— Как смутить город и душу в смуте отвести, — мрачно и таким глухим голосом произнес Партанов… что даже Барчуков пристальнее глянул на приятеля, чтобы убедиться, Лучка ли это таким голосом заговорил вдруг.
— Сказывай! Послушаем! — однозвучно и не подымая глаз, проговорил Носов, но в голосе его зазвенело что-то… Будто на душе буря поднялась, а он сдавил, стиснул ее в себе и затушил.
— Может быть смута народная у нас, в Астрахани, аль нет? Я спрашиваю. Ты отвечай! — сказал Лучка.
— Может. Бывали. И не раз бывали.
— От каких причин.
— От всяких. Не стерпя обид властительских, поднимался люд… А то раз было за царевну Софью Алексеевну стоять собрались. А то раз за веру старую… Да это все… глазам отвод был.
— А? Глазам отвод… Вот я тоже тебе и мыслил сказать. Зачиналось дело ради Маланьи, а кончилось об аладьях. Становились за веру истинную, а ставши, то бишь ахнувши на утеснителей, ради сей веры, храмы Божьи до прежде всего разграбляли, благо там ризы и рухлядь серебряная завсегда водится. Так говорю?
— Так.
— Стало быть, отвод глазам нужен или колено какое, финт. Надумай, что только позабористее да похитрее. Зацепку дай, чтобы начать.
— Да, если заручиться чем, эдаким. Вестимо. Я помню прошлый бунт. Совсем было, со стороны глядя, несообразица, а там…
— И я его помню, Грох. А ты вот слушай. Есть у тебя молодцы, что ахнут первые, только бы им эту заручку выискать да в руки дать?.. Есть такие?
— Есть.
— Много ль?
Носов молчал, потом вздохнул и выговорил:
— Полтораста наберется.
— Немного, Грох.
— Захочу — триста будет. Коли дело верное, т. е. заручка крепкая, то за триста я отвечаю. Да стрелец Быков ответит за сотни две, да Шелудяк приведет из-под Красноярска с две дюжины таких молодцев, что одни весь кремль разнесут в один день.
— Ладно. Да вот мы с Барчуковым двести человек или хоть сотню найдем и приведем.
— Я?.. — удивился Барчуков. — Откуда?
— А из ямы… Только отопри двери, сами выполохнут на свет Божий погулять.
— Да без них николи и не обходится, без острожных, — заметил Носов. — Все это так, но все это сто разов мы выкладывали и из пустого в порожнее переливали. А вот ты самую суть-то поведай.
— А суть самая… Вот. Я надумал финт. Я пущу в народе слух, вы поможете, тоже пустите его же, третьи тоже — все его же…
— Ну? — удивился Носов.
— Ну, и смутим народ.
— Да что ты ошалел, что ль! — грозно выпрямляясь, выговорил Носов.
— Погоди Грох… Я ведь не совсем дурак. Ты думаешь на этом и конец?
— Ну?!
— Так я не дурак. Мало ль слухов было и будет в Астрахани. А я такой слух надумал пустить, чтобы всякий человек, коему этот слух ближе рубахи, да в виде указа царского добраться в скорости должен, чтобы тот человек не медля действовать в свое спасение начал. Понял ты? Во свое спасение. Не обжидая, верно ли, нет ли сказывают в городе. Ну, вот и смута будет. А ты пользуйся. Заручка есть, и вали!
— Скажи, Лучка. Ты махонький, что ли! Ну, вот я, каюсь тебе, я распустил про учуги, что их велят отобрать и продавать ханам калмыцким. Много мутились и не одни ватажники! А вышло что?
— А что же выйти могло? Умница ты, Грох, а недоумок, стало быть. Что ж было ватажникам делать? Самим, что ли, учуги скорее калмыкам продавать?
— Верно! — отозвался Носов. — Ну, а брадобритье, платье немецкое?
— Да все то же. Мутились, но ждали, не самим же бриться тотчас, не дождавшись указу.
— Да, но обрились-то многие… Не одни власти да знатные люди, — обрились всякие малодушные люди, ради опаски… Мы вот посадские да купцы только в стороне остались. Шумели дворяне, а обрились…
— Ну, а мой слух таков, что, как его кто прослышит, то тут же надурит. Смута и бунт. А ты пользуйся. А надумал я его ради вот друга приятеля! — показал Лучка на Барчукова. — Пуще всего ему помочь…
— Какой слух? — спросили оба, удивляясь.
— Нет, покуда не скажу. Еще дай облюбовать да поузластее завязать и запутать узлы то… Чтобы мертвые узлы были.
— Ладно. Когда же скажешь? — спросил Носов.
— Через три дня. А ты покуда слушай моего сказу, будь милостив. Не порти дело.
— Сказывай.
— Бери кабаки у жида.
— Чего-о? Че-го? — вскрикнул Носов.
— Недоумок! Пойми! Коли ты в эту самую ночь, что я смуту сделаю моим финтом, выпустишь пять сотен человек да учнешь их всех даром вином поить да с ними еще две-три тысячи перепьются. Что будет?
— Это три тысячи животов на мой счет залить вином. У меня и денег не хватит.
— Нет, ты токмо начни даром угощенье сотен двух в своих кабаках, а уж тысячи-то сами тогда разнесут все остальные. Я же поведу на это и науськаю.
Носов долго молчал, потом провел руками по бледному лицу и произнес:
— Ладно. Но все дело в финте. Какой? Получу коли в него веру — ладно тогда.
— Чрез два дня обоим все здесь же выкладу, — самоуверенно произнес Партанов и поднялся уходить.
Молодец, который еще недавно бывал пьян по целой неделе и буянил на улицах города, теперь почти не спал и даже не ел. Всегда веселое лицо было озабочено, задумчиво, почти так же сумрачно, как у известного бирюка Гроха. Тайные заботы Партанова, однако, не мешали ему действовать. Почти ежедневно бывал он, по поручению своего князя Бодукчеева, у ватажника, пользовался почти полной доверенностью Ананьева, видался запросто и беседовал, как свой человек, с красавицей Варюшей. Ватажник был убежден, что Лучка усовещивает девушку согласиться на сватовство Затыла Ивановича. Варюша с удовольствием принимала Лучку и подолгу говаривала с ним. Ананьев поэтому мог надеяться, что дочь начинает смотреть на Затыла Ивановича другими глазами.
На деле, конечно, беседы ловкого парня с девушкой были не только не в пользу новокрещенного татарина, а прямо во вред ему. Лучка обделывал дела своего приятеля Барчукова. На счастие Лучки, он нашел в Варюше девушку из числа тех, которых молва народная именует «отчаянными». Чтобы отделаться навсегда от назойливого жениха-татарина, от упрямца отца и соединить свою судьбу с Барчуковым, нужно было не мало силы воли, отваги, даже дерзости совсем не девичьей. Нужно было согласиться и быть готовой на все, что предлагал теперь Партанов. Другая девушка испугалась бы, помертвела бы от страха, слыша то, в чем должен был сознаться Партанов. Варюша не испугалась и говорила:
— Вы только стройте да ладьте, а я дела не испорчу. А сумею ли извернуться? Что же, я вперед скажу. Что сумею — сделаю. А коли убьют в сумятице? Что же, я и так бегала топиться.
И Партанов, глядя на девушку, невольно думал:
— Ну, кабы все девицы были эдакие, так парни бы, пожалуй, жениться перестали.
Дерский Лучка удивлялся Варюше, но в то же время ему чудилось, что девицы такие не должны быть, что он на месте Барчукова побоялся бы на такой жениться. Партанов, конечно, должен был рассказать Варюше об их затее, о смуте, которую они готовят. Но, как именно придется им воспользоваться смутой, чтобы ей обвенчаться с Барчуковым, — Лучка вперед определить и объяснить не мог.
Вместе с тем, Партанов уже два раза побывал сватом в доме Сковородихи, но уже без свахи. Сначала старая Айканка, как и сама Сковородиха, очень удивились и недоверчиво отнеслись к молодому свату, явившемуся без знаменитой Платониды Парамоновны. Но ловкий Лучка скоро сумел уничтожить в них всякое подозрение и совершенно их расположить в свою пользу.
Явившись на другой день после того, что он приходил со схвахой, Лучка объяснил той же Айканке, что он действительно ошибся. Князь Макар Иванович указал ему свататься к старшей, Марье Еремеевне. Айканка сходила к своей доверительнице и вынесла Лучке ответ, что Авдотья Борисовна подумает и через неделю ответ даст. Лучка, как стоял среди горницы, так и заорал во все горло:
— Чего через неделю? Что вы здесь ошалелые дуры, что ли? Сейчас мне ответ приноси.
Не только Айканка, но даже хозяйка, из своей комнаты услыхав крик, перетрухнула. Сестрицы тоже перепугались.
— Не пойду из этой горницы, покуда ты мне не объявишь, что Авдотья Борисовна согласна в этом же месяце, хоть бы даже чрез десять дней, свадьбу играть.
Этой дерзостью, а пуще всего криком, Лучка добился того, что старая Айканка вынесла ему через четверть часа ответ, что Сковородиха очень благодарит и согласна. Затем она вывела к Лучке Марью Еремеевну, и Машенька, пунцовая от счастья, но, все-таки, подвязанная как всегда от ячменя, объяснила, что она перечить воле своей матери не будет.
Было положено, что через день Партанов явится в дом составить запись, обычный договор между женихом и матерью невесты, с отступным для обеих сторон. Таким образом в несколько дней Затыл Иванович, сам того не подозревая, был опутан своим новым наймитом Лучкой и попался в сети.
