— Ишь как она меня аттестовала! — злобно проворчал Барсуков и быстро перебил сам себя: — Ну, не будем об этом и речь вести… Не люб — так не люб. И не затем я к тебе пришел, чтоб от твоей павы еще раз поворот получить… Дело у меня к тебе есть.
Старик встряхнулся, насторожился, и тусклые глазки загорелись живым огоньком.
— Дело? — переспросил он. — А какого рода?
— А вот сейчас узнаешь…
Барсуков не сразу заговорил о деле. Он несколько мгновений поглядел на старого комедианта зорким испытующим взглядом, точно мысленно соображая, пригоден ли старик для того дела, к которому он его хотел приставить, потом усмехнулся и спросил:
— А что, друг любезный, я чаю, вылить тебе страх как хочется?
Яков Мироныч вздрогнул. Глаза его сузились и замаслились, на губах появилась какая-то блаженная улыбка, а лицо окрасилось багровым румянцем.
— Ах, сударь, — сознался он, зажмуриваясь, как кот, почуявший мышь, — грешно смеяться над бедным человеком… Точно вы не знаете! Понятно, хочется… Такой жажды у меня уж давно не бывало. Легко сказать, сударь, двадцатые сутки чище слез…
— Ладно, — отозвался Барсуков, — тем лучше. Охотнее за работу примешься.
— А какая работа будет?
— Какая будет, такая и будет. Допрежь всего ты вот что мне скажи: ты ведь на дочери Михайлы Нилова был женат?
Старый комедиант, не понимая, к чему клонится этот вопрос, изумленно поглядел на своего собеседника и затем уж ответил:
— Совершенная истина, сударь.
— А теперь ты с тестем видишься?
Мироныч отрицательно покачал головой.
— Давно его не видал. Теперь ведь он на покое и зиму и лето в Покровском проживает. Почитай, года три в Петербурге не бывал.
Барсуков это знал и сам, но ему точно необходимо было услышать подтверждение из уст Мироныча.
— Ну, а среди других служителей цесаревны у тебя есть знакомство?
— Есть, как же! Многих знаю. Ведь я напоследях сильно захудал, а пока Марья Михайловна была жива, со многими ведался. Знаю, знаю! И цесаревниного гофлакея Емельяныча знаю, и буфетчика Григория Мушкина, и другого буфетчика…
— И прекрасно, — перебил Барсуков. — Это — на руку. Ну, а скажи-ка мне, друг любезный, не сможешь ты через этих своих знакомых к цесаревниному дворцу пристроиться? Ну, там лакеем, что ли, буфетчиком, истопником, наконец?
Маленькие глазки Якова Мироныча расширились от изумления до того, что стали совсем круглыми.
— Да зачем вам это, сударь?! — тоном неподдельного изумления воскликнул старик.
Барсуков досадливо перевел плечами.
— Коли говорю — стало быть, нужно. Это — не твоего ума дело. Ты только мне на вопрос ответствуй.
Старик опустил голову, помолчал несколько секунд, раздумывая, что может означать это странное предложение, и потом отозвался:
— Устроить-то это можно… Скажу, что с голоду помираю — цесаревна добрейшей души, даст угол… да только, — прибавил он с виноватым видом, — не выдержу я долго. Отстал я от службы, да притом привычка у меня подлая — сопьюсь.
— А сколько выдержишь? Месяц удержишься?
— Месяц-то выдержу! — опять просветлев, воскликнул старый комедиант. — За большее не поручусь, потому как во мне червяк сидит, а месяц смогу…
— Ну, и прекрасно, — одобрил Барсуков. — Так вот, изволь-ка попытать, завтра и отправляйся в цесаревнин дворец. Помни: коли попадешь туда на службу — озолочу. Прямо говорю: ничего не пожалею. Выгонят тебя оттуда — пьянствуй без просыпа, хоть опейся водкой — столько ее у тебя будет, что хоть купайся.
При последних словах гостя лицо Мироныча расплылось в самую восторженную улыбку, но затем улыбка исчезла разом, глаза приняли озабоченное выражение, и он спроси;! хотя и робким, но совершенно серьезным тоном:
— Так вам очень необходимо, чтобы я на службе во дворце цесаревны Елизаветы Петровны находился?
— Угадал. Очень необходимо.
— Значит, там шпионить придется?
— И это угадал. Следить нужно за всем, что там творится, кто у цесаревны бывает, и обо всем мне каждодневно сообщать…
Поспелов задумался на минуту, медленно потер облысевший лоб ладонью.
— А что, — с расстановкой, точно сам прислушиваясь к своим словам, спросил он, опустив голову и словно боясь смотреть на своего собеседника, — а что от того ее высочеству может какая неприятность приключиться?
— А тебе какая до того забота?! — резко оборвал его Барсуков. — Ты мне будешь служить, а не ей.
— Жалко мне… добрая она, матушка…
— Ишь какой жалостливый! А что тебе ее доброта-то даст? Как нищему, кусок хлеба бросят. Да и жалеть-то ее нечего. Чересчур дурного ей никто не сделает. Чай, она — не простой человек, а принцесса императорской крови… Да и времена ноне не те. Это при регенте еще можно было опасаться, лютый был, а государыня-правительница по доброте-то с цесаревной поспорит. Впрочем, — прибавил он, — как пожелаешь. Хочешь мне служить — не поскуплюсь, не хочешь — скажи, и другого найду… Но только уж, — продолжал Барсуков с ядовитой усмешкой, — о водке тогда не думай. А чтоб тебе совсем от нее отучиться — я тебе горенку в тайной канцелярии отведу.
Яков Мироныч побелел, как полотно, и затрясся всем телом от этой угрозы.
— Что вы, сударь, — воскликнул он, заикаясь от страха, — за что гневаетесь! Нешто я отказываюсь! Да я рад служить вашей милости!..
— То-то же! Так, значит, ты согласен?
— Согласен, согласен.
— И завтра в цесаревнин дворец отправляешься?..
— Все сделаю.
— Ладно. Как туда попадешь — приходи ко мне, но не в канцелярию, а на квартиру. Понял?
— Понял, сударь, понял. Как не понять!
Барсуков встал, надел плащ и двинулся к двери.
— Ну, а пока прощай…
На крыльце Барсуков опять столкнулся с Катей, вышедшей на стук двери из кухни.
— Прощайте, Екатерина Яковлевна! — проговорил он.
— Опять будете спаивать отца? — спросила девушка.
— Я спаивать не буду, он сам будет пить.
— Господи! — простонала Катя. — Когда только я вас видеть не буду!..
Барсуков рассмеялся.
— Сильненько вы меня не любите… Впрочем, это для меня утешительно. Есть такая пословица: «Стерпится — слюбится». Вот женюсь я на вас — тогда души не будете чаять! — и, не ожидая ответа девушки, ушаковский клеврет крупными шагами спустился с крыльца, пробежал через двор и, усевшись в сани дожидавшегося извозчика, велел ему снова ехать за Неву в город.
Он был донельзя доволен результатами своей поездки. Дело удалось гораздо лучше, чем он рассчитывал. Поместить шпиона при дворце Елизаветы — это значило наверняка выиграть дело. Как бы ни была осторожна сама цесаревна, как ни были хитры елизаветинцы, но уберечься от домашнего соглядатая им не удастся.
Барсукову нужно было только знать, что творится в стенах этого скромного и пустынного с виду дома на Красном канале, кто там бывает чаще других. Узнай он это — и ему не трудно распутать сложную интригу, которую ведет цесаревна.
Что она ведет эту интригу — в этом Барсуков не сомневался. Недаром любимец Елизаветы Петровны Алексей Разумовский ведет такую тесную дружбу с измайловскими и Преображенскими офицерами; недаром сама цесаревна то и дело крестит детей у гвардейских солдат, недаром, наконец, жены этих солдат ежедневно посещают дворец цесаревны и возвращаются оттуда нагруженные всякими подарками. Все это очень просто с виду, но эта-то простота и интригует Барсукова.
«Ладно, старайся, матушка, — думает теперь ловкий сыщик. — Ты обманешь всех, кроме меня… А уж я-то тебя накрою. Нужно мне это — потому и буду я за тобою охотиться… Мне тоже нужно о своей шкуре позаботиться». Но он думает не только о спасении собственной шкуры. Мечты его разрастаются и рисуют ему самые заманчивые картины. Удастся ему раскрыть заговор елизаветинцев, выдать их головой правительнице — и его личная карьера обеспечена. Кто знает, к чему это приведет? Генерал-аншеф Ушаков, заботясь о сохранении тайной канцелярии, заботится лично о себе. А он, Барсуков, позаботится о себе. Когда у него в руках будут несомненные доказательства замысла цесаревны свергнуть Брауншвейгскую фамилию — он сам найдет дорогу в Зимний дворец. И, понятно, спасенная им правительница сумеет отблагодарить его… Андрей Иванович уж стар; ему пора на покой, и отчего ему, Барсукову, не занять его места? А сделаться начальником тайной канцелярии — это значит стать на равную ногу со знатнейшими персонами в империи. А тогда и строптивая девушка Катя не уйдет от него. Он сумеет покорить ее если не лаской, то силой…
Грезы так завладели Барсуковым, что он едва заметил, как извозчик, проехав Адмиралтейскую, выбрался на Невскую перспективу и привез его к зданию тайной канцелярии.
Рассчитавшись с извозчиком, Барсуков прошел в помещение тайной канцелярии, зорким взглядом посмотрел на стоявших тут на часах двух преображенцев, затем заглянул в комнату дежурного офицера, которая, как и давеча, была пуста, и, сняв со стены связку ключей, направился в подвальный этаж, где помещались казематы.
