Смирной быстро справился с разбором своей пачки. В большинстве это были цитаты из Библии, жития святых, апостольские послания. Их объединяла общая идея — церковь превыше всего земного. Крамольными эти цитаты назвать было нельзя, но, по сути, они таковыми являлись. Не только потому, что принижали значение царя, но и потому, что усиленно использовались для подрывной пропаганды на тайных сходках. Впрочем, доказать это мог только Собор ученых, то есть, такая же, но явная сходка. Это выглядело смешным, и проще было доказать заговор лично царю в узком кругу. При попах столь очевидных истин не докажешь.
Смирной спрятал пачку прокламаций до будущих времен в особом отделе Великокняжеской библиотеки и занялся последним, самым интересным манускриптом.
На длинном свитке, извлеченном из лакированной кожаной трубки, размещался очень красиво написанный трактат о вселенской опасности города Новгорода. Анализ новгородских вольностей, стратегических преимуществ вольного города и политических угроз, исходивших от его устройства, сопровождался красочной картой.
Смирной собрался внимательно изучить научный труд, когда к нему влетел Заливной.
— Государь желает знать наши новости.
Федя стал собираться, умываться, причесываться.
Грозный уже знал о нападении на островной Острог из краткого доклада Смирного и со слов «военных» — Скуратова и Сомова. Воеводы приврали боевую сторону дела. У них выходило, что полчища черных всадников, собранных в каменной твердыне на острове Буяне, были истреблены горсткой московских витязей, готовых служить своему государю не за деньги и не за чины.
— Не за деньги, — жалобно кивнул Сомов.
— Не за чины, — печально согласился Скуратов.
На расспросы о происхождении темных сил, герои разводили руками, растекались, утрачивали стальной блеск, не отражались в зеркале. Превращались в дурачков, согласных танцевать вприсядку.
Грозный отпустил победителей и велел Заливному подготовить указ о производстве Григория Алексеевича Скуратова в окольничьи.
Прошка скривился: такого рода в Разрядной книге нет, а записан Гришка в отдельной ведомости, среди «малют», — совсем уж незначительных жильцов, допускаемых, однако, ко двору. Производить таких сразу в окольничьи нелепо.
— Тогда впиши его к Бельским, — как бы он из их роду. Я Бельских успокою.
Заливной застыл с раскрытым ртом.
— Да, так и пиши: «Жаловал государь Григорья Лукьянова Малюту Скуратова-Бельского в свои окольничьи». Записал? Теперь пиши: «А дворянина Данилу Сомова — ста рублями». Теперь Смирного зови.
Прошка зазвал Федора.
— Тут, брат, так назначают! — нам с тобой и не снилось! Смотри, отчества не потеряй!
Грозный встретил Федора расслабленно. Он был сыт едой и вином, доволен прошлой ночью. Женские особи еще не перевелись в пространствах Большого Дворца.
— Ну, раб мой Федор, как ты служишь мне? — затянул Иван.
— Исправно, ваше величество.
— Рассказывай о темных силах. Что за битва у вас была?
— Бились бойцы, а я все больше по книжной части воевал.
— И что навоевал?
— Пока не знаю. Не все понятно.
— Тогда ты дурак! Три дня после боя, а ничего не понял? На войне нужно думать быстро, быстрее, чем стрела летит. А за три дня в тебя столько стрел всадят!
— Мы военные думы быстро думали. А эти дела — страшные, мирские.
Грозный вздрогнул, потерял желание шутить. Смирной продолжал.
— Это, государь, как в чужой город войти. Захватили-то мы его быстро, а разбираться придется долго.
— А чего разбираться? Золото в сундуки, оружие в телеги, капища поганые, кирхи-мирхи всякие — в огонь. Девок — в подклеть.
— Можно и так. Но, пока ты всех девок переберешь, глядь, а войско у врага снова при оружии, при золоте. Капища стоят еще выше.
— Так и бывает, но поделать тут ничего нельзя.
— Нужно разбираться, отчего у них деньги прибывают, за что они бьются, кто у них вожди, каковы мысли вождей. Как и кому они молятся.
— На войне, Федя столь глубоко копать недосуг.
— А в собственном огороде? Можно ведь и покопать? Вот скажу я тебе, что архиепископ такой-то и епископы такие-то замыслили измену…
— Архиепископа можешь не сказывать, я Никандра давно приметил. А епископов скажи.
— … и ты их, как водится, спалишь живьем…
— Почему? Могу и сварить, — как пожелаешь.
— … но на их месте другие появятся, всех не переваришь.
— Ладно, — Грозному надоела вязкая беседа, — говори задумки.
— Я предлагаю сделать вид, что ничего не происходит. Внимательно следить за Крестовым братством. Узнать всех его членов. Надзирать за всеми движениями. А выжечь всегда успеем.
— Смотри мне! Успеешь! Чего там еще вызнавать?
— Охота, государь, не только вред предотвратить, но и пользу добыть. Есть несколько вопросов. Ответим на них, и государство может вперед шагнуть, засиять ярче Царьграда!
— Что за вопросы?
— Ну, например, нужна ли государству церковь? Не сам ли государь должен быть митрополитом, а то и патриархом?
— Резво скачешь! Давай еще!
— Нужна ли нам столица? Царь ли в столице, или столица там, где царь?
— Это ты правильно спрашиваешь. Еще давай! — Грозный будто в баньке парился под Федиными вопросами, и просил еще пару поддать.
— И что есть дворянство? Кто тебе вернее служит — Данила Сомов с Григорием Скуратовым или «братья» Тучковы, Шуйские, Старицкие?
— А полегче ничего не спросишь?
— Каковы города нужны на Руси? Как Новгород, или как Тмутаракань?
— Новгород нам непонятен.
— Он и Никандру непонятен. Вот они о Новгороде целый трактат сочинили.
Федя показал царю трубку со свитком и тут же пожалел об этом.
— Давай сюда. Прочту по свободе.
Грозный свернул беседу и сказал на прощанье:
— Ты мне на эти вопросы сам ответь. А я твои ответы своим умом проверю.
Смирной ушел, Грозный до ужина читал свиток, возмущенно крякал, вскрикивал и даже стонал. Потом снова вызвал Федора и приказал сохранить трактат в библиотеке.
Смирной вышел из палаты и удостоился ревнивых взглядов нескольких думских бояр. Бояре были приглашены на ужин, но не в совет. Зато советника Смирного на ужин не звали, и это немного смягчало ущемление боярского достоинства. Дьяк иноземных дел Иван Михайлович Висковатый, так и не собравшийся отъехать в Прибалтику, даже соизволил спросить Федю:
— Слышь, как тебя? — что государь? Как почивал?
Федя ответил с открытой улыбкой:
— Государь нынче днем не спал.
— А что говорил?
— Он не много говорил, все больше слушал. Я ему сказки сказываю.
— Об чем?
— Ну, вот, хоть об Иване-дураке. Что ему, дураку, на Руси легко живется. Думать ему не надо, за него царь думает.
Федя ушел, а Висковатый заскучал: «Может, нужно было ехать?».
Глава 23. За пять лет до пришествия Антихриста
В Благовещенском соборе появился новый причетник — отец Герасим, обыкновенный человек средних лет и скромной наружности. Перемены среди служащих дворцовой церкви происходили в связи с назначением царского духовника Андрея.
В конце лета Федор Смирной вплотную занялся ответами на вопросы, которые сам задал царю на свою голову. Ежевечерне занимался в библиотеке, и его шаги под каменными сводами подземного хода уже не пугали мышей. Но однажды ритм шагов сбился, каблуки застучали дробно, будто шел не молодой человек, твердый в походке, а развинченный четвероногий. Например, конь Тимоха, — если б дурак вдруг дался подковаться. Или кот Истома, — если б не брезговал носить сапоги. У входа в хранилище Смирной притормозил, завозился с ключами, придержал дыхание и не топотал своими, «передними» ногами. «Задние» ноги по инерции сделали несколько шагов, и Федор четко отделил их звук от стука собственного сердца.
Ну, что тут делать?
Кричать и метаться в ужасе, спасаясь от подземных сил?
Молиться? Но о чем конкретно?
Пойти навстречу и посчитать привидению зубы?
Нет, лучше посмотреть и подумать.
Из стены перед библиотечной дверью выпирал камень. На него Смирной обычно ставил свечку, пока отмыкал замок. Теперь он оставил свечку на камне и вошел в хранилище. Там нашел еще одну, поджег от первой, замурлыкал песню о лихом разбойнике и закрыл за собой дверь. Вторую свечу поставил на пол под стену так, чтобы она давала общий свет, но не бросала Федину тень на щелястую дверь. Подошел к двери, приник к щели.
Ох, как здорово все было видно! — и пустой переход, и паутину под сводом, и человека, осторожно пробирающегося вдоль стены. Это был новый причетник Герасим.
Вот он выходит на площадку перед дверью, но не наступает на световой круг, не тревожит вытоптанный земляной пол.
«А, брат! — думает Смирной, — это ты света не любишь, или боишься следы затоптать? Принимаем второе».
