Том Холланд - Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Помпею исполнилось тридцать шесть лет к тому времени, когда он сделался главой государства, его возраст существенно не дотягивал до минимального — установленного Суллой. Вопреки всем обычаям, этот новоиспеченный консул никогда не был сенатором. Чтобы не допустить какого-нибудь ляпа, он попросил друга написать ему руководство по поведению для новичка в Сенате. Однако при всей своей неопытности Помпеи не принадлежал к числу тех, кто будет ходить на цыпочках. Порыв вознес его на вершину военной славы, натиск принес он с собой на поле политических битв. Едва сделавшись консулом, он провел закон, вернувший все прежние, отмененные Суллой, права трибунам. Таким образом, был непринужденно устранен краеугольный камень законодательства покойного диктатора, и в политическую жизнь Республики вернулся колоритный, потенциально дестабилизирующий элемент. Толпа, требовавшая подобной меры в течение почти десятилетия, вновь пришла в ликование.

На сей раз Красе разделял общую овацию. Он постарался принять участие в реформе. Возражать не стал даже Катул, ощутивший, откуда дует ветер. Однако этот факт не имел следствием одобрение сенаторами Помпея. Напротив, сама величина этого человека, нарушение правил при занятии им консульской должности вызывали глубокое неприятие со стороны консервативных членов Сената. Это позволяло Крассу, чье консульство являлось абсолютно законным, выставлять себя в качестве защитника Сената.

Следуя своему обычаю, он прежде всего постарался оградить собственные интересы. Одной рукой он щедро финансировал огромные пиршества для народа и поставки зерна для бедняков, а другой — «подливал яд в уши» собратьев по Сенату, выставляя Помпея опасным демагогом, пытающимся заблокировать любые дальнейшие меры по ублажению народа. И в результате, вместо того чтобы совместно трудиться на благо Республики, как положено консулам, Помпеи и Красе скоро открыто вцепились друг другу в глотки.

Ничто так не волнует собравшийся на арене люд, как поединок между двумя гладиаторами, вооруженными различным оружием и мастерством. В наиболее популярной форме такого сражения гладиатор, вооруженный мечом и снабженный панцирем и шлемом, противостоял легконогому обладателю трезубца, целью которого было запутать мечника в сети. Помпеи и Красе предоставляли толпе подобное зрелище: при полном различии между ними они являли такое равновесие сил, что преимущества не мог добиться ни тот, ни другой. Однако зрелище это отнюдь не приводило римлян в восторг: сей поединок смущал и тревожил их: это рабы могут сражаться насмерть, но не консулы римского народа; это гладиатор может перерезать глотку поверженному противнику, но если один из двух глав государства приканчивает собрата по должности, это деяние открыто противоречит всем идеалам Республики. В конечном счете Помпеи и Красе как будто бы осознали тот вред, который своей враждой причиняют самим себе. В конце их срока пребывания у власти, во время публичного собрания на Форуме, на котором председательствовали оба консула, их внезапно прервал некий гражданин и попросил разрешения поведать свой сон. Разрешение было даровано. «Явившийся мне Юпитер, — поведал гражданин, — велел объявить на Форуме, что консулам не подобает оставлять своего поста, пока они не станут друзьями между собой». Последовала долгая пауза. Наконец, Красе подошел к Помпею и протянул ему руку. Он похвалил своего соперника. Они примирились.

Эпизод этот самым подозрительным образом кажется выдумкой, однако это не столь важно. И через десять лет после смерти Суллы, мысль о том, что кто-то может повторить его поступок и установить единоличную власть над государством, по-прежнему наполняла римлян ужасом. При всем могуществе Помпея и Красса ни один из них не мог позволить, чтобы его посчитали влиятельнее другого. Такой урок преподавала им Республика, по своему обычаю возбуждавшая в своих гражданах стремление быть первыми во всем. Достижение заслуживало хвалы и славы, однако сверхдостижение осуждалось и воспринималось как опасность для государства. Каким бы великим ни сделался ее гражданин, к какому еще большему величию ни стремился бы он воспарить, подлинное величие его, как и прежде, принадлежало самой Римской Республике.

Для римлян именно опьяняющая природа власти делала ее столь опасной Управлять делами своих сограждан и вести их на войну — волнующая обязанность, способная вскружить голову кому угодно. В конце концов, на чем еще была основана Республика как не на единственном всеобъемлющем предположении — что вкус царской власти действует как наркотик и развращает? Если не считать, конечно, того, что Рим сделался теперь господином мира и арбитром народов, и власть его консулов далеко превосходила власть всякого царя. Тем больше в таком случае оснований настаивать на ограничениях, всегда сопровождавших этот государственный пост.

И тем не менее растущие масштабы Республики ставили перед римлянами трудную задачу. Теперь, когда они стали гражданами не просто небольшого города-государства, требования к ним возросли беспредельно. Войны вспыхивали повсюду. И чем более далеким и неведомым был враг, тем сложнее становилась возникавшая перед консулами логистическая задача. В крайних ситуациях это не оставляло Сенату другого выбора, кроме как назначить магистрата, способного заменить их, способного быть, согласно римской формулировке, «pro consule». По мере расширения Республики во II столетии до Р.Х. обращение к услугам проконсулов сделалось еще более привычным. Военные обязанности могли затянуть срок их полномочий, который обычно был равен году. Помпеи, например, провел в Испании пять лет. Война была должным образом выиграна, что, впрочем, лишь ощетинило «консервативную шерсть» на римских затылках. Высокое положение Помпея лишь подкрепило неприятие Сенатом экстравагантных полномочий проконсульской власти. Ситуация в Испании была отчаянной, но в других случаях, если интересам Рима не усматривалось непосредственной угрозы, сенаторы могли предпочесть небольшую анархию, чем предоставлять полномочия для ее устранения одному из своих первых лиц.

Такова была ситуация в провинции Азия. Война с Митридатом повергла ее в нищету и хаос. Города стенали под тяжестью карательных экспроприации; общество приближалось к коллапсу; возле границ щерились и цапались мелкие князьки. Над ранами измученной провинции деловито жужжали «римские мухи», среди которых находились не только честолюбивые молодые офицеры, подобные Юлию Цезарю: агенты разоренных Митридатом публиканов слетались на запах свежей крови. Невзирая на все это, Азия оставалась богатейшей провинцией Рима — и именно этот факт помешал Сенату беспристрастно урегулировать положение в регионе. Кому можно было доверить управление им? Никто не забыл последнего проконсула, назначенного для разрешения ситуации на Востоке. Сулла все еще бросал зловещую тень даже на своих сторонников.

Тем не менее все в Риме понимали, что война с Митридатом осталась незаконченной. Стремясь скорее возвратиться в Италию и победить в гражданской войне, Сулла осознанно пожертвовал правом Республики на полное отмщение: принятое им решение пощадить убийцу восьмидесяти тысяч итальянцев, когда он легко мог уничтожить царя, было обусловлено только личными соображениями. В частности, это особенно ясно понимали лица, вовлеченные в политику. Вот почему оставленные Суллой офицеры продолжали время от времени совершать набеги на владения Митридата, пытаясь спровоцировать его на ответные действия. Именно поэтому также сенаторский истеблишмент, возглавляемый архисулланцами Катулом и Гортензием, отказался ратифицировать мирный договор, подписанный их собственным «генералиссимусом». Когда посланники Митридата прибыли в Рим, их принялись мариновать в городе под тем предлогом, что у Сената нет времени на встречу с ними. Месяц за месяцем послы оставались предоставленными самим себе.

Все это не оставляло у Митридата ни малейших сомнений в том, что римляне добиваются его свержения. Он не отказался от собственных амбиций. Азия оставалась столь же полной богатой добычи, какой была всегда. Прячась от докучливых глаз римских наблюдателей, Митридат медленно восстанавливал свои военные силы, подорванные наложенными Суллой санкциями. На сей раз он обратился за вдохновением за рубеж, к своему врагу. Панцири с самоцветами и позолоченное оружие остались в прошлом, их сменила римская дисциплина и эффективность. Митридат начал оснащать свою пехоту гладиусами, короткими обоюдоострыми испанскими мечами, которые легионы приняли на вооружение примерно за столетие до этого. Жуткие раны, наносившиеся этим оружием, способным колоть и рубить, всегда вызывали особенный ужас на Востоке. Теперь Митридат вознамерился присвоить его.