— Воды! — попросил Парда.
Жадно напившись, он присел, но тут же повалился на спину.
— Андрюша, давай твоя шея, — заговорил Парда, кладя свою руку на плечо товарища. — Вутедаким манером. Айда!..
Часто останавливаясь, они взобрались, наконец, на вершину горы. Отсюда хорошо был виден Гилян.
Из кишлака доносились отдаленные звуки выстрелов. Крошечные фигуры людей сновали во дворах, тащили что-то и перебегали по плоским крышам кибиток.
— А ведь грабят, черти! — сказал Латыпов, приглядываясь. Он взял флягу Парды и, перед тем как напиться, взболтнул ее.
— Вода совсем мало остался, — сказал Парда.
29
Предположения Ладыгина о новом штурме не оправдались. Видимо, Казахбай понес большие потери и теперь решил взять осажденных измором. Басмачи не стреляли, но когда Ильвачев попробовал высунуться, из-за соседних дувалов сразу же защелкали выстрелы…
Кузьмич сидел возле Маринки и проверял ее пульс. Тут же находились Вихров, легко раненный в голову, Климов и пришедший на перевязку чернявый боец из первого взвода. Проверив пульс девушки, Кузьмич засудил рукава, достал из сумки ножницы и ловко разрезал залитую кровью материю.
Маринка, не приходя в себя, тяжело застонала.
— Ну, слава богу, колено цело, — сказал Кузьмич, ощупывая ногу девушки. — Ребята, да отойдите вы наконец, — сердито проговорил он. — Мало ли что пестра! Факт. Неудобно… Держите ногу, товарищ командир. Нет, вот так — на весу…
— Ну что? — тревожно спросил Вихров.
Кузьмич с опаской покачал головой.
— В кость, в бедро, а немного повыше — и в живот бы попала, — сказал он, нахмурившись.
— Что же теперь делать?
— В госпиталь надо, а то, боюсь, как бы хуже не стало. А какой тут госпиталь?..
Ночью Маринке стало хуже. У нее начался бред. Она лежала неподвижно с открытыми, но невидящими глазами и, держа руку Вихрова горячими пальцами, тихо шептала:
— Митя, милый, вот и приехал… А как я тебя ждала, дорогой… Голубчик… Сокол мой ясный, дружок… — Она называла его всеми нежными именами, какие только можно было придумать.
— О, черт! — воскликнул Кондратенко, сидевший тут же с Ильвачевым и Кузьмичом. — Если она только умрет, не возьму в плен ни одного басмача! — Он сердито ударил кулаком по колену.
— Пустяки говоришь, — отрывисто сказал Ильвачев, оглядываясь на Кузьмича, который громко откашливался, словно прочищал горло.
— Митя, милый… — быстро шептала Маринка. — Теперь мы больше никогда, никогда не расстанемся. Правда? Всегда будем вместе… Ну, поцелуй меня… Поцелуй…
Ильвачев взглянул на Вихрова.
— Чего же ты? Поцелуй ее. Может, ей лучше станет…
Он встал и, сморкаясь, вышел во двор.
Ладыгин сидел у бойницы.
— Ну как? — спросил он, когда Ильвачев подошел и присел подле него.
— Бредит, — хмуро сказал Ильвачев. — Температура высокая. В госпиталь ее надо…
— Где наши? Где бригада? Почему до сих пор нет никого? — проговорил с досадой Ладыгин.
Они не знали, да и не могли знать, из-за чего произошла задержка. Басмачи завалили ущелье на пути бригады, и теперь, встретив непроходимое препятствие, бойцы искали обходной путь, карабкались по кручам и скалам. Только мусульманский дивизион Куца, двигавшийся другой дорогой, в эту минуту вел бой с крупной бандой басмачей, настойчиво пробиваясь к Гиляну…
Небольшой костер, горевший подле дувала, отбрасывал вокруг яркие блики, выхватывал из тьмы забинтованные смуглые лица, летние шлемы и отсвечивал на ручном пулемете.
У бойниц чернели фигуры часовых. Изредка где-то вдали слышались выстрелы.
К костру подошел высокий боец в накинутой на плечи шинели. Он присел на корточки и, вынув кисет, стал крутить папироску.
— Сейчас на перевязочном был, — заговорил он, обращаясь к собравшимся. — Гордиенко умирает… Видел взводного с третьего взвода, этого, который на вороном коне ездит, с мундштуками.
— Савельева? — спросил чей-то голос.
— Да. Ему, братцы, клинком полщеки отвалили. Лежит, голова кругом забинтована. Я сам видел, когда они в ворота ввалились, так он один против десятерых дрался. Троих из нагана свалил, а четвертый по голове его рубанул. Однако рубят они плоховато. Прямо сказать, не лихо рубят…
— Я их с моего шоша штук пятнадцать подвалил, как они во двор кинулись, — проговорил безусый боец. — Если бы не я, торчать бы нашим головам на кольях.
— Ну, ты, Арбузов, завсегда первый герой, — насмешливо сказал взводный Сачков, — и как это тебя еще в комбриги не произвели? Прямо упущение по службе.
— Нет, он верно, ворота спас, — заметил рябоватый боец. — Я видел. Когда Гордиенку подвалили, Арбузов как вдарит, так они и рассыпались.
Все помолчали.
— Что же теперь будем делать, братцы? — спросил рябоватый боец поглядывая на товарищей. — Басмачей-то ведь раз в двадцать больше. Тяжелое положение.
— Мы так-то вот на польском фронте под Замостьем попали, — сказал Сачков.
— Ну и как?
— Вышли. Да еще панам так бока наломали, что они миру запросили.
— Где наше не пропадало — в случае чего грянем в атаку, прорвемся, — уверенно проговорил боец с забинтованной головой.
— А раненые?
— Да, верно… Не иначе как нам придется своих дожидаться.
— Чего же они не идут?
— Все могло случиться…
— А вот Латыпов с Пардой, видно, в плен попали, — сказал забинтованный боец.
— Они в плен не сдадутся. Не такие ребята, — возразил Сачков.
— А что в плен? С живого шкуру долой.
— Я все думаю, как это нашу сестрицу поранило? — в раздумье произнес пулеметчик. — Она же сзади была.
— Пуля заднего скорее найдет, — сказал Сачков.
Бойцы помолчали. Вокруг было тихо. Только временами доносился из-за стен конский топот и негромкие голоса.
— А командир-то наш сегодня доказал, — заговорил один из бойцов.
— Веселый паренек и геройский. А я было в нем сомневался.
— Я слышал, командир эскадрона его ругал, что себя, мол, не бережет, — подхватил рябоватый боец. — А он говорит: «Для чего же, в таком случае, вольтижировке обучают».
— А что? Только тот и есть кавалерист настоящий, который вольтижировку знает, — сказал Сачков. — Вдруг какая тревога или там паника — конь побежал, а ты сесть не успел. Сейчас его за хвост, толчок — и в седло. На скаку умей садиться…
— Правильно, — сказал боец с забинтованной головой.
— Нет, наш-то хорошо сделал. В общем, командир настоящий. И в обращении человек ласковый, — заключил пулеметчик. — И красивый такой. Прямо портрет.
— А вот наш Кастрыко — командир форменный: голову в бою не теряет, — заговорил чернявый боец из первого взвода, — и распорядиться умеет. Но уж письмо бойцу написать — это извини-подвинься. Много о себе понимает.
— Я бы ему на свои деньги веревку купил, только бы повесился, — тихо проговорил пулеметчик.
— Чего ты, Арбузов, ворчишь? — спросил Сачков.
— Да нет, я так, про себя…
Солдаты еще поговорили немного и один за другим задремали подле бойниц…
Ночь прошла спокойно, и когда рассвело, басмачей нигде не было видно.
— Неужели ушли? — недоумевал Ладыгин, вглядываясь в сероватые гребни. — Нет, кто-то там есть. А ну, смотри, Ильвачев, вон, под той сопочкой. Видишь, чернеется?
С гор спускалось несколько человек в цветных халатах. Один из них махал снятой с головы белой чалмой.
— Что за делегация? — недоумевал Ладыгин.
— Может быть, парламентеры? — предположил Ильвачев.
Люди подходили к кишлаку.
— Гриша! — позвал Ладыгин. — Расспроси их, кто они, чего им надо.
Прибывшие, перебивая один другого и размахивая руками, горячо говорили что-то. Один из них, горбоносый, с пышными усами, в исступлении бил себя в грудь кулаком.
— Ну, что он толкует? — спросил Иван Ильич.
— Говорит, банда, с которой мы вчера дрались, пришла в кишлак и грабит жителей. Они просят, чтобы мы поехали и спасли их имущество.
— Спроси, как проехать до их кишлака?
— Говорит, что этим ущельем. Банда находится в кишлаке Шут.
— Добре…
— Что же им передать?
— Скажи, что мы приедем.
Горбоносый в белой чалме опять залился слезами. Остальные обступили Гришу и принялись настойчиво требовать что-то.
Переводчик пожал плечами.
— Они просят ехать сейчас, а то будет поздно.
Ладыгин взял Ильвачева под руку и отвел его в сторону.
— Как ты смотришь на это? — спросил он.
— Трудно сказать. Ведь у нас осталось только тридцать шесть человек. Конечно, можно рискнуть, но кто сможет поручиться, что в ущелье мы не попадем в ловушку?
— Правильно, — согласился Иван Ильич. — Делегация мне кажется весьма подозрительной. Очень уж у них разбойничий вид.
Харламов, не спускавший глаз с горбоносого человека и следивший за каждым его движением, заметил, как он, зло блеснув глазами из-под чалмы, зашептал что-то соседу. Тот быстро взглянул на Ладыгина, и Харламов прочел в его взгляде свирепую ненависть.
