— Значит, вы отрицаете, что умышленно ставили неправильный диагноз? — спросил Кирилл.
— Разумеется, отрицаю.
— Вы знали Этингера?
— Да, знал.
— Вы знали, что он поставил неправильный диагноз Щербакову?
— Чушь! — взорвался Кац. — Кто, кроме врача и квалифицированной врачебной экспертизы, может установить это? Какой был правильный диагноз? Ужне вы ли, люди в военной форме, можете его поставить?
— Как вы объясните, что Щербаков умер от разрыва сердца в таком молодом возрасте, ведь это очень редкий случай?
— Я не должен ничего объяснять, — Кац снова уставился в окно. — Это же смех: следствие не докопалось до такого простого факта, что Щербаков был алкоголик. Да от его возлияний и здоровый-то человек недолго бы прожил. Давайте тогда обсуждать вопрос: должен ли был Этингер лечить Щербакова от алкоголизма или нет? А?
Кац, ехидно усмехнувшись, посмотрел на Кирилла.
— Что, моральный облик выдающегося политического деятеля не вяжется с алкоголизмом? Не предусматривает такое предположение?
— Нет, не предусматривает, — не сдержал улыбку Кирилл.
Кац был доволен его реакцией и опустил глаза.
— Толково обвинить любого врача в умышленно неправильном лечении — невыполнимая задача, просто невозможно себе представить, как ее осуществить, если вы имеете дело с преданными профессии людьми, да притом мировыми светилами, — спокойно, почти дружелюбно сказал Кац. — Нужны эксперты, чтобы изучить историю болезни, проверить соответствие диагноза и применяемых лекарств и методов лечения и посмертно установить правильный диагноз. На одних признаниях далеко не уедешь. Уверяю вас, что многие из тех, кто из страха перед пытками наговаривают на себя и на других, откажутся на суде от своих показаний, а подтвердить их документально вы не сможете. Невозможно подделать столько документов и подготовить к ложным свидетельствам столько врачебных экспертов. Не то время, молодой человек. Не то время.
Кириллу не понравилось, что Кац назвал его «молодой человек», а не «гражданин следователь», но решил пропустить это мимо ушей.
— С кем из ЕАК вы были знакомы? — спросил Кирилл.
— Хотите, чтобы я подставил под удар таких же, как я, ни в чем не повинных людей? — отозвался Кац вопросом на вопрос.
— Кого вы имеете в виду?
— Кого угодно. Ведь вам нужны материалы против ЕАК. Правильно я понимаю?
— Если такие материалы существуют.
— Ничем не могу вам помочь, — сказал Кац. — Обо всех членах ЕАК у меня сложилось очень хорошее мнение, хоть и знаком-то с ними я был шапочно, даже знакомством это нельзя назвать, просто был несколько раз там, где они собирались. Знаю кое-кого, кто с ними был в более близких отношениях, да вы их тоже наверняка знаете, если арестовали такого далекого от них человека, как я.
— Все-таки? Я не буду записывать. Знали Фефера?
— Да.
— Еще кого?
— Цилю Наумовну Бланк.
— Знали?
— Да, знал. Арестовали бедняжку, и до сих пор никто не знает, где она. Что с ней?
Кирилл сделал вид, что не слышит..
— Кого еще вы знали? Кого-нибудь из ее друзей?
Кац помедлил с ответом.
— Я не буду записывать, — напомнил ему свое обещание Кирилл. — Заметьте, вы не должны умышленно давать ложные показания. Это усугубит ваше положение.
— Понятно, что у вас есть на меня оперативные данные, — сказал Кац. Он назвал несколько фамилий, в основном людей арестованных, и промелькнула фамилия Шигалевича. Вот в этом он ошибался — данных о его знакомстве с Шигалевичем у следствия не было.
— Я и не требую от вас что-либо говорить о людях, которых вы назвали. Кстати, никаких оперативных данных о тех, кто не арестован, у нас нет.
Лицо Каца стало темным от огорчения.
— Я никого толком не знаю, — проговорил он тихо.
— Да, да, — подтвердил Кирилл. — И ничего не должны знать. Это вас не касается. В записях это фигурировать не будет, ибо не относится к делу. Понятно?
Кац с интересом уставился на Кирилла. Казалось, он не верит тому, что услышал собственными ушами.
— Хотите закурить? — спросил Кирилл, положив на стол пачку папирос.
— Я не курю. Спасибо, — вежливо отказался Кац.
— На сегодня хватит, — закончил допрос Кирилл. — Не все так мрачно, Кац, как вы думаете.
Кирилл приказал увести арестанта и взялся за оформление результатов допроса. Пусть начальство разберется и скажет, что делать.
Когда он уже собрался уходить, в кабинет без стука зашел Панин. Выглядел он смертельно усталым, нижнее веко левого глаза подергивалось как от тика.
— Пойдем, заложим малость за воротник, — предложил он. — Есть о чем поговорить.
— Пойдем, — охотно согласился Кирилл.
На улице, зябко кутаясь, Панин небрежно бросил:
— Я, между прочим, с женой развожусь.
— Что-то случилось?
— Не нравится ей, что я пью. А кому понравится? Я, однако, так считаю: пускай уходит. Правда, по сыну буду скучать, но от таких, как мы, нужно держаться подальше. У нас ведь как: если ты враг народа, значит, и твоя родня тоже. А у тебя как дела с невестой? Не сошлись по новой?
— Не сошлись и никогда не сойдемся.
Они молча дошли до пивной и заняли единственный свободный стол у самого входа. Шустрый официант мигом принес наполненные кружки. Панин посыпал край кружки солью и жадно отхлебнул пенящуюся жидкость.
— Давно хотел тебя спросить, не попадалась ли тебе фамилия Шигалевич? — первым заговорил Кирилл.
Панин взглянул на него слегка затуманенными глазами.
— Попадалась. Несколько раз. Полагаю, что он кандидат на арест. Ты его знаешь?
— Да. А вот. Софа Фридман не попадалась?
Уставившись на пустеющую кружку Панин тихо спросил:
— Твоя, что ли?
— Да. Если что, дай знать.
— Непременно. Какое отношение она имеет к Шигалевичу?
— Она крутилась там, в их компании. Бывала в гостях. Шигалевич помог ей устроиться в госпиталь после института. Бывала и в ЕАК, однако, ничего особенного она там не делала.
— Для того, чтобы схлопотать расстрел, не нужно ничего такого делать, — с философской ехидцей заметил Панин. — Добро. Если что, обязательно сообщу. А как у тебя дела с врачами?
Тут настала очередь Кирилла сделать большой глоток, чтобы смочить пересохшее горло.
— Удивляюсь безграмотности тех, кто затеял это дело, — сказал Кирилл. — Мозгов у начальства нет. Арестовывают их даже не по подозрению, а по желанию возбудить дело. Понимаешь?
— Еще как понимаю, — заверил его Панин. — А ты заметил, что я больше не называю тебя «пацаном»? Ладно, продолжай.
— Как может идиот Рюмин определить, правильный диагноз поставил врач или нет? И если да, был в том умысел или просто ошибка? Как определить, соответствовало ли лечение и лекарства болезни, или умышленно были предписаны другие? Да на такую экспертизу должны уйти годы. А если вынести все это в газеты, кто в эту чушь поверит?
Вдруг Панин громко захохотал, и несколько голов сразу же повернулись в их сторону. Панин с хмельным интересом вызывающе осмотрел утопающее в папиросном дыму пьяное сборище.
— Кто поверит? — переспросил он и, повысив голос, заявил: — Да все поверят. Наш-то доверчивый народ, его любой бодягой можно накормить. Насчет этого не беспокойся. Да что там наш народ! Возьми немцев. Казалось бы, цивилизованная нация, а ведь поверила этому психопату Гитлеру. Правильно сказал Геббельс: «Чем крупнее ложь, тем ей легче верят». И вообще, лжи легче поверить, чем правде. Почему так происходит? — Панин пожал плечами. — Не с моими мозгами понять это. Всегда так было, и всегда так будет. Аминь.
Он чокнулся со стоящей на столе кружкой Кирилла и допил остатки пива.
На следующий день после обеда в кабинет Кирилла с шумом ворвался Рюмин. Он плюхнулся по другую сторону стола и уставился на Кирилла, не произнося ни слова. Потом как-то странно выпятил тонкие губы своего маленького рта, как будто для поцелуя, от которого должно затошнить.
— Я тя чо принял сюда? — Голос Рюмина презрительно дребезжал. — Чтобы ты тут в какие правила играл? — Рюмин гадливо прищурился. — Ты мне их показания давай. Учить мне тя, как обращаться с жидовским племенем? Ты мне любого дай, так я его за пять минут расколю. А ты тут неделями возишься и не только не раскалываешь их, а даже находятся такие, что отказываются от своих показаний. Зря, что ли, государственный хлеб хаваешь?
— Что толку, если я их расколю? — возразил Кирилл. — К суду дело должно быть подготовлено грамотно, с вещественными доказательствами, иначе все повиснет в воздухе.
Рюмин ударил по столу ребром ладони.
— Шибко грамотный, — угрожающе прорычал он. — Суд — не твое дело. Там разберутся. А ты запомни мой наказ: жиду не должно быть веры, даже если он говорит правду. — Рюмин на мгновение смолк, а потом чуть спокойнее продолжил:
