по плечу, пожаловался Столярчук.
— Ладно, разберемся, а что за пополнение у нас?
— А это наш новый наводчик, старший сержант Гелашвили, отличный парень!
— Наводчик? А я что же буду делать? — удивился я.
— А ты как был командиром, так им и останешься! Просто у нас в бригаде, новые образцы танков с восьмидесяти пятимиллиметровой пушкой. Места в башне стало больше. Теперь нас там трое. Наводчик, заряжающий и ты командир. Твоя задача просто командовать! — пояснил старшина.
— Хм, это хорошо! И как аппарат?
— Дьявол, а ни аппарат! Теперь можно на равных драться с немецким зверинцем! — добавил он.
— Ясненько! Гелашвили, откуда родом?
Наводчик ответил с явным грузинским акцентом:
— Из Тбилиси, товарищ младший лейтенант!
— Давно воюешь?
— С осени 1942 года!
— Ну, славно! Давайте мужики пойдем в хату, у меня гостинцы из госпиталя с собой! Отметим возвращение с того света! — подняв с земли вещмешок, сказал я.
И в обнимку с ребятами, мы пошли пировать. Весь день и всю ночь, мы сидели в нашей хате. Пили, ели, знакомились поближе с новеньким бойцом. Ребята рассказывали, как они заваливали штаб рапортами, чтобы вытащить меня из штрафной. Писали командующему, и даже товарищу Калинину, но все оставалось без ответа. Я в свою очередь, рассказывал им, как было следствие. Как чуть не расстреляли, как воевал в штрафной роте. Сейчас уже всё позади.
Через несколько дней, после бурной пьянки, мы приводили в порядок себя и нашу боевую «семерку». Заняв своё место в башне танка, я был приятно удивлён, насколько там просторно. Обязанности наводчика, с меня были сняты, и я просто оставался руководителем нашего славного, гвардейского экипажа. Я вылез по пояс из люка и набрав воздух полной грудью, наслаждался свободой.
На улице было прекрасно. Утреннее солнце уже во всю пекло. Легкий ветерок, колыхал желтеющие листья молодых березок. Старшина Карасев сидя на ящиках, протирал тряпкой снаряды. Сержант Столярчук загружал пулеметные диски в танк. Гелашвили, насвистывая свою национальную песню, вместе с Матвеевым, чистили ствол танка. Наша семья пополнилась, и теперь нас стало пятеро.
Вскоре впереди были ожесточенные бои. Мы, стремительным броском, вышли к границам нашей родины. К октябрю 1944 года, Красная Армия глубоко продвинулась на территорию Румынии. Наш полк и части 46-й армии, после долгих и кровопролитных боёв, расположились в пригороде Брашова, в поместье замка Бран, что на границе Мунтении и Трансильвании. Это был огромный замок, со своей неповторимой архитектурой. Здесь же и начались наши мистические приключения.
Эпизод 23: «Трансильванский синдром»
Прибыв в поместье замка, нам не хватило места для квартирования, так как все комнаты, спальные помещения и даже холл были забиты солдатами и их командирами 46-ой армии. Спасибо хозяевам замка, добродушным и гостеприимным Густаву и Магде Майер, которые устроили нас в беседках, которые были ни чуть, ни хуже тех шикарных апартаментов внутри поместья. Своё мы отхватили, а остальные танкисты, которые прибыли позже, ночевали в своих машинах под открытым небом.
Десятое октября ознаменовалось днем полноценного отдыха. В боях мы не участвовали ввиду острой нужды в пополнении личным составом. Столярчук, Гелашвили и Карасев коротали время играя в карты на каменной брусчатке возле нашей машины. Матвеев продув несколько раз подряд в карты, насупившись отдалился от коллектива и улегся спать на своем месте. Я в свою очередь верхом на башне, подшивал свежий подворотничок гимнастерки.
Вокруг суетились бойцы, устраивая парко-хозяйственный день. Кто-то стирал вещи в расположенном по центру фонтане, кто-то обучал молодое пополнение армейским уставам, а кто просто жил своей жизнью. И так изо дня в день. Мы даже стали привыкать к этой беззаботной жизни. Будто и войны никакой нет. И эта кромешная тишина, без стрельб, бомбёжек и смертей, ставила нас в не комфортное положение. После трех пролетевших военных лет, нам снова и снова хотелось поскорее в бой. И так после долгого пребывания в резерве, нам удалось отдохнуть вдоволь.
Последнее время, я начал посещать библиотеку, находящуюся в замке. Там были литературные произведения великих немецких поэтов и писателей. После прочтения книги «Фауст» Гёте, мне захотелось еще более углубится в немецкий язык.
Способность к языкам у меня была с детства, и в пределах средней школы, я знал его довольно сносно. В нашем полку никто по-немецки не говорил, кроме некоторых штабных офицеров, поэтому среди нашего общества я был на голову выше остальных. Выйдя из библиотеки, я присел на брусчатку и облокотившись о гусеницу танка, начал переводить стихотворение о любви великого Гейне, переписывая его своей любимой:
«Твои глаза — сапфира два,
Два дорогих сапфира.
И счастлив тот, кто обретет
Два этих синих мира.
Твое сердечко — бриллиант.
Огонь его так ярок.
И счастлив тот, кому пошлет
Его судьба в подарок.
Твои уста — рубина два.
Нежны их очертанья.
И счастлив тот, кто с них сорвет
Стыдливое признанье…»
Проигравшийся в карты наш одесский друг Яков, швырнув колоду карт в смеющегося над ним Карасева, и с матерившись тут же подсел ко мне.
— Ты чего отделился от компании? — спросил я, не отрывая внимания от стихотворения.
— Шо ты у меня спрашиваешь, чего! Спроси у моего соседа, он таки лучше знает…
— Продулся? — с улыбкой глядя в его надутое лицо, спросил я.
— Та ну его! Этот шлимазал, обдурить меня решил! Меня! Яшку одессита!
— Умей проигрывать с честью! — вдруг влез в разговор Карасев, смеясь в голос.
— Я тебе покажу, где у курицы сиськи! — грозя кулаком, но всё же с улыбкой, продолжал гоношится Столярчук.
— А ты чем занимаешься, лейтенант? — спросил он у меня, протягивая свои руки в мои писания.
— Да так решил жене письмо написать!
— Ох ты, это ж по-каховски тут написано?
— По-немецки! А я красиво перевожу на наш советский язык!
— Хех, ну ты даешь командир! Брось ты этих фашистов, у нас и наши поэты не хуже есть! — засмеялся Яков, прикуривая папироску.
— Ну ни все же они фашисты! И Гейне он отношения к фашизму не имеет абсолютно никакого! — пояснил я, — вот давай я тебе прочту несколько строк: твои глаза — сапфира два, два дорогих сапфира…
— Так-так-так, всё хватит! Ну его, этого твоего Гейне! Для меня один хрен, если немец — значит фашист и баста! — скрючив недовольную физиономию, прервал переведенный мною стих.
— Не образованный ты человек, Яков! Займусь твоим ликбезом как-нибудь! — засмеялся я, вытащив у него изо рта папироску.
— Да ну тебя! Мне уже поздно учится! Срок мой перевалил давно за тридцать. И трех классов и двух коридоров мне вполне за гланды!
— Может
