XXIII
В горницу вслед за маленьким Костиным вошел, как-то странно передвигая громадными ногами, почтя на цыпочках, покачиваясь неуклюже, как медведь, громадный красноярский душегуб. Узнав тотчас своих товарищей по бегству из ямы, Барчукова и Партанова, Шелудяк только чуть-чуть бровями повел.
— Что тебе? — проговорил он, останавливаясь на пороге и обращаясь к хозяину.
— Иди, небось, — отозвался Носов.
— Иди? — вопросительно повторил разбойник. — я пойду, только чур. Диковинно мне немножко. Статься не может, чтобы ты, Грох, в которого я верю пуще, чем в Господа Бога, чтобы ты, честной человек, крепкий человек в своем слове, да чтобы мог ты вдруг меня… Пустое, и верить не хочу. Но, все же таки, скажу наперед: я не один, а с приятелем…
Шелудяк полез за пазуху и вытащил огромный нож, но не простой, а, очевидно, такой, который смастерил из осколка турецкого ятагана.
— Что ты, Христос с тобой! — проговорил Носов, удивляясь. Шелудяк оттопырил руку с ножом и произнес:
— Ты меня, Грох, знаешь. А вот этот благоприятель не токмо людей, не токмо дерево, а железо насквозь берет. Ну, и даром я себя, вестимо, не дам.
— Да что ты шалый, право шалый. Али очумел? Чего ты ножом-то тычешь, кого пугаешь? И что у тебя в голове-то застряло? Спрячь ножище, да отойди, а то и впрямь кто из прохожих в окошко рожу твою признает, да и ножище-то увидит. Спрячь, говорю.
— Спрятать можно, пазуха недалеко, — однозвучно произнес Шелудяк.
— Да что с тобой, объясни прежде, — сказал Носов. — Позвал я тебя на беседу, а ты пришел и городить начал. Чорт тебя знает, что у тебя в голове прыгает!
— А то у меня, Грох, прыгает, что вот эти два молодца, — он указал на Лучку и Барчукова, — должны свое житие моей головой купить. Они гуляют и будут гулять, коли я сидеть буду. А не сяду я, то их на мое место посадят. Нешто ты думаешь, что я этого не знаю?
Разумеется, Носов и оба молодца стали клясться и божиться разбойнику, что хотя действительно им приказано поймать и представить его в воеводское правление, но что они и на уме не имеют исполнять приказание Ржевского.
Шелудяк поверил и успокоился.
Когда все уселись в углу горницы, Барчуков невольно обратился к разбойнику:
— Кто же тебе сказал, как ты узнал про воеводово условие? Ведь мы с Лучкой, почитай, никому этого не сказывали, а ты был под Красноярском.
— Дурни вы, ей-Богу! — усмехнулся Шелудяк. — Да я там, на большой дороге, больше знаю, чем сам ваш Тимофей Иванович у себя в канцелярии. Иначе мне и не жить. У меня свои вестовщики, которые чуть не каждый день скачут ко мне из Астрахани и всякий день мне докладывают. Это я здесь для вас таким мужиком, разбойником, острожником, а ведь там-то, у себя дома, я почище твоего воеводы. У меня свои поддьяки и дьяки и всякие прислужники и рабы. Наведайся-ка ко мне в шайку, так увидишь, что я там из себя изображаю. Что твой хан хивинский или индейский! Не знать нам эдакого распоряжения Тимофея Ивановича, когда я знаю все, что у него в бумагах прописано к государю. Что завтра прописано будет — и то знаю. Мои сподручники тоже властители. Одно только им не по плечу: выпустить меня из ямы, если я в нее попаду. А докладывать мне обо всем их должность. Все, что творится в судной избе, в приказной, в воеводстве, на митрополичьем дворе, во всех повытиях Астрахани, все, что сказывает и болтает народ во всех кабаках и на всех базарах, — все это мне ведомо лучше, чем вам здесь, в городе. А бывает, кто из богатых людей с Астрахани в дорогу собирается и чает меня миновать, то я не токмо знаю время, в которое он выедет и со сколькими провожатыми едет и как оружен, но знаю даже, сколько рублев и алтын в каком кармане у него зашито. Эх, вы, дурни, дурни, одно слово вам сказал бы я, да только… Ну, вас!..
Шелудяк махнул рукой в заключение своей длинной исповеди и отвернулся.
— Слушай, Шелудяк, — сказал Носов, — ты на меня во гневе, зачем я тебя из-под Красноярска вызвал… Ну, вот тебе все они скажут, что я не вру. У нас, в городе, зачинается колебание. Стало быть, надо нам наперед все передумать… Кому что делать. Колос, скажи ему…
Колос, оглянувшись на всех, рассказал, что у них с Грохом уже собрана своя команда… И если что приключится, то не надо зевать… Пуще всего у них надежда на Шелудяка, что он первый шаг сделает, не жалея себя…
— Можно ль на тебя расчет иметь? — прибавил Колос.
— Вестимо. Грох знает! — отозвался разбойник.
— Так я всем и передам, что ты при очевидцах вот обещался… Ты первый, а мы за тобой.
Шелудяк стал подробно выспрашивать Колоса, на каких людей они расчитывают. Посадский отвечал.
— Ничего не будет! — решил разбойник. — Вы что малые ребята, утешаетесь пряником медовым.
Поднялся спор, в котором Шелудяк, Костин и Барчуков доказывали, что никакой смуты не будет в городе, а Партанов, Колос и хозяин стояли на своем, что «надо ждать колебания».
Горячая беседа затянулась далеко за полночь. Наконец, все встали и начали прощаться.
Когда Колос ушел домой, а Шелудяк и расстрига отправились к себе вниз, два молодца приятеля остались одни с хозяином, по-видимому, умышленно и по уговору.
— Ну, мне, — сказал Барчуков, — нужно с тобой по делу немцеву перетолковать. Вот что, Грох.
— Какое такое дело? — удивился Носов.
— Ты, Грох, и не чаешь?
— Вестимо, не чаю.
— А дело важное.
— Да у меня с твоим Гроднером никаких делов не бывало и быть не может.
— Не бывало. А может теперь и будет! — сказал Барчуков.
— Никогда не будет! — резко ответил Носов. — Он… ты знаешь ли, кто он таков, твой хозяин? Он христопродавец.
— Сказывают! — смущаясь, отозвался Барчуков и даже потупился. — Я было уж и уходить от него из-за этой причины собрался, да теперь не могу. Приищу место, тотчас уйду.
— Я не к тому говорю. Живи у него. Что ж? Деньги его те же наши астраханские, а не те, что Иуда за Христа получил… А вот я о том, что дедов у меня с ним нету и не будет.
— Мне, все ж таки, надо ему посылку исполнить и тебе его мысли передать.
— Что такое?
— У него, ведомо ли тебе, нет ли… не знаю. У него более дюжины кабаков городских на откупу иль в долгу, что ли?
— Ну… Мне-то что ж?
— И деньги большие чистоганом я ему собираю и вожу каждый, то-ись, вечер. Много денег.
— Ну!.. — нетерпеливо вскрикнул Носов.
— Он хочет, вишь, уезжать совсем из Астрахани и дело свое другому кому уступить. Развязаться с ним совсем за отступное…
— И тебя ко мне послал?
— Да.
— Попал пальцем в небо.
— Что же?
— Ничего. Вот что! Гляди!
Носов плюнул и отвернулся сердито от Барчукова. Молодец даже не понимал, почему Грох так гневно принял это предложение его хозяина жида.
— Ты будто в обиде, Грох, — сказал он.
— А то в почете, что ли?
— Что ж тут такого? Срамного-то?
— Ну, братец мой, это дело… Пояснять тебе — это долгонько и не стоит.
— Так мне ему и передать отказ? И в расчеты ты входить не будешь? Какие барыши, что и как? Наотрез отказываешься?
— И говорить более не хочу, слышь.
— Что ж! Ладно… Я ведь… Мне ведь все это не к сердцу. Мое дело сторона.
Наступила пауза.
— Вы покончили? — спросил Лучка, ухмыляясь. — Сторговались… Шабаш. Могу я про свое теперь речь начать.
— Начинай. Авось твое не такое лядащее и поганое, — вымолвил Носов, сердито улыбаясь.
— Ну, слушай, Грох. И ты, Степушка, слушай. Буду я вас спрашивать, вы отвечайте. А там я вам выкладу свое задуманное и затаенное. Дурно — дурнем назовите. Ладно — похвалите. Коли не годно, я опять буду мыслями раскидывать и, может, что другое надумаю умнее. А коли теперешнее годно, то, не откладывая дела и не покладая рук, возьмемся дружно и ахнем.
— Чего? На Бахчисарай поход и погром, что ль, надумал? — пошутил Носов.
— Нет, не на Бахчисарай, а на другой город, поближе Бахчисарая.
— Какой же такой?
— Астрахань.
— А-а… — странно произнес Носов.
Наступило молчание.
Носов глядел в глаза Партанова, и умный огневой взгляд посадского будто говорил: «Старо, брат, не новое надумал, Я вот давно думаю и разное надумываю. Да что толку-то! Теперь вот что-то есть, само назрело… Да гляди — ничего опять не будет».
— Что же ты надумал? — спросил Носов, опустив глаза в пол.
— Как смутить город и душу в смуте отвести, — мрачно и таким глухим голосом произнес Партанов… что даже Барчуков пристальнее глянул на приятеля, чтобы убедиться, Лучка ли это таким голосом заговорил вдруг.
— Сказывай! Послушаем! — однозвучно и не подымая глаз, проговорил Носов, но в голосе его зазвенело что-то… Будто на душе буря поднялась, а он сдавил, стиснул ее в себе и затушил.
— Может быть смута народная у нас, в Астрахани, аль нет? Я спрашиваю. Ты отвечай! — сказал Лучка.
— Может. Бывали. И не раз бывали.
