– Мы болтали слишком долго, – печально замечает Гудила. – Все завершится без нас. Сейчас вернется наш новый знакомый с дружинниками, и время – наше – кончится. Я очень боюсь пыток. Плохой из меня воин.
– Нет, – Либуша лукаво улыбается. – Он не уходил: прячется за деревьями, ждет, когда мы договоримся. Его хозяин не велел обижать нас. Так что можно не вмешиваться, как и предложил Гудила. Переждать самое страшное здесь – нас не выдадут княжьим дружинникам. А спустя время – вернуться. Игорю не будет дела до слабых волхвов, он сядет княжить в Киеве, в столице. Мы не нарушим порядок, не вмешаемся в княжьи распри, не оскорбим богов… Но можно найти гонца, предупредить князя Олега, как хочет Вольх, и предотвратить сечу. Хотя не знаю, совсем не знаю, что из двух – правильно, – и Либуша не улыбается больше, а плачет, тихо и без надежды.
– Не плачь, – беспокоится Гудила, подталкиваемый другой берегиней. – Ну хочешь, я возьму тебя в жены? И плевать на заклятие, чур меня! В главные жены, безо всяких побочных, – Гудила все же очерчивается. Теперь не будет ему хода назад, и вперед ему хода не будет – без Либуши. Вот ведь, не собирался, а будто кто за язык потянул. Но невозможно терпеть, когда она плачет так безнадежно. И уже по-хозяйски требовательно вопрошает: – Ну-ка, напомни, как зовут хозяина этого вертлявого кривича? Он известный человек?
– Нет, – отвечает покорно Либуша, не уточняя, что Гудила и не знал имени. – О нем пока еще мало кто знает. Но я подслушала, как называл его про себя кривич: Свенельд. А Свенельд успел прославиться тем, что никогда не предает своих. Помнишь, я рассказывала тебе о молодом советнике в кремле?
Солнце спускается ниже и падает, падает в жадную пасть Ящера.
* * *
Много позже, гораздо позже, спустя века, никто не мог узнать, как и когда умер вещий Олег. Одни летописи говорили, что в 912 году его ужалила черная змея, она выползла из черепа околевшего Бури, любимого коня князя. Олега похоронили в первом городе Руси Ладоге, его могилу – сопку – показывают туристам, и князь слышит, как карабкаются те на самый верх его могилы, помогая себе руками, хватаясь за пучки жесткой некошеной травы, тяжело дыша. Ночами сопку охраняют чуткие летучие мыши, днем же они прячутся в пещеры у священного родника, запертые сегодня железным замком на железной двери.
Другие писали, что похоронен Олег в своей новой столице Киеве на горе Щековице и змея уклюнула его именно там.
Третьи уверяют, что Олег уехал за море, за Ладогу, то ли проведать могилы предков, то ли за добычей. И умер в 922 году, на десять лет позже даты, указанной первой летописью.
Есть даже такие, кто свидетельствует – Олег погиб в 940-м и участвовал в войнах с Хазарией и Византией.
А кто-то клянется, что князь погиб в персидском походе, который затеял, чтобы отбить кислый вкус неудачи в Тмутаракани. Мало кто знал о Тмутараканской кампании, когда Олег воевал с хазарами, после мирился с ними, и сообща они ходили на Византию, но Тмутаракань Олег так и не удержал.
Был ли Олег преклонных годов или силен и легко еще носил свой меч, но все источники и гипотезы согласны в одном: князь Олег умер не от старости. А смерть ли на поле брани, опасные речные пороги, шальная стрела печенега-разведчика, даже яд из рук соперника – все годится для воина, все ведет в Валгаллу на Поля Счастливых Сражений. И великий, древний, как ужас, Один, а не Перун встретит князя у входа и пожелает веселой битвы.
Данилычу приснился черт. Без рожек и черного плаща на алой шелковой подкладке. Черт был немного похож на доктора Ватсона в исполнении артиста Соломина, с глуповато-простодушным лицом и в твидовом пиджаке. Но, как то бывает во сне, Данилыч знал: это черт, и никто другой.
Черт присел на кровать, похлопал Данилыча по щеке и добродушно сказал:
– Вставайте, конструктор, вас ждут великие дела!
Данилыч считал себя архитектором. Он им и был. Отчасти. Руководителем группы архитектурного отдела довольно-таки большого проектного института, расположившегося всеми пятью этажами на Московском проспекте. Правда, он числился руководителем группы конструкторов – не архитекторов, но эту разницу отметят лишь специалисты. А так – архитектор, представлялся архитектором, во всяком случае. И не любил, когда уточняли. Но на бестактного по невежеству черта обижаться не стоило.
Данилыч осторожно выбрался из постели, стараясь не потревожить жену. Та даже не шелохнулась, отчетливо посапывала и смотрела собственные сны; должно быть, ей снился ремонт в ванной комнате – давно подбиралась, а Данилыч ссылался на отсутствие денег. Денег и правда было не густо.
– Располагайся! – радушно пригласил черт, неопределенно очертив рукой пространство в углу комнаты. Хозяин, как был, в пижаме, послушно сел в громоздкое велюровое кресло-ракушку. Черт выбрал себе жесткий стул с высокой спинкой, придвинул вплотную к креслу Данилыча и неожиданно широко зевнул: во рту полыхнуло аккуратное пламя, в комнате стало жарко.
– Договор с тобой подписывать не стану, до смерти надоела эта бюрократия, – пожаловался черт. – Если есть вопросы, задавай!
– Вы удивительно похожи на доктора Ватсона, – Данилыч решил, что такое замечание прозвучит достаточно светски.
– Это твой предшественник был похож на доктора Ватсона. В твоем исполнении, пожалуй, буду уместнее, – черт отвечал не совсем понятно. – Давай, друг мой, по делу.
По делу Данилыч был своей судьбой недоволен. С рожденья. Имя ему дали в честь деда-героя, погибшего в Гражданскую, оно бы и славно, да имя-то у деда оказалось неудобоваримое, ладно, несовременное, но звучало смешно. Даже оскорбительно. Звали Данилыча Калистратом, по отчеству Сергеевичем. Поэтому представлялся по фамилии: Данилыч и предпочитал, чтобы так его называли окружающие, вплоть до жены. Поменять же имя Калистрат на Константин или Кирилл почему-то не мог: привычно говорил себе, что гордится дедом и лично несет память о нем самим именем, что было по меньшей мере неточно – человека с длинными усами и брюзгливым лицом, медленно выцветающим на старинной фотографии, Данилыч как реального родственника не воспринимал и никаких чувств к нему не испытывал, как ни старался. А почему на самом деле не сменил имя – не знал. Но в школе натерпелся, каких только производных от Калистрата не услышал – не дай бог никому.
– Не отвлекайся! – прикрикнул черт, заскучав от мыслей Данилыча.
Поставив подножку в самом начале, судьба не утихомирилась, ну что перечислять ее каверзы! Хватит того, что первая жена оттяпала полквартиры и до сих пор алименты тянет. Вторая – тоже не ангел, совсем не ангел.
– Не отвлекайся! – вторично и уже сердито заорал черт. Жена, развалившаяся белой плотью в безопасности постели, разумеется, и ухом не повела.
На службе ценят недостаточно, конечно, повелось издавна от какого-то спесивого недоумка: архитекторы – голубая кровь, а конструкторы – так, обслуга. Пусть у Данилыча фантазия богаче, а жалкие потуги служителей зодчества на оригинальность, как одна, оборачиваются бетонными коробками. Но хуже всех Аркадий Олегович, главный инженер, зодчий, мать честная! И человек-то подлый, корыстный. Получает наверняка вдесятеро больше Данилыча, а как скидываться на корпоративные посиделки в отделе с пирожными и коньяком-шампанским – все поровну отстегивают. Ремонт, вон, не сделать как хочется, не то что во всей квартире, в ванной комнате… В отпуск не поехать, как белым людям, машину приличную не купить…
Данилыч с чувством вздохнул: сейчас пожелаю! И тотчас ахнул: это же черт! Что ему машины-ремонты! Ему размах нужен. А я как рядовой офисный планктон, в самом деле! Меняем масштаб! Это что же получается? Чтобы Аркадия Олеговича вовсе не было, нет, чтобы вовсе не было ему подобных в ближайшем окружении, чтобы теща моя заодно, нет, не надо про тещу – мелковато… Ремонт… что ремонт, квартиру сразу большую, а лучше коттедж, в Токсове, например, неподалеку от озера. Нет, ездить замучаешься из Токсова… Пробки на шоссе… Машина слабенькая… Чтобы я получал столько, сколько Аркадий Олегович, нет, зачем, лучше возглавить весь институт и проекты свои собственные реализовывать. И чтобы эти интриги бесконечные против меня прекратились, не то, честное слово, поверишь в заговор!
Усы у Данилыча, обычно вислые, квелые, распушились и приподнялись почти на сантиметр, лицо порозовело до самых залысин. Собственные смелые проекты увлекли. Так случалось неоднократно, Данилыч верил в свои силы, ему казалось – умею все, вот лягу спать, а наутро готово, только исполнителей организовать. Все ему по плечу, даже на гитаре играть и петь красивым баритоном, как мечтал в двадцать лет. Но просыпался, как и раньше, без баритона.
Черт нежно улыбнулся, едва обнажив острые клычки, дрогнул пунцовой губой, щелкнул пальцами по пестрому лацкану своего пиджака, словно соринкой сбрасывал мечты Данилыча: притормози!
