Харламов, не спускавший глаз с горбоносого человека и следивший за каждым его движением, заметил, как он, зло блеснув глазами из-под чалмы, зашептал что-то соседу. Тот быстро взглянул на Ладыгина, и Харламов прочел в его взгляде свирепую ненависть.
Подойдя к Ладыгину, Харламов высказал ему свое подозрение.
— Так что же мы? Ведь можно проверить, — спохватился Ильвачев. — Идем к ним!
— Гриша, скажите, пусть они снимут халаты, — приказал Ильвачев.
Поняв, чего от них требуют, горбоносый человек бросил по сторонам растерянный взгляд. Его коричневое, в морщинах лицо побледнело.
— Чего же он? — прикрикнул Ладыгин. — А ну, снять с них живо халаты!
— Ну вот, смотрите, — заговорил Ильвачев, показывая на обнаженные плечи задержанных. — Видите, потертости от ружейных ремней? Гриша, спроси их, давно они служат у Казахбая и грабят дехкан?
Бандиты молчали.
— И главное, на что били, подлецы! Знали, что мы не откажем им в помощи, — говорил Ильвачев, с ненавистью глядя на бандитов.
30
Латыпов и Парда лежали вторую ночь на вершине горы. Они были здесь почти в безопасности. В случае нападения им пришлось бы оборонять только крутую тропинку. Позади них был отвесный обрыв; оттуда, из глубины, едва слышно доносился глухой рев потока. Шум быстро бегущей по камням воды еще больше распалял жажду, мучившую обоих бойцов.
Они лежали, чутко прислушиваясь к ночным звукам и шорохам.
Молодой месяц стоял над горой. При свете его была хорошо видна внизу серебристая полоска потока.
— Ну, мы айда! — сказал Парда с решительным видом. Он приподнялся.
— Что ты? — дивился Латыпов.
— Вода набирал.
— Да ты что, друг, спятил?
— Спятил? Букнима — спятил? — поднимая тонкие брови, спросил Парда. — Мы пошел за вода, — Он показал в сторону пропасти.
Но Латыпов и слушать его не хотел. После того как он спас юношу, Парда стал ему еще дороже и ближе.
Парда, как умел, доказывал Латыпову, что он горный житель и ему ничего не стоит спуститься. Однако он явно преувеличивал свои силы. Спуск по почти отвесной скале был крайне рискованным, и юноша только потому решился на это, что не видел другого выхода, — он хотел напоить товарища.
Латыпов не соглашался, но Парда настаивал, чувствуя, что его друг мучается от жажды еще больше, чем он. Парда так убедительно говорил, что Латыпов, наконец, согласился.
— Ну ладно, иди, — сказал он, дружески похлопав по плечу юношу, — иди, но только будь осторожен.
Парда взял обе фляги и, ловко ставя ноги на выступы скал, хватаясь за кусты, начал бесшумно спускаться.
Латыпов долго следил за товарищем, видя, как гибкое тело Парды то появлялось, то пропадало в расселинах…
По все нараставшему шуму воды Парда понял, что прополз большую половину пути. На одном из выступов он задержался и посмотрел вниз. Скала переходила здесь почти в отвесный обрыв, и теперь, при слабом свете заходившего месяца, юноша примеривался, куда ему лучше ступить. Несколько в стороне густо рос тамариск, и спуск там не был так крут. Пожалев, что взял винтовку, которая только мешала ему, Парда начал осторожно пробираться к кустам. Месяц зашел за гору. Вокруг нависла непроглядная тьма. Юноша шарил ногой, не встречая упора. Мелкая галька вместе с ним медленно сползала к обрыву. Ему под руку попался жесткий куст можжевельника. Вцепившись в него, Парда искал хоть небольшую выбоину, но неизменно попадал ногой, в пустоту. Он висел в воздухе… Сделав движение, юноша схватился за соседний куст в тот самый момент, когда кустарник мягко пополз у него под рукой, и, вывалившись из гнезда, бесшумно скользнул вниз. Поток ревел, казалось, вот тут, совсем рядом, Со дна ущелья поднимался сырой холодный туман. Небо начинало бледнеть. Юноша смело опустился на руках, нащупал, наконец, выступ, но вдруг, сорвавшись, покатился под откос.
В первую минуту после падения, ощущая острую боль в ноге, Парда подумал, что сломал ее. Но оказалось, что у него вывих. Приволакивая ногу, он подполз к потоку и погрузив лицо в воду, напился.
Все больше светлело. Таял туман. На снеговых вершинах замерцали алые пятна.
Парда насторожился. В глубине ущелья показались какие-то всадники. Длинной цепочкой они переезжали ущелье и скрывались за поворотом. Один из них, в красном халате, сидевший на буланой лошади, махнул рукой. Всадники поскакали галопом.
Поняв, что это басмачи, и, опасаясь, как бы они не завернули сюда, Парда спрятался за грудой камней. Теперь, находясь в относительной безопасности, юноша стал размышлять, что ему делать. «Я поспешил и все испортил, — думал он. — Я шалтай-балтай. Я плохой человек…»
Внезапно в гремящий шум потока стали вплетаться посторонние звуки. Где-то стреляли. Парда прислушался. Выстрелы раздавались в горах над самой его головой.
— Андрюшка! — отчаянно вскрикнул юноша, словно Латыпов мог услышать его.
Он вскочил и тут же упал. Каждый выстрел болью отдавался в сердце Парды. Стиснув зубы, он стонал от отчаяния. Он ничем не мог помочь товарищу. Стрельба смолкла. Где-то вверху прокатился глухой грохот.
— Андрюшка… Андрюшка, — шептал Парда, мысленно обращаясь к Латыпову, который один дрался на вершине горы…
Латыпова едва не захватили врасплох. Проведя почти двое суток без сна, боец задремал, но сон его был тревожен, и он успел вовремя услышать шорох кустов на тропинке и поднял голову. К нему крались три басмача. Двоих Латыпов положил из винтовки, третий уполз за груду камней. Когда же внизу опять послышался шорох, Латыпов бросил гранату.
Он решил, что спать ему нельзя. Сон означал смерть. Поэтому время от времени Латыпов скатывал по тропинке мелкие камешки, показывая притаившимся в кустах басмачам, что он бодрствует.
Поглядывая с вершины горы на кишлак, слыша редкие выстрелы осажденных товарищей, Латыпов не падал духом. Он был уверен в том, что помощь придет. Не раз и ему приходилось вызволять стоявшие в глухих горах гарнизоны. Ему вспомнился случай, когда он с эскадроном спешил на выручку взвода второй стрелковой дивизии, окруженного в кишлаке Ак-Дагана. Эскадрон с ходу бросился в быструю горную речку, переплыл ее и спас гарнизон.
А ведь обычно переправы через бурные реки совершались с большими предосторожностями, при помощи опытных проводников, хорошо знавших броды…
Он был уверен, что и теперь, преодолевая преграды, где-то спешат на помощь смелые всадники…
Так без сна и воды прошли еще сутки…
Когда сумерки вновь спустились на землю и глаза Латыпова стали слипаться, он, чтобы разогнать сон, подложил под голову несколько камней. Вдруг в горах, со стороны кишлака, послышался тяжелый грохот. «Обвал!»— подумал Латыпов. Он не ошибся. Пастухи из Гиляна, пасшие в горах овец местного бая, спустили на расположившихся внизу басмачей лавину камней. Латыпов привстал и прислушался. Но опять все было тихо вокруг. Только еще отчетливее доносился глухой рев потока. «Где Парда? Куда пропал Парда?» — думал Латыпов, чувствуя в сердце щемящую тоску. Ему представилось, что юноша попал в плен к басмачам и они теперь пытают его. Латыпов сжал кулаки. «Ах, зачем я его отпустил?»
Внезапно за его спиной послышался шорох.
— Парда! — чуть не вскрикнул Латыпов, оглядываясь на пропасть. Но Парды не было. Это камешек скатился по водоразделу…
Скрипя зубами, кусая в кровь губы и покачиваясь, чтобы не уснуть, Латыпов промаялся до утра.
Он собрал ладонями немного росы, вытер лицо и взглянул на долину. Его слезящиеся глаза широко раскрылись. Вся долина, невидимая из кишлака и открывшаяся ему с высоты, была заполнена крошечными фигурками всадников в чалмах и халатах. В первую минуту Латыпову показалось, что басмачи бьются между собой. Сшибаясь и кружась, всадники яростно рубили друг друга. Но вот Латыпов ясно увидел трепетавший на пике совсем крошечный красный значок.
«Ура! Мусульманский дивизион! Товарищи! Наши!»— хотел крикнуть он, но из его груди вырвался только протяжный стон.
Латыпов привстал, но в ту же минуту кусты на тропинке раздвинулись и показалось желтое лицо со свисающими по углам рта усами.
— Патрон йок? Кончал патроп? — хрипел Мирза-Каракул, улыбаясь, подмигивая и прицеливаясь в него из револьвера.
Латыпов быстро вскинул винтовку.
Оба выстрела слились в один. Басмач грузно опрокинулся на тропинку.
Но пуля врага попала в ногу Лагыпова. Он зашатался и припал на колено. Но тут же, услышав шорох внизу, собрал последние силы и, опираясь на винтовку, поднялся.
Басмачи с радостным визгом поднимались по скату. Чернобородый джигит с кинжалом в руках шел на Латыпова.
— Сдавайсь! Таньга много даем! В каждом кишлаке женить будем! — говорил он, прищурившись.
Латыпов выпрямился. В его воображении с молниеносной быстротой пронеслись образы Парды, Ильвачева, Ладыгина. В косящих глазах вспыхнули рыжие искорки… Он поднял винтовку и, широко размахнувшись, вдребезги разбил ее о скалу. Потом, прихрамывая, он подбежал к обрыву и, когда руки бандитов уже протянулись к нему, крикнул что-то и прыгнул в пропасть.
