкахъ и чуть съ ума не спятили отъ ежечасныхъ воздыханій по женихамъ.
Всѣ постоянные разговоры, бесѣды и шептанье сестрицъ Сковородиныхъ между собой и съ мамками сводились къ одной мечтѣ: «женихъ и вѣнецъ!» Всѣ онѣ относились къ матери крайне враждебно, бранились съ ней, грубили и даже въ глаза звали ее тоже Авдотьей Базаровной. Не разъ каждая изъ нихъ бывала и наказана за грубость розгами.
Впрочемъ, прозвище это уже уцѣлѣло теперь только у враговъ стрѣльчихи, вообще же въ городѣ она была извѣстна исключительно подъ краткимъ именемъ «Сковородихи».
Такъ какъ женщины и дѣвицы въ общество не показывались, сидѣли дома или выходили погулять тоже промежъ своего женскаго пола, то гостей мужчинъ у вдовы, конечно, не бывало никогда, за исключеніемъ родственниковъ или близкихъ друзей покойнаго мужа. Въ числѣ этихъ друзей былъ прежде и ватажникъ Климъ Ананьевъ, но теперь приключившійся ударъ заставилъ его прекратить посѣщенья хорошихъ знакомыхъ. Варюша, видавшаяся прежде съ дѣвицами Сковородиными и даже очень подружившаяся съ младшей изъ сестеръ, — послѣ своей попытки на самоубійство, тоже перестала видаться съ подругами. Сковородиха объявила, что не позволитъ дочерямъ сноситься «съ дѣвкой утопкой», боясь, что дурной примѣръ Варюши заразитъ и ея дочерей.
— Ну, вдругъ и мои учнутъ бѣгать топиться! — говорила она своей любимицѣ Айканкѣ, родомъ тоже калмычкѣ, но некрещеной.
— Твои дѣвицы и такъ бѣшеныя собаки и потому воды должны бояться, — отвѣтствовала злючая Айканка, прямо и искренно.
Эта калмычка, первый совѣтникъ хозяйки, главный заправитель въ домѣ, гроза дѣвицъ и всѣхъ домочадцевъ Сковородихи, появилась въ домѣ тотчасъ послѣ смерти стрѣльца. Старая, лѣтъ 70, сѣдая и лохматая, злая до нельзя, даже стучавшаяся иногда отъ гнѣва и злобы головой объ стѣну — Айканка поѣдомъ ѣла всѣхъ дочерей Сковородихи и ея мамокъ.
Но сама вдова обожала свою калмычку, какъ свою землячку, и тайкомъ отъ дочерей говорила съ ней на родномъ нарѣчіи, вспоминала родимую сторону, откуда была выкрадена и уведена на продажу въ рабство.
Пять дочерей, уцѣлѣвшихъ у богатой Сковородихи отъ полуторы дюжины, были всѣ, кромѣ одной самой послѣдней, очень нехороши собой. Всѣ онѣ были болѣзненныя, хилыя, да къ тому же отъ тоскливаго ожиданья выйти замужъ за кого бы то ни было всѣ глядѣли уныло, сонно, оживляясь только въ минуты раздраженія и досады, обозленныя въ чемъ-нибудь вѣдьмой Айканкой.
Дѣвицъ звали: Марья, Павла, Александра, Глафира и Дарья. Но Сковородиха звала всегда дочерей схожими уменьшительными именами: Машенька, Пашенька, Сашенька, Глашенька и Дашенька. Первой Машенькѣ было уже лѣтъ подъ тридцать, и она была самая умная, но и самая злая изъ всѣхъ, такъ какъ наиболѣе натерпѣлась и наиболѣе наждалась жениха. При этомъ у Машеньки врядъ ли выпадала одна недѣля, чтобы у нея не отдувалась щека и не болѣлъ зубъ или глазъ. И вѣки вѣчные ходила она подвязанная съ опухолью на щекѣ отъ зубной боли или отъ ячменя. Изрѣдка она рѣшалась и выдергивала больной зубъ у знахаря-армянина, лѣчившаго всячески всю Астрахань. Но за то особенно досаждали ей эти проклятые ячмени. Только что одинъ большущій ячмень, — багровый до черноты и вострый какъ гвоздь, — пройдетъ, какъ на другомъ глазу, а то и рядомъ на томъ же — другой полѣзетъ рости. И три четверти своей жизни проходила Машенька либо кривая съ тряпкой на глазу, либо косорожая съ тряпкой на щекѣ.
Зубы, женихи и ячмени, ячмени, женихи и зубы — за все время дѣвичества были тремя заботами Машеньки, но уничтожить ячмени, предотвратить флюсы и пріобрѣсти мужа ей, какъ кладъ, не давалось.
Вторая дочь Сковородихи, Пашенька, была недурна лицемъ, чрезвычайно тихая, ангельски добрая сердцемъ, но за то горбатая почти съ рожденья. Она менѣе всѣхъ сестеръ мечтала о замужествѣ, а между тѣмъ про нее-то чаще всего говорили молодцы при встрѣчѣ на улицѣ.
— Экая добрѣйшая и ласковая съ лица. Обидно только, что изуродована мамкой.
У третьей — Сашеньки — была тоже хворость и диковинная. Самъ знахарь-армянинъ, призванный однажды на совѣтъ, подивился… Сашенька была на видъ здоровая дѣвица, румяная, даже неособенно худа тѣломъ, но у нея постоянно раза два въ году ломались кости. При всякомъ черезчуръ сильномъ движеніи и паче того при паденіи, у Сашеньки то рука, то нога хряснетъ, и пополамъ!.. Разъ даже шея у нея попортилась, а голова, свернувшись, долго была на боку, и прозвище «Сашки-кривошейки» такъ за ней и осталось, хотя теперь голова и шея были снова на мѣстѣ. Хворость эту тщательно въ домѣ скрывали всѣ, чтобы не порочить дѣвицу.
Сашенькѣ, однако, было всего мудренѣе замужъ выйти. Какого бы тихаго, ласковаго и скромнаго мужа ни послала ей судьба, а по неволѣ, все-таки, про него пошла бы тотчасъ худая слава, что онъ, видно, шибко жену бьетъ, коли все кости у нея ломаются.
Четвертая — Глашенька — была дѣвица очень недурная, на одни глаза, и совсѣмъ не подходящая невѣста для другихъ. Глашенька была огромнаго роста, чуть не косая сажень въ плечахъ, съ здоровенными ногами и руками. Если у ея сестры Сашеньки легко ломались члены, то у нея ни ноги, ни руки, казалось, ломомъ бы не перешибить. Но и эту здоровенную дѣвицу не миновала общая участь семьи Сковородиныхъ. Она тоже страдала и подчасъ сильно отъ какой-то хворости, о которой всѣ въ домѣ ужъ совсѣмъ упорно молчали. Когда кто, случалось, заговаривалъ между собой о недугѣ Глашеньки, то она дралась и съ сестрами, и съ мамушками, и съ домочадцами. А при ея дородствѣ и силѣ отъ ея колотушекъ бывало всякому накладно. Что собственно за хворость была у Глашеньки, сказать было бы очень трудно.
Злюка Айканка постоянно уговаривала свою барыню Авдостью Борисовну — никогда Гдашеньку ни за кого замужъ не выдавать, изъ опасенія на счетъ собственной особы и собственной сохранности отъ зятя.
— Вѣрно тебѣ сказываю, мать моя, — говорила семидесятилѣтняя Айканка пятидесятилѣтней Сковородихѣ, изъ уваженія къ ея состоянію величая ее матерью. — Не засватывай и не выдавай ты Гдашеньку ни за кого. Какой бы честный человѣкъ ее за себя ни взялъ, онъ послѣ вѣнца придетъ къ тебѣ и тебя за Глашеньку отдуетъ. Всякое другое мужчина спуститъ женѣ, а эдакую причину не спуститъ. За обманъ и подложное бракосочетаніе къ воеводѣ тебя потянетъ. А не то и того хуже — исколотитъ тебя до полусмерти: не надувай, молъ, товаромъ.
Наконецъ, пятая и послѣдняя дочь стрѣльчихи, Дашенька, которой было всего 15 лѣтъ, — была какъ отмѣтный соболь въ семьѣ Сковородихи: умница и красавица, бойкая и вострая словами, глазами, ухватками.
— Вьюнъ-Дашка! — говорили про нее. Иногда просто звали: нашъ вьюнъ!
Дашенька была любимцей и у матери, и у сестеръ, и у всѣхъ въ домѣ. Даже злая Айканка съ ней не грызлась, и эту вѣдьму Дашенька умѣла обезоружить или лаской, или въ минуты вспышки острымъ словечкомъ-смѣшнымъ и необиднымъ. Злые языки, не зная, чѣмъ попрекнуть хорошенькую дочку Сковородихи, подшучивала на счетъ времени ея рожденья. Дашенька родилась уже послѣ смерти стараго стрѣльца Еремѣя, да еще въ день годового поминовенья покойнаго. Лицемъ же Дашенька была совсѣмъ вылитый соборный дьяконъ Митрофанъ, красавецъ писанный и извѣстный въ городѣ этой своей красотой столько же, сколько и жадностью къ деньгамъ. Отецъ дьяконъ часто навѣдывался къ Сковородихѣ послѣ похоронъ стараго стрѣльца, чтобы утѣшить вдову. Но этотъ утѣшитель немного только пережилъ самого стрѣльца и умеръ за столомъ, объѣвшись на какихъ-то поминкахъ. Иначе бы у Сковородихи, по увѣренію злоязычныхъ астраханцевъ, ея недруговъ, было бы теперь много еще такихъ хорошенькихъ Дашенекъ.
Дашенька была первой пріятельницей Варюши Ананьевой, и прежде подруги видались часто. Со времени рокового бѣгства Варюши изъ дому и всего происшествія, дѣвушки видѣлись всего одинъ разъ.
Поступокъ Варюши имѣлъ, однако, на Дашеньку большое вліяніе. Она не убѣжала, но стада еше смѣлѣе съ матерью. Она заявила теперь, что черезъ годъ будетъ замужемъ или тайкомъ продастся въ караванъ и уйдетъ въ неволю.
