Втиснулся в уголок — неудобное положение позволяло хоть как-то отвлечься от боли — и в конце концов уснул.
На заре в розовато-лиловом свете они, отталкиваясь шестом и не говоря друг другу ни слова, подвели лодку к причалу. Был прилив, судно шло легко. Находха отказался от предложения Хамзы помочь с разгрузкой. Ухмыльнулся с добродушным презрением, обнажив потемневшие зубы.
— Думаешь, эта работа — шуточки? — Находха смерил Хамзу дружелюбно-насмешливым взглядом. — Для этого нужен навык — и сила, как у быка.
Хамза поблагодарил находху, согласившегося подвезти его бесплатно, пожал руки матросам. Осторожно сошел по доске на причал, напрягая все тело, чтобы унять боль в бедре, усилившуюся после ночи, которую он провел, втиснувшись меж ребрами судна. Ни капитан, ни матросы не спрашивали о боли, хотя наверняка заметили его хромоту. Он был благодарен за это, поскольку сочувствие в таких обстоятельствах требовало признаний в ответ. Ковыляя по почти пустынному причалу, он не обернулся, хотя и подозревал, что находха и матросы провожают его взглядами и, возможно, судачат о нем.
Он миновал ворота порта, открытые, без охраны, и устремился в город. Навстречу ему шли люди, направлявшиеся на работу в порт. Эту часть города он знал плохо. Он жил на окраине, в центре почти не бывал, но не хотел показаться растерянным или заблудившимся, деловито, насколько позволяло больное бедро, шагал вперед, высматривая знакомую улицу или здание. Сперва улицы, по которым он шел, были широкие, усаженные рядами азадирахт, но дальше сужались, разбивались на переулки. Понемногу его охватила тревога. Из переулков выныривали люди, они знали, куда идут, он же понятия не имел, где находится. Толпа густела, ориентироваться стало труднее, но это и к лучшему. На оживленной улице растерянность и сомнения не так бросаются в глаза. Рано или поздно он обязательно заметит что-то знакомое. Завидев старое здание почты, он с облегчением присел на крыльцо, дожидаясь, пока уймется тревога. Мимо проходили пешеходы, проезжали велосипедисты, время от времени сквозь толпу терпеливо пробирался автомобиль.
За почтой он направился в тихие улочки: он более-менее понял, где находится, но все-таки не был уверен. Он без цели брел по тенистым прохладным проулкам, мимо приотворенных дверей и переполненных сточных канав. Переходил через широкие улицы, мимо кофеен, запруженных посетителями, что явились позавтракать, вновь ускользал в узкие улочки, где дома с пугающей близостью клонились друг к другу. На таких улочках Хамзе делалось неуютно: здесь пахло едой, стоялыми нечистотами, в запертых дворах отдавались эхом женские голоса. Он чувствовал себя незваным гостем. Но все равно шел вперед, наслаждаясь волнующим ощущением чуждости, которое будили в нем эти улочки, такие знакомые и такие зловещие. Чуть погодя он понял, что ходит одними и теми же улочками, привлекая любопытные взгляды, и заставил себя, разомкнув круг, направиться в другую сторону.
В десятом часу утра он подошел ко двору с настежь распахнутыми деревянными воротами. Мимо бежала грунтовая дорога, по обеим ее сторонам тянулись жилые дома; во дворе кипела та же обыденная жизнь, что и на улице, отчего двор казался ее продолжением. Что-то заставило Хамзу задержаться, он приблизился к воротам, рассчитывая поискать здесь работу или хотя бы передохнуть. Со двора доносился гул голосов и стук молотков — атмосфера честного труда. Двое мужчин меняли колесо фургона, опирающегося на стопу кирпичей: один, на коленях, держал колесо, второй стоял рядом с ним с молотом и гаечным ключом наготове. Великан на коленях что-то возбужденно говорил. Весь этот шум производил он один. Повернул голову к напарнику, который приоткрыл рот, готовясь рассмеяться. Голова у напарника была непропорционально большая по сравнению с телом, такая большая, что невозможно не заметить. Хамза посмотрел на них и по насмешкам, похвальбе и вымученному смеху узнал знакомые интонации уличных пикировок, предназначенных для чужих ушей. Мужчины не обращали на него внимания, хотя он стоял рядом, — а может, делали вид, что не замечают его.
За мужчинами и фургоном, под молодой кокосовой пальмой в углу двора, парень забивал гвозди в ящик. Рядом лежали три уже заколоченных ящика и один открытый, с опилками. Еще двое, моложе, совсем мальчики, тащили на двух шестах горячий железный котел в строение, занимавшее целиком одну сторону просторного двора. Судя по запаху, в котле было масло или лак. Сквозь открытые двери здания слышно было, что внутри работали с деревом: там визжала пила и рубанок, время от времени вступал молоток, терпко пахло древесной стружкой. В приоткрытую дверцу на одном конце мастерской Хамза увидел за столом мужчину, склонившегося над гроссбухом, очки в проволочной оправе сползли на кончик носа. Хамза устремился к нему, шел медленно, маленькими шажками, старательно скрывая увечье.
Мужчина за столом был одет в просторную рубаху из тонкой хлопчатобумажной ткани, с длинным рукавом, вид у него был невозмутимый и спокойный. Бритая наголо голова, жидкая бородка с проседью. На столе рядом с гроссбухом вышитая шапочка. Крепкий, мускулистый, лет тридцати с небольшим. Мужчина так склонялся над столом, целиком погрузившись в дела, что сразу было ясно: он здесь хозяин. Хамза молча замер в дверях, дожидаясь, пока мужчина поднимет глаза, пригласит его войти или прогонит прочь. Утро было прохладное, Хамза привык ждать. Он стоял так несколько минут, стараясь не выказывать нетерпения или беспокойства. Мужчина вскинул голову, точно все это время знал, что Хамза здесь, и наконец не выдержал. Поднял очки на лоб и посмотрел на Хамзу с неторопливой уверенностью человека, нашедшего свое законное место в мире. Мимолетно нахмурился, но ничего не сказал, ожидая, что Хамза, в свою очередь, объявит, кто он и зачем пожаловал. Чуть погодя вздернул подбородок, и Хамза принял это за надменное позволение говорить.
— Я ищу работу, — сказал он.
Мужчина приложил к левому уху согнутую ладонь, потому что Хамза произнес это тихо.
— Я ищу работу, пожалуйста, — громче повторил Хамза, добавив вежливое слово: ему вдруг подумалось, что мужчина хочет, чтобы он попросил, хочет, чтобы он выказал покорность.
Мужчина откинулся на стуле, сложил руки за головой, расслабил плечи, давая себе минутную передышку от трудов.
— И какую работу ты ищешь? — спросил он.
— Любую работу, — ответил Хамза.
Мужчина улыбнулся. В горькой его улыбке читалось недоверие, усталость от того, что его время тратят попусту.
— Каким трудом тебе доводилось заниматься? — уточнил он. — Физическим?
Хамза пожал плечами.
— Да, но я могу делать и другую работу.
— Чернорабочие мне не нужны, — отрезал мужчина и вернулся к гроссбуху.
— Я умею читать и писать, — c некоторым вызовом сказал Хамза, но, вспомнив свое положение, добавил: — Бвана.
Мужчина пристально посмотрел на него,
