Этот интерес и родственное благоволение Зурова приняло совершенно неожиданную для Макара форму!
2
Дождливым сентябрьским утром 1917 года воспитанника Макария Владимирцева сам инспектор вызвал к… директору! Это было событием чрезвычайным.
Всемогущий восседал у большого письменного стоила. Макар посещал кабинет вторично, первый раз он был здесь в день приема. В этот раз мальчик не увидел на прежнем месте бронзового бюста императора Александра Второго. Среди находящихся в кабинете военных и гражданских лиц Макар узнал и франтоватого зуровского адъютанта.
— Воспитанник Владимирцев по вашему приказанию явился! — пролепетал вызванный.
Директор кисловато усмехнулся.
— Воспитаннику Владимирцеву пора бы усвоить, — заговорил он, растягивая слоги, — что являются нам лишь чудотворные иконы, а господа воспитанники имеют честь прибывать по нашему вызову. Повторите ваш доклад!
Макар кое-как справился с докладом, и директор окинул его оценивающим взглядом с головы до ног.
— Итак, молодой человек, приятной, но немногообещающей наружности, вас пригласили для свершения неких юридических актов ради интересов ваших и вашего высокого, так сказать, доверителя.
Чуть успокоившись, Макар повел глазами в угол и теперь заметил знакомый бюст Александра Второго. Бронзовый Царь-Освободитель, задвинутый глубоко за стенку шкафа, был задрапирован оконной шторой и, казалось, тайно подслушивал беседу.
— Главное, — веско говорил директор, — чтобы указанная юридическая операция не отразилась неблагоприятным образом на ваших учебных занятиях, В нынешнее трагическое время будущий офицер русской армии, я хочу, разумеется, сказать, революционной армии, верной союзническому долгу в войне с германским супостатом, должен готовить себя к служению свободе, то есть к поддержанию устоев новой государственной власти. Надеюсь, вам это понятно?
Макар счел за благо шаркнуть ножкой и поклониться. У директора обозначилось подобие улыбки.
— Уверен, молодой человек, что вы не заставите моего старого друга и вашего благодетеля полковника Зурова раскаяться в доверии к вашим нравственным достоинствам и не посрамите моей рекомендации… Иль э абсолюман стюпид, мсье Стельцофф, не с па?[1] Но это именно то, что требуется в данной ситуации. До свидания, господа!
После этой беседы воспитанник Макарий Гаврилович Владимирцев отправился в юридическую контору подписывать серию документов о своем вступлении в… законное владение приволжским поместьем Солнцево, прежде принадлежавшим полковнику и помещику Георгию Павловичу Зурову.
Это ярославское поместье насчитывало две с половиной тысячи десятин пахотной земли и лесных угодий. Стоимость его с инвентарем, капитальными строениями и большой господской усадьбой определялась ныне в четверть миллиона рублей. Опекуном над несовершеннолетним владельцем назначен был управляющий поместьем Борис Сергеевич Коновальцев, отставной обер-офицер.
Как ни растерян был новоиспеченный помещик Макар, он все же посмел обратиться к подпоручику Стельцову с вопросом, зачем в этом непонятном деле понадобился еще и чужой опекун, коли имеются у Макара родные мать и отец.
— А разве мамаша не сказала тебе, что батюшка твой серьезно ранен? — удивился подпоручик. Юристы и Коновальцев молча при этом потупились…
По окончании процедур, которыми Макарий Владимирцев был формально введен во владение солнцевским поместьем, юному владельцу как-то мимоходом дали подписать еще один документик, которым помещик Макар Гаврилович Владимирцев и его опекун поручали юридической конторе господина Розеггера в Ярославле продать владение и перевести вырученные средства в Банк дю Женев на имя мсье Цурофф Георгий Пафлович, колонель рюсс… В личное, собственное пользование нового солнцевского владельца предоставлялся по свершению всей операции хутор Константиновский в 15 десятин земли, по луговой речке Шиголости, верстах в десяти от Волги.
Макарий Владимирцев не слишком утруждал свои мыслительные способности по поводу свалившегося на него с неба богатства и не принял во внимание мимолетные реплики юристов насчет угрозы конфискации недвижимостей, принадлежащих крупным жандармским чинам. В классе гимназии Макар помалкивал насчет своего четвертьмиллионного богатства, смысла всей операции не понимал и писал матери в Кинешму письма под диктовку Бориса Сергеевича Коновальцева, своего опекуна, причем письма посылались не почтой.
Вот в таких-то, не совсем обычных для тринадцатилетнего кадета занятиях Макарий Владимирцев провел целый месяц, и в конце этого месяца в жизни Макара произошли два новых события.
24 октября 1917 года инспектор пришел на занятия четвертого класса с журналом «Нива» в руках. После команды «Встать!» инспектор не разрешил ученикам сесть, а вызвал вперед воспитанника Макария Владимирова и объявил ему весть: благочинный отец Гавриил Владимирцев, раненный в августе при обстреле немецкой артиллерией города Риги, скончался в полевом госпитале. В журнале был напечатан его поясной портрет в пенсне, черной рясе и с крестом на груди.
Макар расстался с отцом еще в 1914 году, с тех пор ни разу его не видел, помнил смутно, но просил бога сохранить отца невредимым среди опасностей передовой линии и ко всем праздникам получал на свое имя письма, проверенные военной цензурой и содержавшие отцовские наставления и благословения. Макар «как-то вдруг понял, что приходить они больше не будут, представил себе осунувшееся лицо матери, а ночью в дортуаре с какой-то страшной остротою почувствовал боль от врезавшегося в тело стального осколка, что мучила отца перед смертным часом.
Поэтому весть о следующем событии, дошедшую до ярославской военной гимназии вечером 26 октября, Макар воспринял приглушенно, потому что касалась она всех, а не одного Макара, и он считал, что начальство разберется во всем и без него и скажет, что теперь надлежит делать воспитаннику Владимирцеву.
Первую весть об этом событии принес в корпус почтальон, подавший дневальному телеграмму на имя директора.
Дежурный офицер-воспитатель в досаде отшвырнул телеграмму прочь, потому что буквы и знаки ее отпечатались в перевернутом виде. Кто-то из воспитанников догадался поднести брошенную телеграмму к зеркалу. Он вслух прочитал отраженные зеркалом строчки о новом перевороте в Петрограде и перестрелке в Москве.
Кто послал телеграмму, что надлежало делать, почему телеграфный шрифт получился перевернутым, гадать было некогда. Из штаба округа полетели противоречивые приказы. Кто-то командовал старшеклассникам вооружаться, кто-то визгливо требовал: «Отставить!» Занятия в классах вскоре пошли кое-как, иные воспитанники потихоньку стали разбредаться по домам, началась сумятица и самовольщина.
И в разгар этой сумятицы, когда кому-то были розданы винтовки, а у кого-то винтовки отбирали, снова появился в здании ярославской военной гимназии адъютант полковника Зурова. Но был этот красивый подпоручик Стельцов уже не в офицерском мундире, а в простом сереньком костюме. Без долгих околичностей сгреб он в охапку солнцевского помещика Макария Владимирцева и тем же вечером с московского вокзала в Ярославле выехали они вдвоем в Кинешму.
Зиму Макар кое-как проучился в новой «Единой советской трудовой школе». Так теперь называлась бывшая кинешемская реальная гимназия. Мать велела вести себя в школе осмотрительно, дружбы ни с кем не заводить, молчать и о корпусе, и особенно о поместье Солнцево. В школьных бумагах Макара было записано, будто он сын убитого на войне ротного писаря. Об этих бумагах позаботился подпоручик Стельцов. Жил он под Ярославлем, ходил, как сам выразился, в «большевистское присутствие». И в доме Владимировых на Нижней улице в Кинешме появлялся проездом, очень редко. После каждого его визита Макарова мать становилась все озабоченнее.
В школе Макару понравилось. Сидел он на одной парте с бледным, рыженьким, боязливым Илюшей Моисеевым. Оказалось, что арифметические задачи, казавшиеся в корпусе абсолютно неодолимыми, решались здесь довольно просто, с тех пор как сосед помог Макару разобраться в некоторых премудростях математики. В корпусе Макар считал безнадежно потерянным для жизни каждый час, потраченный на уроки. Здесь же бывший кадет постиг, что на занятиях бывает даже интересно. Школьная учительница избавила Макара от такой напасти, как зубрежка стихов на слова с «ятем»:
Бедный, бледный, белый бес
Убежал в соседний лес,
Долго по лесу он бегал,
Редькой с хреном пообедал,
И за этот за обед
Дал обет не делать бед и т. д.
Стихи эти Макар вызубрил, а в лесу даже побаивался встречи со странным бесом, который представлялся ему похожим на главного мучителя в корпусе, дразнилу Горельникова, юркого и прыткого воспитанника, неистощимого в насмешках над поповичем… Стихи-то Макар знал, но применять их при диктовках не умел, писал «обед» через «е» и хватал в корпусе колы до самого четвертого класса.
