Отец, значит, не только не давал своего согласия на брак с танцовщицей, но даже не допускал о нем и мысли в голове своего сына.
Это было препятствие, которое ни с какой стороны нельзя было обойти.
«Что делать? Что делать?»
Этот вопрос жег мозг молодого Савина.
Он продолжал лежать с открытыми глазами, устремленными в одну точку.
Вдруг дверь комнаты распахнулась, и на ее пороге появилась Зиновия Николаевна.
Увидев лежащего на кушетке молодого человека, она остановилась и даже попятилась назад, но Николай Герасимович вскочил.
— Зина, вы…
— Меня послала тетя Фанни узнать, что случилось, что вы не пришли проститься с Герасимом Сергеевичем…
— Он уехал?
— Уехал.
— Я с ним простился… — глухо произнес Савин.
— Когда?.. — вопросительно поглядела на него молодая девушка и вдруг воскликнула. — Да что с вами, на вас лица нет…
— Я говорил с ним…
— Говорили?
— Да.
— И что же?
— Он, видимо, не допускает и мысли о подобном браке с танцоркой.
Николай Герасимович с трудом выговорил последнее слово.
— Какое несчастье! — с неподдельным горем воскликнула Зиновия Николаевна.
— Что мне делать? Что мне делать? — как бы про себя, в свою очередь произнес одновременно Савин.
— А если вы женитесь без его позволения… Что будет за это вам? — вдруг спросила она.
— Женюсь… без позволения… — с расстановкой повторил Николай Герасимович. — И в самом деле, Зина, какая простая вещь, а мне не приходило в голову… Но тогда он меня не пустит на порог своего дома, лишит наследства…
— Он сказал это?
— Нет, этого он не говорил… Повторяю, он даже не считает это серьезным, он прямо обо всем этом отказался говорить со мной…
Зина в задумчивости села на кушетку, на которую опустился и Савин.
— Я думаю, что, если бы вы женились и все было кончено, дядя в конце концов простил бы вас… Он добрый…
— Как для кого?
— Для вас, и для всех… Ведь это первый отказ с его стороны в вашей просьбе… Ведь не развенчаешь… Он посердился бы, посердился бы, да и простил… Он добрый.
— Вы умница, Зина! Я последую вашему совету… Как только он возвратится, я поеду в Петербург и женюсь. Я не могу жить без Марго… Вы не понимаете, Зина, как я страдаю…
— Понимаю, Николай Герасимович, конечно, я еще никого так не любила, но я много читала и могу поставить себя на ваше место.
— Вы ангел, Зина…
Он взял ее руку и поцеловал ее.
— Ах, что вы, зачем это! — сконфузилась она, вся вспыхнув от неожиданной первой ласки с его стороны.
— Вы мой единственный добрый друг! — воскликнул он.
— Я рада, что вы считаете меня другом… — просто сказала она.
— Лучшим, дорогим другом, Зина!
— Вы когда же хотите ехать?
— На другой день после возвращения отца.
— А в июле я тоже приеду в Петербург… — с радостной улыбкой сказала она.
— Вы?
— Да, я… Меня отвезет туда тетя Фанни, и я буду жить в доме дочери ее гувернантки.
— Зачем?
— Я буду учиться.
— Учиться?
— Да, я хочу учиться на доктора…
— Вы хотите быть женщиной-врачом?
— Это моя давнишняя мечта, но дядя Герасим Сергеевич слышать прежде не хотел об этом, а за последние дни на него вдруг напал добрый стих, и сегодня, после утреннего чая, это значит прежде, нежели он говорил с вами — он согласился, и тетя Фанни в июле везет меня в Петербург… Мне только одно грустно… — вдруг заторопилась она.
— Что именно?
— Что день, в который мне удалось добиться разрешения дяди, был днем отказа с его стороны вам…
— Я и не надеялся на согласие… Я думал, что я сумею его убедить исподволь… А теперь я последую вашему совету… Женюсь и, приехав с молодой женой сюда, упаду к его ногам… Если его не тронут мои мольбы, то тронет ее красота, я в этом уверен…
— И вы не ошибетесь… Он добрый… он простит… Однако, тетя Фанни там дожидается ответа… Пойдемте к ней, — вдруг спохватилась она.
— Пойдемте, но только ни слова о нашем разговоре… У мамы нет тайн от отца…
— Что вы, что вы, разве я не знаю…
Они прошли через залу, коридор, который вел в апартаменты молодого барчука, и одну из гостиных в будуар Фанни Михайловны, где и застали ее в сильнейшем беспокойстве относительно отсутствия сына на проводах отца, а главное того, что, когда она заикнулась позвать Колю, Герасим Сергеевич вдруг отрывисто заметил:
— Не звать… Не надо… Что за нежности!
«Что произошло между ними?» — восстал в уме ее томительный вопрос, разрешение которого она отложила до отъезда мужа, и, как только лошади тронулись от крыльца, послала Зину за Николаем Герасимовичем.
— Где ты так долго пропадала? — накинулась она на вошедшую первою в будуар Зину. — Что Коля?
— Вот он… — указала Зиновия Николаевна на вошедшего за ней следом Савина.
— Коля, что случилось?.. — бросилась к нему мать.
— Успокойтесь, мама, ничего особенного. Отец отказал мне в своем согласии… — отвечал он, беря Фанни Михайловну за плечи и усаживая на диван.
— Я тебе говорила…
— Вы правы… — закончил он, садясь в кресло.
Зина незаметно выскользнула из будуара, оставя наедине мать с сыном.
— Что же ты намерен делать?..
— Придется поехать и объяснить ей положение дела… — деланно хладнокровным тоном произнес Николай Герасимович.
— Послушайся меня… — начала было Фанни Михайловна.
— Нет, мамаша, не надо… — остановил он ее.
— Тебе нравится Зина? — вдруг переменила она разговор. Он пристально посмотрел на нее, пораженный этим неожиданным вопросом.
— Зина… Она прекрасная девушка и хороший человек… Я рад за нее, что исполняется ее заветная мечта и она едет учиться в Петербург; с ее чудным сердцем она будет идеальной женщиной-врачом.
— Если бы ты не был влюблен в эту Маргариту Гранпа, она, может быть, раздумала бы ехать учиться и ее чудное сердце отдано было бы тебе… Я материнским чутьем догадываюсь, что она любит тебя.
— Оставьте, мама, этот разговор, я люблю Зину как сестру, не более, слышите, не более…
— Слышу… — сконфуженно сказала Фанни Михайловна. Мать и сын замолчали.
Эту неловкую паузу прервала вбежавшая Зина, заявившая, что едут Поталицыны.
Это было большое семейство соседних помещиков. Фанни Михайловна и Зина отправились навстречу гостям. Николай Герасимович ушел к себе.
Прошение отставного прапорщика Вадима Григорьевича Мардарьева о разорвании векселя и насилии, произведенном над ним отставным корнетом Николаем Герасимовичем Савиным, было направлено Корнилием Потаповичем куда следует.
Мардарьев был вызван и подтвердил свое прошение.
Вызван был и Михаил Дмитриевич Маслов, которому волей-неволей пришлось рассказать все то, чему он был свидетелем в номере Европейской гостиницы.
Одетый весьма прилично, хотя и скромно, Вадим Григорьевич даже вошел в роль негодующего жалобщика и произвел впечатление на допрашивавшего его чиновника.
Знакомство Алфимова тоже пригодилось, и доклад о поступке Николая Герасимовича Савина был снабжен надлежащими справочками о его прошлых похождениях в Петербурге, а потому резолюция последовала суровая, вполне соответствующая желаниям Колесина: «Выслать в Пинегу».
К чести Аркадия Александровича надо сказать, что он даже несколько опешил, когда Алфимов сообщил ему копию с этой резолюции.
— Это уж того… слишком… — сказал он сквозь зубы.
— Поступков много оказалось…
— Все это так, но… Надеюсь, впрочем, что если он не вернется в Петербург, то его же не потащут в Пинегу из родительского дома?..
— Не сумею вам сказать.
— Нет, этого нельзя… Устройте, Корнилий Потапович, чтобы они дали знать только городской полиции, а вне Петербурга пусть его гуляет где хочет… А то это уже слишком, мне это ляжет на совесть…
— Постараюсь…
— Постарайся, постарайся… А то я сам поеду хлопотать…
— Зачем беспокоиться вам… самим… — отвечал Алфимов.
— Кстати, я могу тебе теперь заплатить деньги по векселю. Кажется ему срок…
— Послезавтра.
— Ну, все равно, получай сегодня…
Колесин выдвинул один из ящиков письменного стола, почти сплошь наполненного пачками с деньгами, вынул несколько пачек и отсчитал Корнилию Потаповичу пять тысяч восемьсот рублей…
— Вот еще двести, ты похлопочи там, о чем я говорил, — подал он две радужных Алфимову.
— Благородной души вы человек! — воскликнул умиленный Корнилий Потапович, пряча деньги в бумажник. — Все будет сделано, как желаете.
Алфимов скрылся.
Он действительно устроил так, что распоряжение о высылке отставного корнета Савина в Пинегу было сообщено только приставам петербургской полиции.
