— Я стар, — прошептал Сенека, медленно подняв руку и ощупывая свои седые волосы. — Я живу уже больше шестидесяти лет. Я не знаю, благодать ли это или Божья кара? Но это так: любое движение дается мне с трудом. Я задыхаюсь, сделав лишь один круг по саду. Раб, который меня сопровождает, вынужден останавливаться через каждые сто шагов, далеко впереди, чтобы подождать меня. Скоро я вообще перестану бегать. Ноги и руки так тяжелы, как будто смерть уже превратила их в камень. — Он улыбнулся. — Но я могу читать и писать. Философия врачует мою душу и тело. Я читаю Эпикура и пишу моему другу Луциллию.
Он замолчал и слегка склонил голову.
— Нерон только что назначил Луциллия прокуратором Сицилии. Я посоветовал ему согласиться. Зачем отказываться от такой должности? Надо служить Риму. Нерон… — Он пожал плечами. — Не стоит дразнить хищников. Мудрец избегает власти, если она может ему навредить, но не должен открыто признаваться в этом. Чем меньше ты показываешь, что боишься, тем лучше ты защищен. Тот, кто бежит от опасности, приговорен.
Он все повторял, что хочет отойти от власти, но сделать это надо осторожно, не привлекая к себе внимания, не торопясь, давая понять Нерону, что он отходит от публичной жизни ради жизни частной и что этот выбор диктуют ему благоразумие, груз прожитых лет, болезни.
— Я не хочу осуждать Нерона, — заключил он.
— Он же выкинул тебя из своего дворца, — возразил я. — Он унизил тебя — тебя, Сенеку, который был его учителем.
— Это был всего лишь поспешный жест молодого человека, снедаемого нетерпением жить, как хочет он, подальше от своих воспитателей.
— Тиран прольет много крови, она потечет по улицам Рима, — бросил Лукан.
— Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, — ответил Сенека. — Хищник уже на арене, но он может и заснуть там. Его нужно не дразнить, а постараться усыпить.
Сенека попытался сделать это. Он отправился во дворец и получил у Нерона аудиенцию. Подошел к императору со смирением и благодарностью.
— Ты так щедро одарил меня почестями и богатством, что сегодня у меня есть все для полного благополучия, кроме разве что умеренности, — сказал он.
Послушать его, так он был полным ничтожеством до того, как поступил на службу к Нерону.
— Ты так щедр! Что же могу тебе принести я? Разве что мой труд, начатый в полной безвестности, а ныне признанный всеми лишь потому, что я был рядом с тобой, когда ты делал первые шаги на своем поприще, — что само по себе является самой щедрой платой за все, сделанное мной. Итак, ты одарил меня своим расположением без предела и деньгами — без меры…
Я слышал, как Сенека репетировал эту речь перед встречей с Нероном. Мне не понравились ни ее смысл, ни ее тон. Он же держался того мнения, что хищнику надо дать то, чего он ждет. Надо позволить ему воспользоваться плодами задуманного преступления, чтобы не было нужды его совершать.
— А если он мечтает о твоей смерти? — спросил я.
Сенека развел руками в знак бессилия.
— В таком случае он публично признает, что любит убивать ради того, чтобы убивать. Редко встретишь того, кто способен на такое признание, ведь это порок пороков. Послушай, ведь взамен я предлагаю ему самую соблазнительную приманку.
И он сменил тон и выражение лица, как если бы перед ним был Нерон.
— Подойдя к концу своего жизненного пути, — начал он, — достигнув преклонного возраста и будучи не в силах далее исполнять даже самые простые обязанности, а также нести груз моего богатства, я прошу прийти мне на помощь. Прикажи, чтобы моя собственность управлялась твоими прокураторами, запиши ее на свое имя. Мне не будет грозить нищета и я, освободившись от богатства, блеск которого застит свет, посвящу своей душе то время, что забирал у меня уход за садами и виллами.
— Ты отдашь ему все?
— За исключением, как ты сказал, удовольствия убить меня, чтобы обобрать. Я преподнесу ему мою капитуляцию и трусость в качестве компенсации.
— Ты унижаешь его, Сенека, навязывая ему твой выбор. Он не согласится!
Я не ошибся.
Нерон слушал сперва молча, опустив голову, потом явно теряя терпение, озираясь и сжимая челюсти, хватаясь за подлокотники своего трона. Потом взял себя в руки, сполз к краю сиденья и вытянул ноги — улыбающийся, слащавый, он закрыл глаза и слушал Сенеку, не прерывая, словно подыскивая нужные слова, подходящий тон. Наконец вымолвил:
— Но ты вовсе не так стар, Сенека, ты еще вполне можешь заниматься делами и наслаждаться их плодами, тогда как мы делаем лишь первые шаги на императорском поприще. И если, случается, молодость не позволяет мне твердо шагать по верному пути, не хочешь ли ты помочь и направлять мою энергию, давая ей заботу и опору?
Хищник не выпускал когтей, но лапа, которой он играл с Сенекой, была тяжела. Опытный актер, прибегая к красноречию, он вытаскивал на белый свет намерения этого человека, которому расточал похвалы, но при этом ненавидел.
— Если ты вернешь деньги и бросишь своего государя, — продолжал он, — то все будут говорить, что это вовсе не из-за стремления к умеренности и желания отдохнуть, но из-за моей жадности и жестокости. И если даже кто-то поверит в твое бескорыстие, то хорошо ли выглядит мудрец, возвеличивающий себя за счет падения друга?
Он поднялся, направился к Сенеке, прижал к груди и поцеловал.
— Я поблагодарил его, — сказал Сенека.
И тихо добавил:
— Я сделал все, что мог, но Нерон слишком любит кровь. Нам остается лишь подумать о душе.
32
Сенека затворил двери своего дома, как бы не желая знать, что по приказу Нерона началось кровопролитие.
— Не следует огорчаться раньше времени, — говорил он мне.
Я отвечал, что в императорском дворце Тигеллин, Поппея и их шпионы составляли списки и ежедневно передавали их Нерону, утверждая, что Сулла и Рубеллий Плавт — один находился в ссылке в Массилии, другой в Азии — продолжали плести заговоры, подстрекая на бунт легионы и провинции. А в Риме сенаторы Тразея и Пизон, а также Сенека готовили покушение на императора.
Нерон слушал их с утомленным видом, потом вдруг вышел из себя и, выпучив глаза, принялся оскорблять, проклинать, кричать, что пора защитить империю от тех, кто его предал. Он был само милосердие, но его обманули, и заговорщиков постигнет наказание. Он уничтожит их. Разве он не сын Аполлона? — вопил император. Те, кто забыл об этом, будут подвергнуты пыткам и казнены!
Говорили, что в Массилию уже посланы убийцы, а в Азию должны отправиться шестьдесят солдат под командованием евнуха Пелагона, постоянного участника всех дворцовых оргий.
Рубеллий Плавт был опасным соперником: потомок Августа, владелец тысяч рабов, трудами которых процветали его огромные владения в Африке, он вдобавок пользовался поддержкой генерала Корбулона, командующего легионами в Азии, и своего тестя Антистия Вета, бывшего консула, легата в Верхней Германии.
А когда Тигеллин добавил, что Рубеллий Плавт живет в окружении друзей Сенеки, философов-стоиков — грека Церания, этруска Мусония Руфа, — Нерон вскочил, раздавая пинки и тумаки рабам, закричал, что пора покончить с заговорщиками, истребить их, прежде чем они перейдут к действиям.
Спокойствие, с каким Сенека слушал мои рассказы, удивляло. Он отодвигал свои записи, книги, стило, пергаменты. Выходил из кабинета и шел в атриум, я следовал за ним.
— Если бы я скрылся, закрыл двери своего дома, — говорил он, — то только для того, чтобы служить людям другим способом. Здесь, в одиночестве, я не просто самосовершенствуюсь, я становлюсь другим. Ты не можешь представить себе, Серений, как важен для меня каждый новый день, как много он мне приносит.
— Убийцы Тигеллина уже выезжают из Рима, чтобы совершить свои преступления. Возможно, кто-то из них уже прячется в твоем саду.
Он покачал головой:
— Есть гораздо больше вещей, которые путают нас, чем тех, которые на самом деле приносят нам гибель, и мы чаще страдаем в нашем воображении, чем в реальности.
Я настаивал, и он добавил:
— Это несчастье — жить стиснутым рамками необходимости, но ведь необходимостью можно и пренебречь.
Он остановился возле раба, чистившего чашу фонтана.
— Я знал его ребенком, — тихо говорил он. — Видишь эти морщины, этот беззубый рот? Я жил долго, Серений. Множество деревьев, которые я посадил в саду, погибли, расколотые молнией. Моя душа знает, что дни мои сочтены. Для меня теперь имеет значение не сама жизнь, а то, как я с ней расстанусь. Я бы хотел сам выбрать время ухода.
Я произнес, тут же пожалев о сказанном:
— Если ты это допустишь, Нерон решит это за тебя, за меня, за всех, кто хочет, чтобы Рим оставался Римом!
Сенека посмотрел на меня долгим взглядом.
