— За ребенком, — ответил Цецеи. — Только не подумай, что няней, нянь там достаточно. Вица просто там время проводит, вот и все.
— Твоя дочь ходит за сыном Сапояи? — воскликнул священник и вскочил, покраснев.
Цецеи беспокойно заковылял по комнате.
— А что ж тут такого? — проворчал он, обернувшись. — Ты ведь сам говорил: лучше уж пес, да венгр, чем ангел, да немец?
— Но твоя дочь баюкает сына Сапояи! — Отец Балинт свирепо заорал на Цецеи: — Да что ж у тебя, мозги раскисли на старости лет? Или ты забыл, что отец этого ребенка был палачом? Забыл, как вместе со мной лакомился мясом Дердя Дожи?
И он так хватил стулом об пол, что стул разлетелся вдребезги.
У Гергея кусок застрял в горле. Он бросился вон из комнаты, стремглав сбежал по лестнице, вывел своего коня и умчался, ни с кем не попрощавшись.
Возле королевского дворца он соскочил с коня и взял его под уздцы.
На стене дворца Гергей заметил солнечные часы величиной с колесо телеги. Солнце как раз скрылось за тучи, и позолоченный столбик только бледной тенью указывал на римскую цифру IV.
Гергей пытливо рассматривал окна. Оглядел по очереди окна нижнего, потом верхнего этажа, а затем и башенные оконца.
В ворота дворца входили и выходили солдаты. Шаркая ногами, подошел к воротам седобородый, сгорбленный старик венгр. За ним следовало двое дьяков.
— Прочь с дороги! — крикнул страж двум зевакам-мальчишкам. — Чего рты разинули?
Старик с трудом передвигал ноги. Он был, видимо, очень знатной особой, так как с ним здоровались все, а он никому не отвечал на приветствия. Дьяки несли свернутые трубкой бумаги. За борт суконных колпаков были засунуты гусиные перья, у пояса болтались медные чернильницы. День стоял солнечный, и тени дьяков величественно передвигались по стене. Гергей приметил и стройного белокурого солдата. Ему сразу бросилось в глаза, что солдат в красных сапогах, а тонкие ноги его обтянуты красными штанами, — он понял, что это солдат из сигетварской стражи. И тут же узнал в нем Балинта Надя.
Гергей повернулся и, взяв коня за повод, поспешно направился на площадь Сент-Дердь. Ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из людей Балинта Терека.
Но дальше он опять встретил знакомого. Это был подвижный низенький человек с круглой бородой — Имре Мартонфалваи, дьяк, ключник, управитель, — словом, во всех отношениях полезный и близкий человек Балинта Терека.
Гергей спрятался за своего коня, но дьяк Имре заметил его.
— Ба, кого я вижу! — крикнул он. — Братишка Гергей!
Гергей покраснел до ушей и поднял голову.
— Как ты попал сюда? К господину нашему приехал? Где ты раздобыл этого буйвола с конской мордой? Не из наших же он коней!
Гергею хотелось провалиться сквозь землю вместе с достопочтенной лошадью, прозванной буйволом.
Но вскоре он собрался с духом.
— Я приехал к нашему господину, — ответил он, смущенно моргая глазами. — Где он?
— Не знаю, вернулся ли уже в Буду. Он отправился провожать пленных немцев к султану. Эх, и герой же наш господин! Видел бы ты, как он крошил немцев! Неделю назад, когда он вернулся из сражения, вся правая рука у него была в крови. Королева сидела у окна. Он проехал перед нею и показал ей правую руку и саблю… А как у нас дома? Не было падежа скота?
— Нет, — ответил Гергей.
— Невольники вычистили старый колодец?
— Вычистили.
— А на молотьбе не воруют?
— Нет.
— Баричи здоровы?
— Здоровы.
— А госпожа наша?
— Тоже здорова.
— В Реметеудваре ты не побывал?
— Нет.
— Отаву начали косить, не знаешь?
— Не знаю.
— Ну, где ж ты остановишься? — спросил дьяк, обмахиваясь шапкой. — Нашел себе пристанище?
— Нет.
— Тогда пойдем ко мне. Ты какую-нибудь важную весть привез нашему господину или письмо?
— Нет. Просто так приехал.
— Тогда подожди здесь. Я зайду во дворец. А то пойдем вместе на конский двор, оттуда ко мне домой, а там переоденешься в парадный костюм. Но, может, у тебя и одежды нет? Ничего, найдем. А с господином успеешь поговорить.
Он ввел Гергея во двор и поставил его в тени.
Провожая взглядом болтливого проворного человечка, Гергей видел, как он взбегает вверх по широкой лестнице из красного мрамора. Потом начал размышлять — не улизнуть ли от гнева господина Балинта?
Эх, от него не удерешь! Он даже издали притягивает к себе властным взглядом. Придется сказать правду, признаться, что… Ой, в этом уж никак нельзя признаваться!
Голова у него пошла кругом от таких мыслей. Он почесал за ухом, потом снова уставился на окна.
Озираясь вокруг, он вдруг заметил, что за оградой зеленеют деревья парка. А что, если проникнуть туда? Хоть издали поглядеть на свою маленькую Эву, только издали, ибо такому простому смертному, как он, не положено близко подходить к королеве.
Да, но где же они? Должно быть, гуляют по тенистым дорожкам сада или сидят у какого-нибудь окошка. Эву он сразу узнал бы. Узнал бы ее нежное, белое лицо, ласково улыбающиеся кошачьи глазки. Махнул бы ей шапкой, и пусть она хоть неделю гадает, кто это был: Гергей или только мальчик, похожий на него, а может, только призрак Гергея.
По двору было разбросано сено. В стенке торчали вбитые в ряд большие, тяжелые железные кольца, к которым приезжие привязывали своих лошадей.
Гергей тоже привязал коня и, погруженный в тихие мечты, прошел между солдатами, потом проскользнул в тот проулок, где из-за ограды выглядывали зеленые кроны деревьев.
Гергей думал, что там и есть вход в парк. Вот недогадливый! Да разве стали бы строить ворота большого парка в таком узеньком переулке! Ворот тут не было и в помине. По одну сторону переулка — высокая чугунная ограда, по другую — здание. Некогда здесь жили ученые и художники короля Матяша, затем, во время Уласло[27], — польские попы и слуги, а позднее — дворцовая женская прислуга.
Но всего этого Гергей не знал. Он рассматривал ограду. Решетка белая, а концы чугунных прутьев позолочены. Кое-где из-за ограды свешивались ветки деревьев.
Гергей то и дело заглядывал в парк. Он видел дорожки, посыпанные гравием, и маленькие садовые постройки с зелеными крышами. На решетке то здесь, то там сидели чугунные вороны, но от большинства сохранились одни только лапки. Сквозь ветви мелькало несколько розовых пятен. Женские платья!
Сердце у юноши застучало, как водяная мельница.
Осторожно крадучись вдоль ограды, заглядывал он в парк. Наконец под старой липой увидел группу женщин.
Они сидели вокруг колыбельки. Все были в светло-розовых платьях. Только одна, с узким лицом, длинным носом и тонкими руками, была в черном. Лицо ее было бледно, черные глаза печальны. Улыбалась она только тогда, когда склонялась над колыбелькой, но и улыбка ее была грустной.
Гергей не мог заглянуть в колыбель — ее заслоняла толстая женщина в белом платье. Она обмахивала ребенка веточкой липы.
Стараясь рассмотреть все получше, Гергей то сверху, то снизу заглядывал за ограду. Он уже приметил, что вокруг колыбельки сидят четыре женщины, а пятая стоит возле большой мраморной вазы, изваянной в форме чаши, и все время то наклоняется, то поднимается.
К ней-то и побежал Гергей вдоль ограды. И правда, это была его маленькая Эва, Но как она выросла! Девушка собирала в корзину упавшие с дерева дикие каштаны.
— Вицушка! Кисушка! — тихо окликнул он Эву.
Девушка была шагах в двадцати от него. Она напевала какую-то песенку и потому не слышала Гергея.
— Вицушка! Кисушка!
Девушка подняла голову. Серьезная и удивленная, повернулась она лицом к ограде.
— Кисушка! — повторил Гергей уже сквозь смех. — Кисушка! Вицушка! Поди-ка сюда!
Гергей был скрыт ветвями тамаринда, но Эва узнала его по голосу.
Она поскакала, точно козочка. Останавливалась, вновь пускалась вприпрыжку. Ее большие, широко раскрытые глаза были полны изумления.
— Это я, Вицушка! — повторял Гергей.
Подбежав к нему, девушка всплеснула руками.
— Герге! Как ты попал сюда?
Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах — так пахнет в апреле цветущая жимолость.
Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.
Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.
Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.
Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей — ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, — но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки — они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.
