— Ну как можно?! — прижал к груди заветный сосуд Митька. — Она ведь мне как родная.
Все безмятежно расслабились, предвкушая блаженство.
— Следоват так изладиться как–нибудь и на совесть всё обделать, чтоб всей деревне приятно было. Катайсь сколько хошь, — глубокомысленно произнёс Семён Михайлович, по кличке Хован.
— Непременно, дядя Семён, — тутушкал бутыль Митька, не особенно вникая в разговоры.
— С той стороны надо немножко скопать, а с этой — насыпать…
— Да ты о чём говоришь, Хован? — удивился кузнец.
— Как о чём, о мостке.
— Тьфу! Нашёл, о чём тужить с утра, — огорчился кузнец. — Ещё и собрались не все…
— Что за народ, туды его в селезёнку. Нет того, чтоб дружно прийтить и к мостку приладиться, — возмущался Гришка–косой, сидя бельмом в сторону мостика, а зрячим оком — к бутыли.
— Время ещё, слава Богу, есть, — заметил кузнец, глянув — где там висит солнце.
— Ну-у, вы как хотите, а мы начнём, — взялся за лопату Семён Михайлович, — а то одни других ждут, так и до вечера не обернёшься.
Его поддержал Степан и начал срезать лопатой лишнюю землю с одной стороны и набрасывать с другой.
— Да погодите, дай остальные подойдут, — недовольно забурчали кузнец с Гришкой–косым. — Мы что, батраки ихние? Получается, что одни на печи прохлаждаться будут, а другие в поте лица и прочих конечностей, ургучить на обчество?
— Не на глупеньких наткнулись каких, — произнёс отставной солдат Егорка, стоя на зелёном бугре, будто на посту, и зорко оглядываясь вокруг. — Нашли лекрутов зелёных… Как же… А вон ещё кого–то черти несут, — указал палкой на бредущую в их сторону низкорослую фигуру с руками до колен. — Ну, точно. Судя по рукам, которыми улов показывает, это рыболов Афоня.
Поравнявшись с сидевшими, тот снял кепку с налипшей рыбьей чешуёй и стал раздумывать, с какой такой целью собралась толпа людей: «Вроде как не на рыбалку, потому что в том ручье, что под мостом течёт, даже задрипанного ерша в рыбный день не пумаешь».
На него тоже внимательно глядели, соображая, куда это он прёт мимо них.
— Братцы, вы что это тута собравшись? — ничего не придумав, решил напрямую спросить Афоня, надевая пропахшую рыбой кепку.
— А ты куда, пескарь замусоленный, мимо обчества топчешься? — прикинув высоту солнца и, по–видимому, оставшись довольным, поинтересовался кузнец.
— В нашей лавке нет, — стал оправдываться Афоня, — так в уездный город тащусь нитку купить для невода.
— А мост кто за тебя чинить станет? Я что ль? — чуть привстав, возмутился Коротенький Ленивец и, набравшись сил, сплюнул в траву.
— Даже дед Софрон любимую жану дома оставил, и пахать пришёл, — указал палкой на лежащего трупом старика Егорка. — А ты — ни–и–тки для невода.
— Ой, братец ты мой, с лески память сорвалась, как карась, — увидев у Митьки бутыль, для чего–то расставил длинные руки в стороны Афоня. — Прям вытекло всё из башки напрочь… — подложив под зад кепку, сел поближе к бутыли.
— Вот и жди их всё утро, бестолочей с жабрами. Сам же глотку на сходе драл перед Матвеичем, — воспитывал рыболова кузнец, раздражённо усаживаясь с другой стороны от Митьки.
— Трое, а весь народ ждать заставляете, — выдал своё мнение Коротенький ленивец, с ужасом наблюдая, как работают Степан с Семёном Михайловичем.
— Нешто с такими людями что сделаешь? — вновь забурчал кузнец. — Нет, чтобы сразу всем прийти и на мосток навалиться…
— Ежели бы сразу начать, за два часа бы кончили, — поддержал его Ленивец, поудобнее укладываясь на травке.
— Оно и в прошлом году тах–то было, — внимательно пригляделся к бутыли Гришка–косой. — Начинать, так начинать, — рывком уселся он и задумчиво почесал колено.
— Братцы, дело обчественное, — подошёл к народу Степан. — Мы сделаем, а всей деревне польза будет и барин отвяжится…
— Вот я и говорю, — скорчил умильную рожу Гришка–косой. — Не пора ли начинать?! — единственным глазом скосился на бутыль.
Все плотоядно глянули на водку, которую должны были оприходовать, оправив этот злосчастный мост.
— Выпить бы уж што ли?! — открытым текстом, косясь на непонятливых, изрёк Гришка–косой.
— Не порядок бы, дело–то не сделали, — сомневался Степан.
— По одной не повредит для работы, — погладил бутыль Коротенький Ленивец.
— Про одну никто и не говорит, — деловито полез за стаканом кузнец.
— Хова–а–а-н! — решительно заорал Семёну Михайловичу Степан. — Бросай одно занятие и начинай другое, — торопливо уселся в мигом образовавшийся кружок.
Митька аккуратно наполнил стаканчик и пустил по кругу.
— Ну-у! Дай Бог не обжечься! — проглотил свою порцию кузнец.
— Чтоб клевало хорошо! — выпил следом рыбак и занюхал кепкой.
— Чтоб всю жисть так трудиться! — единым махом осушил стакан Ленивец.
— Веселей дело–то пошло, — подготавливаясь, высморкался в траву Егорка, с замиранием сердца наблюдая, как ходит кадык у Гришки–косого, медленно, с блаженным прищуром зрячего глаза, пропускающего вовнутрь свою долю.
Довольные, все свернули папироски и задымили.
— Братцы, можно и по второй, — затоптав прожженным сапогом окурок, жизнерадостно предложил кузнец. — Солнце–то ещё вона где, успеется с мостком…
Ясное дело, все его поддержали, определив на глаз позволявшую выпить высоту солнца. Даже дед Софрон.
— Выпьем, и по бабам! — выдал он тост, развеселив компанию.
Когда прикончили последнее, Митька опрокинул бутыль вниз горлом и потряс: — Сухо! — подвёл итог проделанной работе.
Разговоры, как водится, пошли весёлые. Афоня врал про рыбалку и уловы, так раздвигая длиннющие руки в стороны, что сбил деда Софрона и тот мирно захрапел на зелёной травке.
Всем было хорошо!
— Чтой–то солнце, робяты, уже за обед перешло, — вдруг опомнился кузнец, выполнявший по–совместительству роль астронома.
— Эк, хватился! — съязвил Степан.
— Начинать что ли? — поинтересовался Семён Михайлович.
— Что ж начинать–то? Начать начнём, а до вечера и не уложимся, — высказал дельную мысль Коротенький Ленивец, сладко потягиваясь и зевая.
— Нешто мало тут работы? Жерди надоть срубить и настилить, перила изладить… Рази ж всё успеешь? Лучше уж в другой раз на совесть сделаем, чем ноне кое–как, — поделился умными мыслями, которые из него так и пёрли сегодня, Гришка–косой.
— Э-эх, друг ты мой, — обнял его кузнец и отчего–то прослезился, — што мы, мосты никогда не ковали? Да тыщщи штук… А ежели выпили… Это да-а… Это верно… Это как водится у людей.
Все дружно поднялись, покидали в телегу лопаты, топоры, деда Софрона и нестройной, но довольной толпой, с чувством выполненного долга, направились в сторону Рубановки.
Степан и Семён Михайлович, помакав головы в кадку с водой, пошли косить траву.
Митька, доложив хозяину, что дело сделано, так заховался на сеновале, что до следующего утра Ермолай Матвеевич не мог его отыскать, чтоб начистить наглую морду поярче самовара.
«Целую бутылюгу водовки выглохтали и ничего не сделали, каторжанские рожи», — хватался он за сердце.
Рыболов Афоня, забыв, что на рыбалке не был, хвалился соседям, какую заловил сегодня рыбину, во всю ширь разводя в стороны длинные свои лапищи.
Коротенький Ленивец, удивляясь своей необычайной работоспособности — эвон в какую даль забрёл на обчество потрудиться, велел жене на этой неделе его не будить:
— Как проснусь, так сам встану, — строго погрозил ей пальцем.
Гришка–косой, отдохнув до вечера, заместо моста наконец–то починил табурет и гордо сидел на нём за ужином, важно оглядывая наургучившееся за день семейство.
— Пробездельничали весь день, — громил он усталых домочадцев, обращаясь в основном к жене. — Мотритя у меня. Спуску не дам, — постучал деревянной ложкой по столу, — моду взяли на моей шее сидеть. — А ты Авдотья, особо гляди, — погрозил сидевшей на другом конце стола худющей своей супружнице.
Пол–дюжины разнокалиберных детишек, не слушая косого тятьку, активно трудились над глубокой деревянной миской. Опомнившись, глава семейства шустро начал уплетать за обе щёки.
Получив выговор от мужа, Авдотья приняла скорбно–блаженный вид, а поднеся полную ложку ко рту, всю её вылила на видавшую виды кофту, потому что один из непутёвых, как и отец, отпрысков, случайно подтолкнул мать. Насупившись и скорбно поджав губы, в душе она таяла от удовольствия, ведь как приятно быть мученицей,
— Чего ты мам не ешь? — спросил подтолкнувший её сын, видя, что она обиженно положила ложку на стол.
— Спасибо, сыта уже, — схватила картошку в мундире и тут же уронила на юбку, принявшись дуть на обожжённые пальцы.
— Мамань, я только сейчас картоху из печи вынула, — кивнула на чугунок дочь.
— Ну что ж, — тоненьким голоском прогизнесла мать, поднимая ложку и поднося её к миске.
Но миска была уже пуста.
— Спасибо ещё раз, — поклонилась Авдотья детям и особенно окаянному своему мужу, который из–за бельма в два раза меньше видел её страдания. — Ну идите, посидите у крыльца, — отпустила домочадцев, принявшись убирать со стола.
