За последние два дня Казахбай не предпринимал атак, но Ладыгин сам сделал ночную вылазку и нанес противнику большой урон.
— Почему наших нет до сих пор? — тревожно думал Вихров. — И патронов совсем мало осталось…»
Во дворе послышался гул возмущенных голосов. Харламов, держа руку на эфесе шашки, горячо говорил что-то стоявшему перед ним Лавринкевичу.
Предчувствуя недоброе, Вихров вскочил и побежал через двор.
— А что же, подыхать нам? — нагло и умышленно громко говорил Лавринкевич, глядя на Харламова злыми глазами.
— Что такое? В чем дело? — спросил Вихров.
Харламов повернул к нему искаженное гневом лицо. — Подбивал ребят насчет сдачи, — сказал Харламов. — Говорит, басмачи принимают с охотой.
— Вы это что, Лавринкевич? — сказал Вихров, угрожающе подступая к нему. — А ну, сдать оружие!
— Плевать я хотел…
— А, да что с ним толковать! — крикнул Харламов. — Тут товарищи головы кладут за народное дело, а он, гад, предатель… Эх! — Харламов рванул шашку из ножен.
Но в эту минуту кто-то крепко схватил его руку. Он оглянулся. Рядом с ним стоял Ильвачев.
— Товарищ военком! — вскрикнул Харламов.
— Ну?! Я приказываю, опусти шашку, — твердо сказал Ильвачев.
Тяжело дыша, Харламов отошел в сторону, тщетно стараясь вложить клинок в ножны: его большие руки тряслись, и конец клинка плясал по верхнему кольцу ножен, не попадая на место.
— Лавринкевич, дайте винтовку, — попросил Ильвачев…
Только теперь красноармейцы услышали, что в дувал кто-то стучит.
— Э-э-эй! Уртоклар!.. Басмач нет… Басмач ушел! — доносился из-за дувала глухой старческий голос.
— Что тут происходит? — спросил подошедший Ладыгин.
— Кто-то передает, что басмачи ушли, — сказал Ильвачев, пожимая плечами.
— Может быть, провокация? — Ладыгин пристально посмотрел на него. — А ну, давай проверим. — Он о решительным видом полез на дувал.
— Осторожно, товарищ комэск! — крикнул Харламов, подбегая к нему, — Дайте я посмотрю.
Но Иван Ильич уже влез на дувал.
— Как нет басмачей? Вон они! В ружье! — крикнул Ладыгин, увидев быстро приближающуюся к кишлаку большую колонну всадников в чалмах и халатах.
— Это не басмачи, товарищ комэск, — заметил дальнозоркий Харламов. — Это наши мусульмане идут. Смотрите, во-он на рыжем коне, видите? Это ж Куц едет!
— Мусульмане? — недоверчиво проговорил Иван Ильич. — А где ты Куца видишь?
— А вон впереди.
— Верно, он… — Ладыгин оглянулся и крикнул: — Отставить! Наши идут! Открывай ворота!..
Куц первым въехал во двор.
— Привет друзьям! — сказал он товарищам.
Во двор спешили дехкане. Впереди выступал давешний высокий старик. Он подошел к Ивану Ильичу и заговорил что-то.
— Очень беспокоился, говорит, — переводил Гриша. — Рад, говорит, видеть вас и других воинов в добром здравии. Приглашает в гости… В общем, все хорошо, говорит, но народ опасается, как бы не было неприятностей.
Иван Ильич в недоумении перевел взгляд с Гриши на старика.
— О каких неприятностях толкует? — спросил он.
— Слышали ночью обвал? — говорит. Это пастухи сбросили с горы камни на басмачей. Так они теперь опасаются, что Казахбай вернется и расправится с ними.
— Успокой его, — сказал Куц, внимательно слушавший разговор. — Скажи, что мы идем в погоню за Казахбаем и сюда его больше не пустим…
Тяжелый приступ малярии свалил Вихрова еще в Гиляне, и в Каттакурган он был привезен в бессознательном состоянии.
Кузьмич просиживал ночи над ним и, слушая его лихорадочный бред, только покачивал головой.
— А температура, факт, опять сорок один, — говорил он, вынимая термометр, и с опаской, как на готовую взорваться гранату смотрел на него. — Факт, даже с десятыми. Ай-яй-яй! Льду бы! А где его здесь возьмешь? Хорошо, что еще сердце здоровое. Может, выдержит…
Кузьмич вставал, обходил больных, вновь возвращался к Вихрову и проверял его пульс.
На двенадцатый день Вихрову стало лучше. Чувствуя во всем теле необычайную слабость, он лежал на спине и думал о пережитом.
Возле койки послышался шорох. Он посмотрел и встретился с карими глазами Кондратенко.
— Миша! Здравствуй! — радостно сказал Вихров. Он сделал движение, пытаясь подняться.
— Лежи, лежи, — ласково сказал Кондратенко. Осторожно придерживая подвязанную руку, он присел на табурет подле Вихрова. — С праздником тебя.
— С праздником? С каким праздником?
— Как с каким? Сегодня восьмое ноября. Я вчера заходил, а ты бредил.
— Уже восьмое число? — удивился Вихров. — Как время бежит… Миша, скажи, Парда и Латыпов нашлись?
— Да. Обоих нашли. Парда, понимаешь, живой, только ногу повредил, а Латыпов разбился.
— Как разбился? Почему?
— Пленные басмачи рассказывали, что его хотели взять, а он, понимаешь… прыгнул в пропасть.
— Что ты говоришь! Такой человек… Ах, как жаль, как жаль… — Вихров сокрушенно покачал головой. — Да, ужасно…
Они помолчали.
— Маринка просила передать привет тебе, — сказал Кондратенко.
— Как она?
— Ничего. Обошлось. Врач говорит — под счастливой звездой родилась. Ведь, понимаешь, хотели ногу отнять…
Кондратенко пошарил в полевой сумке здоровой рукой и достал сложенный вчетверо лист бумаги.
— Вот принес тебе приказ командующего, — сказал он, взглянув на Вихрова. — Хочешь послушать?
— Конечно!
Кондратенко развернул приказ и, изредка посматривая на Вихрова, начал читать:
ПРИКАЗ
БУХАРСКОЙ ГРУППЕ ВОЙСК КРАСНОЙ АРМИИ г. Каган N 239 8 ноября 1922 г.
Славные полки XI кавалерийской дивизии!
За время борьбы в Туркестане с басмачеством вы вписали в историю Красной Армии много героических славных страниц.
Стремительные, отчаянно храбрые атаки ваших стройных рядов разбили и уничтожили множество врагов Бухарской Народной Республики и Советского Туркестана.
Легендарные походы XI кавалерийской дивизии по скалам и заоблачным высотам могучего Туркестанского хребта, бои на огромных высотах, куда до сего времени не ступала нога солдата, будут причислены к тем замечательным военным походам, где доблесть и самоотверженное выполнение долга соревновались друг с другом.
Ночная атака первой бригады на отряды басмачей в песках под колодцем Такай-кудук будет служить образцом для лихих кавалеристов XI кавалерийской дивизии.
Вы повсюду настигали врага, наносили ему удар за ударом и тем самым дали возможность измученному насилиями бандитов дехканину приступить к мирному труду.
Доблестные товарищи красноармейцы, командиры и комиссары! За ваши сверхчеловеческие труды, за вашу героическую службу Советскому Туркестану и Бухарской Народной Республике примите сердечную благодарность от Революционного Военного Совета Бухгруппы. Привет вам, стойкие бойцы!
Пусть слава о ваших делах разнесется далеко на радость рабочих и крестьян всего мира.
Командующий группой Павлов Член РВС Петров
Кондратенко помолчал, свернул приказ и взглянул на Вихрова.
— Ну как? — спросил он.
— Хорошо… Хороший приказ, — Вихров утвердительно кивнул головой, — Постой, — он посмотрел на забинтованную руку товарища. — Что это у тебя?
— Казахбай подстрелил.
— Казахбай?
— Ага. Мы же его преследовали… Ну тогда в Гиляне, — пояснил Кондратенко. — Ладыгин придал мой взвод Куцу… Жаль, ты заболел.
— Казахбая разбили?
— Ага. Там, понимаешь, было на что посмотреть!.. Девушка русская… Да нет, лучше я по порядку. Хочешь?
— Спрашиваешь! — Вихров с удивлением посмотрел на товарища, — Ну-ну, рассказывай.
Кондратенко поудобнее уселся, спросил, можно ли ему покурить, и, неловко свертывая одной рукой папироску, бросил быстрый взгляд на Вихрова, который выжидающе смотрел на него.
— Так вот, — начал он. — Ладыгин с ранеными пошел из Гиляна на Дуабе, там хорошая дорога, а мы, понимаешь, вцепились в хвост Казахбаю и прямиком через горы. Дорога — врагу не пожелаю. В одном месте пришлось чуть не на четвереньках ползти. Ступить некуда. Лошади боятся, дрожат. А в другом месте, на повороте, две тропинки впритык. Ну, понимаешь, — под прямым углом. Внизу пропасть сажен двести. Как мы там прошли, черт его знает. Прыгать пришлось. Как вспомнишь — мороз по коже! Только стали спускаться в долину, слышу, впереди стреляют. Наш разъезд взял двух пленных, Стали допрашивать. Так один как воды в рот набрал.
— Фанатик? — предположил Вихров.
— Черт его знает. Молчит. А другой говорит: «Если вы мне оставите жизнь, то я покажу басмаческую базу». Мы, конечно, согласились. Приводит он нас в кишлак Куль — это, если помнишь, под перевалом Шахимардан, гиблое место — и говорит: «Вот в этом доме живет бай. У него склад оружия». Взяли в оборот бая. Он, конечно, говорит, что ничего, мол, нет, ничего не знает. Стали искать. А у него, понимаешь, двойной потолок. Нашли сто сорок английских винтовок, десять тысяч патронов, седла, патронташи, обмундирование.
