Высокие палаты. Цветные стены, украшенные резьбой. Сверкающие золотом гербы с коронами. Огромные двери. Потолок одного из залов весь в серебряных звездах. Красные пушистые ковры скрадывают звуки шагов…
От всей этой роскоши у Гергея закружилась голова. Ему казалось, будто в каждом углу стоит коронованный призрак и шепчет: «Вы ступаете по следам королевских ног! Этим воздухом дышали короли!»
В тронном зале уже собралось пять нарядно одетых господ. Позади них стояли пажи и офицеры. Возле трона вытянулись телохранители с алебардами. На троне еще никого не было.
Потолок зала был сводчатый, обтянутый шелком цвета цикория; он изображал небо с тем самым расположением звезд, какое было в тот час, когда венгры избрали своим королем Матяша.
За троном на стене висел огромный пурпурный ковер с вытканным золотом государственным гербом. Внутри государственного герба изображен был родовой герб Сапояи — щит, поддерживаемый ангелами, и на нем два белых однорогих коня и два волка; над щитом — белый польский орел (правда, орел этот относился к гербу королевы).
К Балинту Тереку подошел дворцовый лейтенант и сказал:
— Ваша милость, ее величество просит вас к себе.
Гергей остался один среди пажей и дьяков.
Он представился двум беседовавшим меж собой юношам, которые стояли с ним рядом:
— Гергей Борнемисса, паж Балинта Терека.
В ответ белокурый загорелый юноша с веселым взглядом протянул ему руку:
— Иштван Золтаи, из войска господина Батяни.
Второй — коренастый парень с короткой шеей — стоял, скрестив руки, и смотрел поверх головы Гергея.
Гергей уставился на него с возмущением (этот барич с бычьей шеей еще, чего доброго, презирает его!).
— Гергей Борнемисса, — повторил он, закинув голову.
Юноша с бычьей шеей небрежно оглядел его и буркнул:
— Какое мне дело до тебя, братец! У пажа одно имя: «Молчи!»
Гергей покраснел и, сверкнув глазами, посмотрел на гордеца.
— Я не твой паж! И мой господин зовет меня не «Молчи», а «Не терпи оскорблений».
Юноша с бычьей шеей оглядел его.
— Ладно, я представлюсь тебе, когда выйдем во двор.
И он подал условный знак, особым образом подняв руку.
Золтаи встал между ними.
— Ну, ну, Мекчеи, не станешь же ты драться с этим мальчиком!
— Когда меня оскорбляют, я не мальчик! — Гергей даже скрипнул зубами. — Иштван Добо опоясал меня саблей и назвал витязем, когда мне было семь лет.
Услышав имя Добо, Золтаи повернулся и положил руку на плечо Гергею.
— Погоди, — сказал он, уставившись на Гергея. — Может, ты и есть тот мальчик, который увел коня у янычара?
— Я, — ответил Гергей радостно и гордо.
— Где-то возле Печа?
— В Мечеке.
— Тогда, дружочек, дай еще раз руку! — Золтаи крепко потряс руку Гергею, потом обнял его.
Мекчеи стоял к ним спиной.
— Кто этот грубиян? — спросил Гергей.
— Он хороший малый, — ответил Золтаи с улыбкой, — только задирист иногда.
— Но я этого так не оставлю! — сказал Гергей и, рванувшись вперед, хлопнул Мекчеи по плечу: — Послушайте, сударь…
Мекчеи обернулся.
— В полночь на площади Сент-Дердь мы можем представиться друг другу! — И Гергей хлопнул по рукоятке сабли.
— Я приду, — коротко ответил Мекчеи.
Золтаи покачал головой.
Тем временем господ собиралось все больше и больше. В зале разносился приятный запах фиксатуара. Потом словно прошло дуновение ветерка — все кругом пришло в движение. В дверь вошли два телохранителя с алебардами, или, как их называли тогда, дворцовые. За ними проследовали несколько приближенных королевы: гофмейстер, камергер и поп в черной сутане — видимо, священник дворцовой церкви, — затем четыре маленьких пажа. И наконец появилась королева. Вслед за ней шли монах Дердь, Балинт Терек, Вербеци, Орбан Батяни и старик Петрович.
Гергей, разрумянившись, глядел на дверь. Он ждал еще кого-то. Наверно, думал, что если у вельмож есть пажи-мальчики, то королеву должны окружать пажи-девочки. Однако ни одной девочки-пажа не показалось.
Королева была в черном платье и в траурной вуали. На голове ее сверкала тоненькая алмазная корона.
Она села на трон, позади нее стали два телохранителя, а рядом — вельможи. Окинув взором зал, королева что-то спросила у монаха, затем снова поудобнее устроилась на троне.
Монах дал знак придверникам.
Вошел посланник турецкого султана — дородный мужчина в белом шелковом одеянии, украшенном золотой бахромой. У порога он отвесил земной поклон. Потом быстрыми шагами подошел к ковру, разостланному перед троном, и бросился на него ничком, протянув вперед обе руки.
Вместе с ними вошли десять смуглых черкесских мальчиков в одежде лимонного цвета — нечто вроде пажей. Они подбежали так же поспешно, как и их ага. Мальчики по двое несли сундуки, покрытые лиловым бархатом. Поставили их справа и слева от посла, а сами пали ниц позади сундуков.
— Добро пожаловать, Али-ага! — произнесла королева по-латыни.
Голос ее едва был слышен — оттого ли, что была она слабогруда, или оттого, что женская ее душа трепетала, как осиновый листок.
Посол поднялся, и только тогда увидели все, какой это красивый араб. Лет ему было около сорока.
— Всемилостивейшая королева! — заговорил он по-латыни, и голос его звучал по-утреннему хрипловато. — Я принес к твоему трону приветствие могущественного падишаха. Он просит принять его столь же благосклонно, сколь охотно он посылает его тебе.
По знаку посла пажи откинули крышки сундуков, и ага начал вынимать оттуда блестящие золотые цепи, браслеты, шелковые и бархатные ткани; вынул он также чудесную саблю, украшенную драгоценными камнями, и булаву. Все это он сложил на ковер к ногам королевы.
От удовольствия на бледном лице королевы заиграл нежный румянец.
Ага раскрыл маленький хрустальный ларчик в кружевной серебряной оправе и протянул королеве. В ларчике сверкали кольца — образцы прекраснейших драгоценностей сказочного Востока. Королева по-женски залюбовалась ими.
— Государыня, саблю и булаву мой господин прислал его величеству маленькому королю, — сказал Али-ага. — На дворе стоят три чистокровных арабских коня. Два из них прислали сыновья султана. Они тоже приехали и шлют братский поцелуй его королевскому величеству маленькому Яношу Жигмонду. Быть может, всемилостивейшая королева соблаговолит взглянуть на коней? Я поставил их так, что они видны из окон.
Королева встала и вместе с вельможами прошествовала к окну, выходившему во двор. Когда она проходила мимо Гергея, он услышал тонкий аромат жимолости; так же была надушена и Вица.
Телохранитель откинул плотный занавес, закрывавший окно, и в зал ворвался солнечный свет. Королева взглянула во двор, приставив козырьком руку к глазам.
Там стояли три прекрасных невысоких скакуна в дорогой восточной сбруе с золотой чеканкой, и вокруг них толпился и глазел дворцовый люд.
Вернувшись к трону, королева перекинулась несколькими словами с монахом.
Монах обернулся к послу.
— Ее величество тронута и с благодарностью принимает дары милостивого султана, а также подарки принцев. Передай своему повелителю, милостивому султану, чтобы он назначил час для приема послов, которые передадут милостивому падишаху благодарность их величеств короля и королевы.
Королева кивнула головой и оперлась о ручки кресла, собираясь встать. Но ага еще не закончил своей речи.
— Все эти подарки, — продолжал он, уставившись на королеву совиным взглядом, — наш могущественный падишах посылает в знак того, что он почитает его королевское величество Яноша Жигмонда своим сыном, а всемилостивейшую королеву — своей дочерью. Великому падишаху доставило бы величайшее удовольствие взглянуть на его величество маленького короля и почтить отеческим поцелуем сына своего усопшего друга.
Королева побледнела.
— И по этой причине, — продолжал посол, не сводя с королевы совиных глаз, — могущественный падишах просит твое величество соизволить посадить в коляску его величество короля вместе с нянькой и отпустить к нему в сопровождении подобающей свиты.
И он подчеркнул слова «подобающей свиты». Тогда этого никто не понял. Все стало понятно только на другой день.
Королева побелела как полотно и откинулась на спинку трона, чтобы не упасть без чувств.
По залу прошел гул ужаса.
Гергей похолодел.
— Что он сказал? — шепотом спросил Мекчеи.
— Я не разобрал, — ответил Золтаи и обратился к Гергею: — А ты понял? Ты, наверно, лучше нашего знаешь латынь.
— Я понял, — ответил Гергей, — и тебе скажу.
Но прежде чем он успел вымолвить хоть слово, опять послышался голос посла.
— Тревожиться нет оснований. Могущественный падишах страшен только для врагов, а для добрых друзей и он добрый друг. А впрочем, всемилостивейшая королева, он и сам приехал бы засвидетельствовать свое почтение и доброжелательство, но законы нашей веры это воспрещают.
