Он стукнул кулаком по столу, пробормотал неясные слова про Бога и его матерь, и вышел наружу…
* * *
На следующий день, вечером, «английский» лоцман подвел немецкий бриг чуть ли не под окна таверны. Встали на якорь в сотне ярдов от берега.
– Гут! – сказал немецкий капитан, а сам все поглядывал в сторону открытых дверей таверны, откуда плохо голосил хор вроде на датском языке.
Из таверны вышел, качаясь, человек в рыбацкой куртке. Пошабаршился за углом, вышел под фонарь, завязывая брючный пояс.
– Дойче матрозен? – крикнул рыбак. – Ком хер! Пиво, ром… филе, филе… пиво, ром!
Шестерых немецких матросов во главе с капитаном доставила на берег лодка, случайно проезжавшая мимо таверны. За веслами сидел Хлыст…
Горожане нашли немцев на третий день. Пива в таверне хватало, ветчины да сухарей – тоже. Немецкие матросы на допросе в магистрате как один твердили, что не догадывались, будто заперты снаружи. А ежели бы об этом знали, все равно бы не стали ради свободы ломать окна и двери. Чужая здесь собственность…
А ихний бриг, ихняя собственность, – пропал.
* * *
Бриг обнаружился через месяц у южного берега Белого моря. Целехонький, но с другой командой. С ватажной командой Макара Старинова.
Помогла пробиться к морю ранняя весна. Вода, казалось, залила каждую ямку, заполнила каждое болотце в Поморье.
По реке Неве скатились из Балтики в Ладожское озеро, из Ладожского озера спокойно переплыли в Онегу. Уткнулись было в северный берег Онежского озера, и замерли с матами да жуткими приговорками – да тут подмогли поморы. Те знали все извилины стариц, весь мокрый путь из Онеги в Белое море. Десяток лошадей, да два десятка мужиков, да три дня русской настырности помогли волоком перетащить немецкий корабль на южный берег Северного Ледяного океана-моря, на желанный морской путь.
Макару Старинову это стоило всего ничего – двадцать мешков муки немецкого помола. А для рыбаков, выходящих в студеное море, каждый мешок муки означал лишний день в море, лишнюю копейку в кармане. Справедливый расчет… за неделю тяжкого волока брига по земле.
* * *
Один раз, когда уже в мае шли возле Маточкина шара, заметили на берегу вроде русских людей, что-то промышлявших. Подошли ближе. Точно – русские! Оборванные, грязные, видать, здорово потерпевшие от льдов и морозов. Они ставили большой крест из двух бревен, у них умер артельный предводитель. Сходить на берег не стали, обычай не велит. Можно тогда и к себе смерть притянуть…
Молодший из ватажников, Ерошка, парень сильный, раскрутил вервие с куском свинца, и тот свинец упал на остров возле уреза воды. Промышленники подтянули веревку с привязанной к ней лодкой. Там лежала бочка немецкой солонины, четверть самогона да пять комплектов военной амуниции. Кто тут станет смотреть – в чьем мундире ты ходишь? Ходишь – и ходи. Главное – тепло тебе…
Промышленники прокричали на бриг, что две шведских китобойных шхуны не видели, но о них слышали, будто они возле норвежских шхер, у города Вардё палили из пушек в лодки русских зверобоев. Те от греха не стали ночью поджигать клятых англов, а быстро пустили про них славу повдоль Северного пути. Идет слава об англах, нигде не задерживается… Скоро к полуострову Ямалу придет.
Последнюю остановку ватажники сделали в Хабарово, у Байдарацкой губы. Там, в поселке из десятка домов, остались проживать только бабы с дитями да старки. Мужики ушли на промысел.
А тут, за три дня до явления Макара с командой, в поселок вошел голодный медведь. И откуда, паразит, взялся? Большущая белая глыба линялой шерсти и тощего мяса загнала всех жителей по домам. Нельзя в хлев выйти, корову подоить. Коровы, конечно, сдуру да от боли в сосках, мычат, хозяек зовут – вымя дергать. А вместо хозяйки заходит в заплот этакий хозяин льдин и снегов… И нет коровы.
Трех буренок, холмогорских, удоистых, уже, сволочь, задрал. Старики послали было двух своих, что помоложе, к ненецким охотникам. Да пока тех найдут, пока те приедут…
Макар Старинов отсыпал в английскую фузею полтора рожка пороха – хотя хватило бы одного, – вогнал в ствол пулю, пыж, затеплил фитиль. Рядом Хлыст наскоро вязал к толстому дрыну свой длинный нож.
Вошли в хлев. Медведь как раз спал мордой ко входу. Макар поднял ружье прикладом к плечу и спустил курок.
Громыхнуло.
Английская круглая пуля на момент оглушила зверюгу, скользнув по черепу, но не пробив его. Медведь подскочил, встал горой и пошел на Макара. Не будь под боком Хлыста, заломал бы зверь боярского сына Старинова… А Хлыст, оттолкнувши приятеля, свое самодельное копье вогнал меж сердечных ребер зверя.
Деревенские медвежье мясо брать отказались, по-ихнему выходило – своих же пережеванных медведем коров есть. Шкуру взяли. А медвежье мясо засолили в бочки особым способом для ватаги Старинова.
– Не все же время соленую немецкую свинину жрать! – обрадовался Сенька Бывалый. – Иногда можно побаловать себя медвежатиной… пополам с говядиной!
В мае, тридцатого дня, вошли в Обскую губу.
Как вошли, так и вышли. Где Обская губа, где полуостров Ямал, а где описанные поморами острова и островки – ничего не видать. Кругом один снег, глыбы льда и свирепый ветер. Ветер и течение гонят из Обской губы столько льда, что, кажется, тот никогда не кончится. Лед где-то там, на юге, рождается и плывет сюда жить. Северный океан спокойно поглощает горы льда и просит еще.
Кое-как уцепились за остров Белый, он прикрыл от ветра. И, собственно, остров стоял не только на пути русских или англов в Обскую губу. Он перегораживал путь всем, кто рвался на Восток. Будто таможня какая в океане, стоял тот остров.
Хорошо, на корабле имелись крепкие бревна. Из них соорудили что-то вроде вертлюгов, намертво заклинив бревна среди камней. Используя канаты, особым образом протянутые между бревнами, сумели в один день подтянуть судно к берегу. А на второй день – втащили на прибрежный песок носовую часть брига. Убрали внутрь паруса, канаты, только носовой якорь оттащили подальше и принайтовили между двух камней. Мало ли что – рванет океан махонький бриг к себе в пасть, так хоть сигнал будет тем, кто в трюме: «Спасайся, кто может!»
Макар приказал было начать конопатить все щели поверху ватерлинии, спасаться от ветра и стужи. Корабельная печка, хоть и горит весь день и всю ночь, тепло дает. Но то тепло тут же выдувает свирепый ветер, прущий во все щели.
– Обожди, ватаман, – сказал Макару Бывалый Сенька. – Одну ночь потерпим, а назавтра нас сам океан запакует лучше некуда.
К утру, точно, корабль оброс льдом, как коркой. Под палубой стало веселее жить, но только возле камбузной печки. Возле борта можно было сваляться в сосульку.
* * *
Так, в лени и в тепле, сидели неделю. Каждый день варили медвежатину да пекли на гороховой закваске кислый хлеб. Берегли желудки. На пресных лепешках можно сидеть долго, да потом не встанешь – ни кишку освободить, ни работу сделать.
На восьмой день безделья Макар прихватил шведскую фузею и вздумал выйти на воздух, осмотреться. С ним пошел Бывалый Сенька, пострелять из офицерского пистоля. Ни разу не стрелял.
Вышли, отошли от ледяной глыбы корабля за камни, от ветра, пальнули по паре раз. Остров Белый, он и был – белый. Ни зверей, ни людей. Следов даже не видать, что птица пробегала.
Сенька потащил Макара дальше, к большому камню у края шевелящегося льда. Ему показалось, что там – то ли тюлень, то ли еще кто живой челюпкается возле берега.
Макар два шага туда сделал и остановился.
– Пошли, пошли живей, – торопил Сенька, – а то замерзнем.
Глаза он прятал.
Макар свою фузею успел зарядить, а Сенька пистоль пустым сунул за кушак. Но рядом с пистолем за поясом Сеньки темнела рукоятка доброго ножа с широким лезвием.
– Мать твою да налево! – заорал Макар. – Чего случилось?
– Пошли, пошли.
В хриплом голосе Сеньки трещинкой проскочила даже ласковость.
Макар оглянулся.
С борта шхуны как по горочке скатился Никола Сужин, подорожный грабежник, приставший к ватаге Хлыста только прошлой зимой, когда ушкуйники налаживались на Балтике шарпать датчан. За спиной Николы крепко сидел плотно набитый мешок. Макар пока ничего не понимал, а Сенька Бывалый от торопливости действа бесполезно щелкал курком пустого пистоля.
Никола Сужин махнул взглядом по Макару с Сенькой, отмахнулся от них рукой и побежал по косой линии к берегу, постоянно зачерпывая воду сапогами. Льдины, удивился Макар, не крутились, не дыбились. Над всем миром стояла некая ужасающая тишь и сильно давило в ушах.
– Уйдет, сволочь, – сказал Сенька Бывалый, – лед крепко встал, а до берега полверсты не будет. Дай мне фузею!
Макар не знал, что ответить, вцепился в фузею намертво, хотя Сенька, заметив взведенный фитиль, упрямо рвал оружие из рук Макара.
