– Голодный я, – сказал Касум, – потому и сил нет, в лесу по ем груш, лучше будет…
– Достань сискал, – приказал Хасан брату. И такой у него при этом был вид, будто Касум голоден только из-за того, что Хусен раньше не дал ему сискала.
Касум весь задрожал при виде сискала.
– И тыкву достань, – добавил Хасан.
– Да благословит вас Бог, – со слезами на глазах проговорил Касум. – Вы чьи дети?
– Мы сыновья Беки, – ответил Хасан.
Если бы Касум получасом раньше задал этот вопрос, Хасан, может, и нагрубил бы ему. Но сейчас голос мальчика был почти ласковым, Вся его ненависть к работнику Саада пропала, как будто сгорела в том огне, что спалил сено.
– Сыновья Беки, говоришь? – переспросил Касум и посмотрел на них внимательно. – Живите долго, дети! Беки был бедный, но достойный человек. А Саад – зверь. Люди не любят Саада. Потому и сено его сожгли. И правильно сделали.
Касум поел, еще раз поблагодарил ребят и скрутил самокрутку.
– Табак отсырел, – сказал он, не без труда пытаясь затянуться. У Хасана был и табак. Он теперь частенько заходит к Довту и прихватывает там несколько листиков, окурков больше не собирает. Можно бы предложить Касуму хорошего табаку, но как это сделать? Хасан до сих пор еще ни разу не отваживался курить при взрослых. Но глядя на то, как изможденный Касум тщетно силится своими впалыми щеками втянуть хоть немного дымку, мальчик не выдержал и протянул ему своего сухого крепкого табаку.
Касум будто только того и ждал, совсем не удивился, скрутил новую самокрутку и с наслаждением затянулся.
– Хорош, – сказал он, довольно улыбаясь и покачивая головой. – У меня тоже был отменный табак, остался в кармане бешмата. Вы случайно не видели, у шалаша не лежит бешмет?
– Ничего там нет, кроме обгоревших жердей.
– Унес кто-то. А жаль. Ночью без бешмета холодно. Ремень и кинжал тоже, конечно, взяли.
Когда на другой день ребята пришли туда, где накануне оставили Касума, его на месте не оказалось.
– Наверно, домой ушел? – спросил Хусен.
– Дом его далеко, пешком не дойдешь.
– А где далеко?
– Там, – махнул рукой на восток Хасан, хотя и сам толком не знал где.
Братья искали Касума недолго. Он прятался от людских глаз в ближнем кустарнике и был растерян и тронут, когда дети протянули ему отцову овчинную шубу и старый кинжал. Теперь-то Касуму не страшны ни холод, ни зверь.
Несколько дней ребята не приходили, Хусен по глупости рассказал матери о допросе, который учинил им Элмарза, Кайпа перепугалась и ни за что не хотела пускать их в лес.
– Не пойдете – и все тут! – решительно заявила она в ответ на уговоры сыновей. – Не хватало, чтобы еще и вы попали в лапы Саада. Этот свирепый сармак ни перед чем не остановится.
Касум ждал мальчиков. Он уже привык к тому, что дети приходили, и скучал без них. Вообще-то, кроме табаку, ему от ребят ничего не нужно. Силы прибывают с каждым днем, к тому же Касум нашел в лесу делянку кукурузы. Поздно посаженная, она сейчас была как раз молочной спелости.
…Касум постоянно думает о доме. Часто видит во сне свою старушку – мать. И очень горюет, как же он появится перед ней с пустыми руками. Саад должен ему за два года. Касум раньше не брал денег, копил их, хотел получить все сразу перед отъездом. А уехать собирался в эту зиму.
Теперь вот и деньги пропали. Если пойти и потребовать их, Саад живым не отпустит. Пожаловаться властям – обвинят в поджоге сена…
Голова у Касума идет кругом, когда думает, как же ему быть. Но одно он твердо знает: не уедет, не отомстив Сааду за все: и за избиение, и за деньги. Саад с Любом – горцы, и Касум – горец! И хотя те богаты, а он, Касум, беден, но мужества ему не занимать. Ни один горец не прощает незаслуженной обиды и зла, и Касум не простит Сааду. Он может уйти с пустыми руками, но не с позором.
Всякие мысли лезут в голову. В какое-то мгновение Касум даже подумал, не поджечь ли ему Саадову усадьбу. А может, взять да и угнать в один из туманных дней его отару?… Да, но что тогда станет с Сайфутдином? Ведь Саад обязательно его обвинит во всем и поступит с ним так же жестоко, как и с Касумом…
Был мрачный, пасмурный день, моросил дождь, когда Касум услышал скрип арбы. Он притаился в кустах. Кто знает, чья это арба… А может, это Хасан и Хусен наконец едут за своими дровами?…
Касум осторожно выглянул. Арба еще не поравнялась с ним, когда Касум узнал Аюба. Тот был один. Касум рванулся – откуда силы взялись – и точно лань выскочил на дорогу. Правда, поясницу пронзила острая боль, но это не остановило его.
Увидев Касума, Аюб оцепенел.
С того самого дня, когда он не нашел избитого Касума в овраге, Аюб и во двор-то боялся выйти, чтобы, чего доброго, не встретиться с Касумом. А ехать в лес, да еще мимо оврага, и вовсе избегал, да и в тот день с трудом решился, пока Саад силой не погнал его.
Аюб, точно ребенок, боялся кладбищ и мертвецов. Страшные сказки, услышанные еще в детстве, и сейчас казались ему правдивыми. А чего только не наслышался он за свою жизнь. Больше всего ему запомнился рассказ о том, как Кунта-Хаджи [36] утопили в море, а он выплыл как ни в чем не бывало и на зеленой траве, что расстелилась вдруг прямо на глади морской, стал молиться…
Где бы ни ходил, ни ездил в эти дни Аюб, он все время думал о работнике. Что, если и Касум святой и где-нибудь да появится? А не будь он святым, как бы тогда мертвецу уйти из оврага?…
Если бы Аюб меньше об этом думал, он, может, и не так бы испугался, когда перед ним вдруг и в самом деле вырос словно из-под земли обросший Касум, подпоясанный вместо ремня плетью дикого винограда. Увидев «ожившего», Аюб закрыл руками лицо и закричал не своим голосом.
Касум медленно двинулся на Аюба. Тот снова заорал, соскочил с арбы и кинулся бежать по дороге.
Любому, кто услышал бы этот крик, могло показаться, будто кого-то режут на части.
Аюб добежал до села. Теперь он уже не ревел, как в лесу, а издавал нечленораздельные звуки.
Люди останавливались и удивленно смотрели ему вслед.
Уже у себя во дворе Аюб обернулся к воротам, выставил вперед руки и снова закричал:
– Не входи! Не подходи ко мне!..
– Кто там? – выбежала ему навстречу мать.
– Вон, вон идет, видишь, идет сюда? Не впускай его!..
На все вопросы о том, кто идет и кого не надо впускать, Аюб ничего толком не отвечал. Только Саад понял, какое видение преследует племянника.
– Не мели чепуху! Откуда ему взяться, если он давно в земле.
– Кто в земле? – спросила в испуге мать Аюба. – Что с вами? Оба несете такое, ничего не поймешь!
– Откуда я знаю, кто в земле! – вконец разозлился Саад. – Тот, о ком твой сын говорит.
– Нет, он не в земле! – замахал руками Аюб. – Вон он идет! Не ужели не видите?
Саад боялся только одного: чтобы в своем, как ему казалось, бреду Аюб не назвал имени Касума. Ведь тогда может все раскрыться. И никак он не мог сообразить, что случилось с Аюбом в лесу, что так напугало парня?… Ведь с утра поехал в лес в полном здравии. А сейчас…
Саад несколько раз пытался усадить Аюба рядом с собой, успокоить его и порасспросить. Но тот знай орал: «Вон он идет!» да «Не впускайте его!» Саада он не узнавал. И вообще смотрел вокруг себя диким, затравленным зверем. И при этом так дрожал, так рвал на себе волосы, что Саад вынужден был, словно пса, посадить его на цепь.
Как ни старался Саад, но ничего толком узнать о случившемся ему не удавалось. Боясь, как бы и самому не тронуться умом, он махнул рукой и ушел к себе.
Мулла написал помутившемуся рассудком Аюбу не один джай [37] и женщины, общающиеся с джиннами, не раз приходили к нему, но ничего не помогало.
