рано и вернулись к своим, не встретив препятствий. Позже, когда немецкие офицеры поели, обер-лейтенант лежал на своей койке, Хамза сидел рядом на циновке. Был час урока. Визит в миссию и шнапс привели офицера в доброе расположение духа.
— Пастор — человек порядочный, разве что немного чопорный, — сказал офицер.
— Да, он порядочный человек, — согласился Хамза.
— О чем он только думал, когда вез жену и маленьких дочек в такую глушь, где кишат болезни? Она милая и добрая. И сад у них красивый, правда? Она занимается садом и школой. Там, наверху, прохладно, идеальный климат для фруктов. Но бедняжку напугали слухи о людоедах руга-руга. Я ей сказал, это британская пропаганда, успокоил ее. Это наши руга-руга, наши помощники, мы не стали бы иметь дело с людоедами.
— Хорошо, что вам удалось ее успокоить, — откликнулся Хамза. Время от времени ему приходилось подавать голос, иначе офицер раздраженно замечал, что у них беседа, а не проповедь. И если Хамзе нечего было ответить, он повторял последнее сказанное офицером.
— Хотя все может быть, да? Я про людоедство. Все может быть, когда люди дуреют; и мы дуреем, что уж говорить о дикарях руга-руга. Потому мы их и используем: своей отчаянной жестокостью они пугают наших врагов. Почему бы им и не есть мясо тех, кого они убивают? Можешь себе такое представить — есть человечину? Не потому что одурел на войне, не как ритуал у первобытных народов, которые едят своих мертвых врагов, чтобы получить их силу, не как традицию, не как часть постоянного рациона, а потому что захотелось — из любопытства или бравады. Можешь представить себе такое?
— Нет, не могу, — сказал Хамза, потому что офицер ждал ответа.
Обер-лейтенант насмешливо улыбнулся.
— Судя по тебе, ты бы на такое и не отважился, — заметил он.
* * *
Последние недели войны обернулись кошмаром, аскари убегали и прятались от войск неприятеля. Британцы и союзники гнались за ними на юг до самой реки Рувумы. Шуцтруппе не просто убегала и пряталась, но жестоко и успешно преследовала британцев и их союзников: в основном южноафриканцев, родезийцев, королевских африканских стрелков и даже португальцев, которые решили, что пора вступить в войну, однако и германские войска несли тяжелые потери после битвы при Махиве. Носильщики дезертировали регулярно, толпами или выбывали из строя от голода и усталости. Дезертировать было небезопасно. Они ступили на земли, где тридцатью годами ранее шуцтруппе сражалась с вахехе, а пятнадцать лет назад творила зверства над Маджи-Маджи. Те, кто пережил то время, теперь, когда им вновь грозили смертью и лишали запасов пищи, устали от жестокости шуцтруппе и вряд ли встретили бы носильщиков-дезертиров добром.
Аскари оставались преданными и стойкими. Удивительно, но так оно и было. Им не платили месяцами, порой годами, тем более после того, как пал Дар-эс-Салам и германские власти лишились монетного двора. Однако для аскари было безопаснее оставаться в строю, невзирая на трудности, чем дезертировать на враждебной территории. Им не хватало провизии, боеприпасов; налеты на деревни и склады противника уже не приносили желаемого результата. Они исчерпали ресурсы, деревни пустовали или голодали, солдаты противника отнимали у них провиант. За Рувумой шуцтруппе повернула на запад, к Родезиям, намеренно оставляя за собой сожженные деревни, чтобы помешать преследователям: те тоже с трудом добывали припасы и сражались с болезнями. Подразделение Хамзы находилось в гуще отступающих войск, постоянное движение так его утомило, что порой он засыпал на ходу. Солдаты и даже немцы-офицеры из их отряда были одеты кто во что и больше смахивали на отребье, чем на воинов. Они возвращались в края, где побывали ранее в том же году, — в окрестности миссии Килемба. Там для Хамзы развернулись последние события этой войны.
Рано утром, еще затемно, он, не открыв глаза, почуял дождь. Проснувшись, аскари обнаружили, что большинство остававшихся носильщиков ночью дезертировали. Это известие не застало врасплох ни Хамзу, ни любого, кто понимал, о чем носильщики бормотали без умолку вот уже несколько дней. Их утомило бесконечное отступление, тяжелые грузы, унизительная работа, которую им приходилось выполнять. Они нанялись за плату, но им не платили, вдобавок принуждали делать то, что они не хотели. Среди них было много убитых и раненых. Их скверно кормили, дурно экипировали, большинство шли босиком, в лохмотьях, какие удалось промыслить или украсть. Они мерли от болезней и отсутствия лечения, и теперь, когда шуцтруппе оказалась в беде, им не терпелось бежать из армии, терпящей поражение. День за днем они дезертировали маленькими группками, но нынешнее бегство их было организованным: они понимали, что шуцтруппе более не в состоянии обеспечить ни их благополучие, ни выживание. Обер-лейтенант был в ярости, прочие офицеры-немцы разделяли его гнев на недисциплинированность носильщиков, точно и вправду верили, что толпа оборванцев, которых они избивают, презирают и перегружают работой, обязана хранить им верность.
— Делать нечего. Придется аскари выполнять работу носильщиков, — с нажимом сказал фельдфебель (последнее время он все чаще повышал голос).
Он обращался к командиру, требуя его согласия с горячностью, близкой к неподчинению. Обер-лейтенант покачал головой, посмотрел на оставшихся трех немцев. Врач тоже покачал головой. Ему всерьез нездоровилось. Вдобавок к малярии он страдал от кишечной инфекции, которая совсем его вымотала и регулярно отправляла в кусты. Лекарств, чтобы облегчить страдания, у него не осталось. Два других офицера, вступившие в шуцтруппе в последние месяцы мучительного отступления, промолчали. Один, бывший учитель музыки, требовал от солдат каждое утро делать зарядку и размахивал пистолетом, выкрикивая команды, второй, лейтенант запаса из поселенцев, нездоровый, с тихим голосом, пошел добровольцем, но битвы его измотали. Молчание их было почтительным, но недвусмысленным. Аскари придется сделать это, хотя все знали железное правило: аскари не носят грузы. Для них это вопрос чести. Аскари, как сами европейцы, непреклонны в том, что касается святости их авторитета. Обер-лейтенант покачал головой в смятении и тревоге, поскольку знал, что иного выхода нет. Если бросить оборудование и припасы, можно смело идти к ближайшему аванпосту врага и сдаваться в плен. Все безопаснее, чем пробираться безоружными среди враждебного местного населения.
Через несколько минут бесплодных раздумий обер-лейтенант уступил напряженному молчаливому требованию офицеров и отдал аскари приказ нести груз. Фельдфебель ликующе улыбнулся и принялся распоряжаться. «Смирно!» — рявкнул он на солдат и, когда те повиновались, выкрикнул новый приказ. Повисла короткая пауза, потом солдаты загомонили, нарушили строй. Разгневанному фельдфебелю и унтер-офицерам нескоро удалось восстановить порядок: палками и даже ружьями они заставили аскари замолчать и повиноваться. К тому времени начался дождь, солдаты стояли в две шеренги, свирепо таращась на
