— Да. Но не вся система такая.
— Вся. Вся страна до сих пор дрожит от тридцать седьмого.
— Да. Но были и такие из этой системы, которые были против. Сейчас трудно понять, кто из них, мертвых, принадлежал к какой группе.
Софа остановилась и бросила на него открытый вызывающий взгляд.
— Скажи, ты знаешь, что с Цилей Наумовной? — спросила она. — Видел ли ты ее?
Ее слова застали его врасплох. — Я не могу рассказать то, что является служебной тайной, — сказал он, проглатывая подступивший к горлу тошнотный комок.
— Нарушь ее, — потребовала Софа. Ее влажные, темные глаза мгновенно засверкали гневом. — Нарушь, ради меня. Ты говоришь, что любишь меня? Скажи.
— Но ведь это служеб.
— Мерзости, которые происходят у тебя на службе — это служебная тайна? О них нужно кричать! — И тут же сбавила тон: — Нет, я понимаю, что говорю чушь.
— Это общее правило. Я должен держать слово. Ты ведь тоже обязана сохранять служебную тайну.
— У меня нет служебных тайн. Я не делаю мерзостей.
— Не говори так. Я ведь тоже не делаю мерзостей. А тайны у тебя есть. Например, ты не имеешь права разглашать, чем болеют твои пациенты. Это врачебная тайна. Даже когда ты лечишь самого отпетого подонка, ты не имеешь права говорить с посторонним о его болезни.
Она снова зашагала, но уже медленнее, словно в задумчивости, как будто не замечая его присутствия.
— Жива Циля Наумовна? — спросила она.
— Если нет сообщения о ее смерти, значит жива, — ответил Кирилл. — Смерть — одно из немногих событий в нашей системе, которое не является служебной тайной. — Он хмыкнул и украдкой взглянул на нее, ожидая, что она оценит его мрачный юмор. Да, оценила. Отвернулась, чтобы скрыть улыбку, но правая щека поползла вверх смешливой шишкой.
— Так же, как и у вас, в медицине. Известие о смерти пациента можно сообщить любому.
— Не провожай меня дальше, — сказала Софа. — Скоро мой дом.
— Пригласи меня на чашку чая, — почти с мольбой попросил Кирилл. — Сегодня у меня был очень тяжелый день. Быть может, скоро придется пройти через ад. На полчасика, Софа. А?
— Ладно, но только на полчаса, не больше, — согласилась она. — Мне нужно сегодня вечером кое-кого навестить.
В ее голосе ощущалась неуверенность, видно, ей было трудно принять важное решение. Кирилл, хоть и недолго работал следователем, научился отмечать малейшие детали в поведении человека.
В коридоре коммуналки было тихо. Зайдя в комнату, Софа предложила Кириллу снять плащ и сразу принялась хлопотать у электроплитки.
— Работает плитка? — спросил Кирилл, пытаясь перейти на легкий тон.
— Да, как ты обещал. Хоть шутя, но тогда ты сказал правду.
— Я все время говорю правду. Не беспокоят тебя соседи?
«Опять приходится менять тему разговора», — с огорчением подумал он.
— Нет. Сучковы там больше не живут, — ответила Софа, не оборачиваясь, и наблюдая, как закипает чайник.
— Что, получили новое жилье? — спросил Кирилл.
Софа глянула на него через плечо и слабо улыбнулась.
— Можно сказать и так, правда, юмор черный получается. Сучков убил Сучкову. Как-то по пьянке он ударил ее бутылкой по голове. Насмерть. Ее похоронили, его отправили в тюрьму на десять лет, а детей пристроили в детдом. Так что все получили новое жилье. Сейчас там живут милые люди, молодая пара с трехлетней дочкой. Прелесть какая девочка.
Софа вздохнула и, сняв бурлящий чайник с плитки, стала разливать кипяток по чашкам. Кирилл подошел к ней и положил руку на плечо. Софа поставила чайник на плитку, повернулась к нему, обняла за шею и заплакала, содрогаясь от сдерживаемых рыданий.
— Софа, родная, — забормотал Кирилл, гладя ее по волосам. — Никто и ничто нас больше не разлучит. Мы пройдем все невзгоды, и наступят для нас лучшие времена.
Звонок раздался в час дня, но Берия не поднял трубку, чтобы не прерывать разговор с Огольцовым, заместителем министра МТБ. Сталин обычно появлялся в Кремле позже, а остальные не в счет. Пусть Огольцов знает, как его Берия ценит; даже на другие звонки не отвечает, чтобы уделить ему все внимание. Берия намекнул собеседнику, что в случае изменений в руководстве его министерства у Огольцова есть хороший шанс стать министром. Если, разумеется, Огольцов будет предан лично ему, Берии, и никому другому. Огольцов слушал, затаив дыхание, его глаза лихорадочно блестели. Перспектива неограниченной власти, доверие и внимание всемогущего Берии оказали тот эффект, на который Берия рассчитывал. Но была и другая причина, по которой Берия не хотел отвлекаться от главной темы. Огольцов докладывал о том, как Абакумов руководит следствием по делу Вознесенского, ЕАК и по недавно затеянному делу врачей.
Телефонный звонок повторился, и Берия снова не поднял трубку.
— У меня сложилось впечатление, — продолжал говорить Огольцов, — что Абакумов тормозит дело ЕАК, он совсем не заинтересован в деле врачей. — Огольцов преданно уставился на Берию, ожидая реакции на свои слова.
— Ты считаешь, что можно ускорить следствие? — спросил Берия.
— Да, именно так. До сих пор не все подследственные признались в своих преступлениях и не выдали своих сообщников. Почему Абакумов не привлечет к такой ответственной работе более энергичных и способных следователей? А тем, кто добиваются признания, он ставит палки в колеса.
Огольцов не был дураком, и Берия это знал. Но Огольцов был человеком мелкого калибра. Он не мог просчитать дальше, чем на два шага вперед. Хотя любая тактика в этих делах всегда вела к расстрелу их инициаторов.
— Есть такой следователь Рюмин. — начал Огольцов и остановился на полуслове — в дверь постучали.
— Войдите, — позволил Берии.
— К вам Поскребышев, — войдя, сообщил охранник.
Берия молча кивнул, тут же на пороге появился сталинский секретарь и раздраженным голосом произнес:
— Сталин приглашает к себе. Прямо сейчас. Я несколько раз вам звонил, вы не брали трубку.
Теперь Берия на деле должен был показать Огольцову пределы своей власти. Спокойным, обыденным тоном он ответил:
— Хорошо, сейчас приду.
Дверь закрылась, и Огольцов тут же вскочил со стула.
— Я побежал, — выпалил он.
— Не торопись, — успокоил его Берия и властным жестом указал на стул. Огольцов присел на самый краешек, готовый снова вскочить в любой момент. — Держи меня в курсе дела. Я встречусь с тобой на следующей неделе.
Берия встал и протянул руку для прощального рукопожатия. Огольцов почти подпрыгнул и радостно пожал ее.
Оставшись один, Берия заторопился к Сталину. Всемогущий владыка мгновенно преобразился в суетливого сержанта, вызванного к генералу.
В кабинете Сталина, кроме Хозяина, был только Маленков. Сталин выглядел угрюмым, Маленков — озабоченным. Берия уловил сгустившуюся напряженность, и, чтобы разрядить ее, как бы мимоходом бросил: — Скоро испытаем второе ядерное устройство. Оно будет гораздо мощнее первого и больше похоже на бомбу.
Маленков угодливо улыбнулся. Сталин оставался угрюмым. «Значит, атомная бомба отступила на второй план, — сделал вывод Берия. — Наш мудрец, наверное, думает, что сейчас, когда машина атомного производства налажена, можно поставить во главе комплекса кого-нибудь попроще. Так оно, наверное, и есть. Даже такой, как Молотов или Каганович, вполне могут возглавить проект».
— Я беседовал вчера с Абакумовым, — заговорил Сталин, оставив замечание об атомной бомбе без внимания. — Спросил его: все ли готово к открытому суду? Он ответил: нет. Второй вопрос: какое наказание ты рекомендуешь главарям Ленинградского дела? Говорит: расстрел.
Берия понял мысль вождя прежде, чем тот ее закончил, и с трудом подавил улыбку. Расстрел рекомендовал Абакумову сам Сталин, и по телефону. Абакумову же придется рекомендовать это письменно. Он же и будет виноват, в случае чего. Вот так оно и идет.
— Спрашиваю его: а как дела с ЕАК? — продолжал Сталин. — Готово ли следствие к открытому суду? Говорит: нет. И тоже рекомендует расстрел. Новое дело начал: заговор еврейских врачей. Дескать, первого зацепили, Этингера, а потом за ним других потащим. Дело хорошее, спору нет. Но и тут он тоже топчется на месте. Нужно заставить его работать.
Сталин на минуту остановился, как будто решил перевести дух. Выглядел он неважно. Когда Сталин отвернулся, Берия и Маленков переглянулись. Смертный приговор Абакумову был произнесен, теперь оставалось только красиво все преподнести.
— Отдать в ОСО — не хитрое дело, — недовольно ворчал вождь, обращаясь к Маленкову. — Такие, как Вознесенский, наносят делу социализма огромный вред, распространяя под прикрытием пустых обещаний роста благосостояния народа вредные идеи, тормозящие развитие экономики и военной мощи страны.
