Он оставил меня и пошел в сторону солдат, которые уже направили на него свои копья, и крикнул:
— Помолимся Христу! Ваши братья и сестры восстанут из мертвых! Ночь прошла, наступает день!
Люди все прибывали, падали на колени и подхватывали общую песнь, которая звучала все громче. Они вовсе не казались подавленными, напутанными или возмущенными при виде крестов, погасших костров и птиц, которые с криком уже садились на головы и плечи распятых, чтобы удобнее было клевать.
Поведение этих мужчин и женщин, их молитвы успокоили меня. Отчаяние, снедавшее меня ночью, отступило.
Я направился к вилле Сенеки. На дороге уже было много гладиаторов и черни, вооруженной палками и вопившей, что пора очистить Рим от этой нечисти, от инородцев, навлекавших божий гнев на императора, город и народ Рима.
Они толкали меня, прижимали к стене. На их лицах застыла ненависть, в глазах — безумие. Они жаждали убийств.
Одна лишь ночь прошла с тех пор, как толпа возмущалась приговором и пытками рабов Педания Секунда, и вот теперь, видимо подстрекаемая гладиаторами, следовавшими приказам Нерона, она была готова напасть на последователей Христа, тихо молившихся у подножия крестов.
Мне необходимо было рассказать Сенеке все, что я видел и чувствовал.
Он склонился над записями, но мысли его, видимо, были далеко. Лампы чадили, сгущая сумрак, который, несмотря на взошедшее солнце, еще наполнял небольшую комнату, расположенную вдалеке от атриума и парадного входа.
Сенека знаком пригласил меня сесть напротив, на ложе, где он обычно отдыхал. Он только что вернулся из дворца Нерона, с одного из пиров, где музыкальные и стихотворные экспромты перемежались с откровенной оргией.
— Наше время истекает, — сказал Сенека раньше, чем я успел открыть рот. — Нерон весь во власти страстей. Бурра потихоньку отстраняют, меня тоже.
Он воздел руки.
— К чему сокрушаться? Если смерть близка, бояться ее не стоит. Или она ударит меня, или пройдет мимо. Жить рядом мы не сможем.
Я прервал его и рассказал о скорбной роще из крестов, о кострах, о встрече с учениками Христа. О том, что встретил толпу черни и гладиаторов, которые шли, чтобы напасть на них. Чтобы их убить.
Сенека опустил голову.
В казарме преторианцев, на совете у Бурра, который командовал этими подразделениями, он встретил одного заключенного, назвавшегося проповедником вероучения Христа. Этот человек попал в тюрьму в Палестине, но не за то, что пытался поднять бунт против Рима, а потому, что его проповеди противоречили иудейским законам. Раввины и выдали прокуратору этого несчастного, Павла из Тарса. Иудейские священники хотели побить его камнями, и отобрать у них Павла удалось лишь силой.
— Я видел его, — продолжал Сенека. — Маленький лысый человечек, римский подданный. Некрасивый, с худыми и кривыми ногами, приплюснутым носом, темным лицом. Иудей из Тарса, чей ум закалился в идейных битвах. Он попытался обратить меня в свою веру. Бурру хотелось, чтобы я услышал его проповедь о том, что вера в Христа — это акт разума. Что единственная жертва, которой она требует, — ты сам. Что эта религия отлична от иудейской. Что ученик Христа должен служить Господу и новизна в том, что Господь — у нас в душе, а не в обветшавших грамотах. Он отвергает обрезание и вот что говорит по этому поводу: «Мы принимаем обрезание во Христе». Я почувствовал: ему очень хочется убедить меня, поскольку он знал, что я вхож к императору. Он питал иллюзии насчет моего влияния, и я не стал его разочаровывать. Он хотел через меня донести до императора, что христианская вера, в отличие от традиционной иудейской, не содержит ничего такого, что вредило бы империи: «Я говорю, я пишу в своих посланиях, что ученик Христа должен быть верным подданным, не только боясь наказания, но и по долгу совести. Ведь правители — наместники Господа, они исполняют то, что Он им назначил. Верующий в Христа обязан воздать всякому, что должно. Кому вы должны налоги — платите налоги. Кому должны оброк — платите оброк. Кого боитесь — платите страхом. Кого уважаете — почестями…»
— Они молились за казненных рабов, — заметил я.
Сенека подошел и сел возле меня на свое узкое ложе.
— Они не осуждают рабство, — ответил он. — Я узнал, что семьи римских аристократов, разделяющих эти верования, держат рабов, исповедующих ту же религию, что и хозяева. Они их не освобождают, но обращаются с ними хорошо.
Я спросил учителя:
— Что ты о них думаешь?
— Я никогда не видел никого, кто вернулся бы из царства мертвых, — прошептал он. — Они же верят, что Христос воскрес и все мертвые однажды восстанут из мертвых.
— Учитель, но ведь ты веришь в бессмертие души. Сколько раз ты сам говорил мне это!
Сенека улыбнулся.
— Надо пользоваться всем, в том числе и этой мыслью, не забывая чувства меры. Ученики Христа меры не знают. Они верят в воскресение и, следовательно, отказываются от удовольствий жизни. Ни мяса, ни вина, только овощи и немного воды. Ты будешь страдать от этого, Серений: они осуждают оргии, которым ты предавался с удовольствием и без раскаяния. Ты был благодарен Нерону за девственниц и юных эфебов. Я видел это!
Он рассмеялся.
— Но, может быть, этот Павел из Тарса — самый суровый последователь Христа? Возможно, другие мудрее…
Он нахмурился.
— Давным-давно, в Египте, когда смерть казалась мне далекой, я не торопился пользоваться жизнью. Я тоже был аскетом и довольствовался несколькими фигами в день. Теперь смерть подошла ко мне так близко, что я наслаждаюсь каждым, даже самым маленьким глотком вина с моих фалернских виноградников… Что меня удивляет, так это божество, которое они себе выбрали. Этот Христос. Все религии — наша, греческая, египетская — поклоняются могущественным богам. Они почитают императоров. Наш — сын Аполлона, солнечный государь, достославный правитель рода человеческого. А их Христос кажется мне униженным и обездоленным, и на голове у него не золотая корона и не лавровый венок, а терновый венец, какие носят приговоренные. Он был распят как обыкновенный раб.
Сенека наклонился ко мне.
— Хотя, может быть, в этом Его сила? Ведь рабов так много… — прибавил он.
И, отстраняясь, тихо заключил:
— Мы все можем стать рабами и умереть, как они.
29
В дни, последовавшие за казнью рабов, я собирался покинуть Рим. Я еще раз побывал на месте казни: кресты были повалены, пепел развеян.
От солдат и гладиаторов, чьи учения проходили сейчас на пустыре, на земле, пропитанной кровью мучеников, я узнал, что тела распятых сбросили в окружающие амфитеатры рвы, где держали хищников.
Эти люди издевались над учениками Христа, над их верой в воскресение. Гладиаторы смеялись: никогда не видели они, чтобы тело, растерзанное когтями и клыками льва, тигра или медведя вставало на ноги, как живое. Они презирали эти восточные сказки и, насмеявшись всласть, вновь начинали биться. Иногда они увлекались и, вместо того чтобы просто тренироваться, схватывались насмерть.
Уверяли, что среди зрителей, приходивших посмотреть на учения, часто бывал Нерон, прикрывавший лицо краем тоги. Он подбадривал гладиаторов и подстрекал их драться всерьез, до кровавого исхода, обещая победителю награду.
— Нерон любит кровь, — заключил Сенека.
Император выписал из Египта человека с красными глазами и волчьими клыками, питавшегося, как дикое животное, свежей плотью, и любил смотреть, как египтянин терзает и пожирает человеческое тело. Поприсутствовав на такой трапезе, Нерон созывал во дворец куртизанок, шлюх самого низкого пошиба, чтобы они развлекали его.
Он объявил Сенеке:
— Ни один император до меня не знал пределов того, что он может приказать или сделать.
Он звал свою «супругу», евнуха-вольноотпущенника Спора, накрашенного и одетого, как Поппея, и овладевал им как женщиной, приговаривая:
— Никто не соблюдает целомудрия, я же осмеливаюсь делать на глазах у всех то, чего не смел ни один император.
Потом он приказывал наполнять ванну снегом, чтобы вода была холоднее. И грозил смертью всякому, кто попытается доказать ему, что в Рим невозможно доставить снег с Апеннин.
— Я правитель рода человеческого! — кричал он. — Кто смеет оспаривать желания и волю сына Аполлона?
Вольноотпущенники, куртизанки, доносчики — все его окружение, жадное до подачек, приветствовало императора и заходилось от восторга при виде Нерона, каждый день щеголявшего в новых нарядах и драгоценностях. Всем нравилось, что он, собираясь ловить рыбу, требовал, чтобы ему сплели золоченую сеть на пурпурных и алых канатах. Его мулы должны быть подкованы серебром, а погонщики носить одежды из сукна, производимого в Апулии, в городе Канузий, который славился своими тканями.
