лучше споем? — воскликнул Карасев, выйдя побежденным из карточной игры, — я у хозяев гармонику раздобыл! Бросай ты эту фашистскую макулатуру лейтенант! — продолжил он, и устроившись по удобнее, Борис берет аккорд.
У него хороший грудной голос. И песни хорошие. Чистые такие, светлые как он сам. На лирических композициях, он закрывает глаза и даже кажется местами они у него наполняются краснотой. На пение сбегаются ребята из соседних экипажей. Облокотившись друг о дружку, они задумчиво внимают его слова. В глаза этих ребят можно было прочесть то, что каждый думал о своей оставленной любви, находясь на чужбине. Возможно даже о скорой победе думают, или о тарелке домашнего, горячего супа. В общем обо всем. Карасев, завершая последнюю лирическую мелодию, снимает гармонь с плеч. Столярчук, подперев руками голову так и просидел задумавшись, а после окончания фисгармонии, вскоре пробормотал:
— М-да, а петь ты и не научился!
— Ты гармошку-то, когда последний раз держал? Или ты только на моих нервах играть мастер? — повысив тон, заявил Карасев.
— Ой, ну ладно! Я конечно, консерваторий не кончал, но спеть и сыграть смогу! Давай её сюда! — отбирая гармонь у старшины, сказал Яков.
— Заказывайте, что петь будем? — продолжил он, накидывая ремни на плечи.
— Может «Синий платочек»? — предложил кто-то из толпы.
Продемонстрировав элегантный жест, он интеллигентно прикурил у соседа очередную папиросу, и пробежавшись пальцами по клавишам, вдруг остановился:
— Не боец, лучше эту, нашу любимую! — и пальцы его забегали по пожелтевшим клавишам, отыгрывая мелодию Лемешева «Моя любимая»:
— Я уходил тогда в поход, в суровые края,
Рукой взмахнула у ворот, моя любимая.…
И тут же бойцы, еще не насытившись любовной лирикой, моментально подхватили песню.
Я был вдоволь переполнен мыслями о доме, после чего, закурил папиросу и тут же удалился от коллектива.
— Лейтенант, ты чего? — бросив играть, спросил Столярчук.
— Что это с ним? — подскочив с места, воскликнул своим грузинским акцентом Гелашвили.
— Оставьте его в покое! Тоска напала на человека! Пусть один побудет. — ответил Карасев, останавливая Гелашвили за штанину.
Я покидаю пределы поместья. Удобно располагаюсь под деревом в палисаднике. Просидел довольно долго. Задумываюсь о будущем и параллельно с этим достаю смятую пачку «Беломора». Закуриваю. Смотрю на горизонт, на еле поднимающийся оранжевый диск солнца, лучи которого окутали луга, поля, окрестности, и наше расположение. Под эти лучи я возвращаюсь в родное подразделение. Ребята, вдоволь навеселившись, только что отправились спать. Я залезаю в танк и беру умывальные принадлежности с котелком. Набрав воду из фонтана, я принялся умываться.
Мимо меня несколько раз пробежали два бойца с хозяином дворца Густавом Майером. Ошалелые, в глазах страх и паника. Вдруг ко мне подбегает боец и спрашивает:
— Товарищ гвардии младший лейтенант, а вы Ваську Федотова не видели? Это наш боец с взвода охраны!
— Я такого даже не знаю. Нет, не видел. А в чем дело? — недоумевая, поинтересовался я.
— Да пропал. Вчера был с нами, и пели, и танцевали. А утром, когда мы с ним в караул заступили, он тотчас же и исчез! — с дрожью в голосе, рассказал он.
— Дезертировал? В замке смотрели? За КПП не выходил?
— Да ну что вы, товарищ лейтенант! Да везде смотрели! Пределов замка он не покидал!
— А где вы в караул заступали? Покажешь место?
— Да конечно, пойдемте!
Прервав свой утренний туалет, я проследовал за бойцом в караульную комнату. Это был подвал площадью примерно в тридцать квадратов, не имеющий запасных и иных выходов. В караулке на стенах висели плащ-палатки, каски и автомат. На полу стояла деревянная кровать, с разбросанной постелью. Рядом был письменный стол, на котором стояла металлическая кружка и беспорядочно рассыпаны крошки хлеба.
— Что-нибудь, постороннее заметили? Вы вместе покидали комнату? — присев за стол, и обнюхивая кружку, спросил я.
Размахивая руками, запинаясь от волнения, крайне невнятно и беспорядочно говорил он:
— Да! Мы с Васькой собрались, он сказал ты иди мол, а я догоню тебя. Ну я и пошел до двери. Потом услышал, как он закрыл дверь ключами, и пошел ко мне. Потом, он что-то забыл и сказал, что вернётся. Я остался ждать его у выхода. Васька открыл дверь, зашел обратно в комнату и исчез. Я через пять минут пошел к нему на встречу, чтобы поторопить его, а там уже никого нет. Мимо меня никто не проходил, и других выходов нет. В караулку только один вход, но там был я!
Я прошелся по комнате, и увидел в углу странную надпись:
— Боец подай лампу, посвети мне сюда!
Тот схватил со стола керосинку и подал ее мне.
На стене было написано кровью, большими буквами, на немецком языке: «Geh weg, sonst Tod!»
Боец, сняв автомат с плеча, спросил меня:
— Что всё это значит, товарищ младший лейтенант?
— Уходите, иначе смерть! — перевел я, написанное послание, после чего добавил:
— Ты кому-нибудь об этом докладывал?
— Никак нет! Если я приду к начальнику караула и доложу, то он подумает, что Васька дезертировал. А он не мог! Да и что ему сбегать то!
— Панику прекратить! Я сам пойду к комполка, и поговорю! Свободен!
— Есть, товарищ младший лейтенант! — ответил рядовой, и выбежал на улицу.
В подвале было темно, так как замок был каменный и с электричеством были перебои. Я стоял один в тридцатиметровой комнате с керосиновой лампой, осмотрев еще раз караулку. После этого сразу направился к командиру полка Аристову. Он находился в своем кабинете на третьем этаже. Зайдя к нему, я обрисовал всю картину.
— Что значит, пропал боец? — возмущенно, спросил он.
— Не могу знать, товарищ полковник! Мы обследовали с бойцом весь подвал и ничего не нашли. Единственное, там была надпись в конце помещения. Написано кровью по-немецки. Правда, чьей кровью, не понятно. Следов борьбы и насилия там не обнаружено! — ответил я.
— А ты что, следователь?
— Никак нет, товарищ полковник! Просто поживешь, и не такое увидишь! Давайте вызовем начальника особого отдела сюда, пусть разберутся в чем дело!
— Майор Кулагин сейчас в штабе армии, в Брашове. В принципе можно туда позвонить. Дежурный! Соедини меня с особым отделом! — приказал он, телефонисту.
Телефонист, покрутив ручку телефонного аппарата, начал выходить на связь:
— «Заря, заря», я «Барс» как слышно меня? Приём! (не большая пауза) «Заря», я «Барс» почему молчите?
Продолжая вызывать так несколько раз, телефонист, переключаясь на разные передачи, вскоре положив трубку сказал:
— Товарищ полковник, в эфире тишина! На какую бы я волну не переходил, везде молчат!
— Что за чертовщина еще такая… Попытки выйти на связь не прекращать! — приказал Аристов.
— Заколдованный замок, какой-то!
