ему стало еще океистей, и прогулялся пешком до порта, который был неподалеку. Людей на улицах было много. Большинство сидело за столиками, выставленными из ресторанчиков на тротуары. Везде играли и пели марьячи в черных сомбреро и черных с белым костюмах, в которых когда-то ходили богатые плантаторы. Обычно это ансамбль из трех-пяти человек (гитары, обычные и большие, скрипки, трубы…), но увидел и одинокого аккордеониста. Пары самых разных возрастов, включая пенсионеров, танцевали в свете уличных фонарей на тротуарах и проезжей части. Машины объезжали их или останавливались и ждали, когда закончится танец. Отдыхать мексиканцы умели лучше, чем работать.
3
Уверен, что меня заметил издали. С каменной стены на высоком утесе человек виден за несколько километров. Одинокий путник, бредущий открыто, не прячась, не должен вызывать подозрений. Три человека — мужчина средних лет и два пацана, очень похожие, наверное, отец и сыновья — которые возились в тени утеса возле одной из лодок, вытянутых на берег, оставили свое занятие, молча уставились на меня. Они были невысокого роста, метра полтора, кривоногие, крепкие, жилистые. Кожа темно-коричневая. На лице и теле волос нет, как у многих азиатов, которые, как будут утверждать ученые, имеют с индейцами общих предков, а на голове черные, густые, подстриженные, как я решил, под горшок. Лица круглые. Носы широкие и длинные. Глаза темно-карие. Все трое в небольших шляпах, сплетенных из чего-то наподобие соломы, набедренных повязках из грубой зеленоватой ткани шириной с ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а после пропустили между ног так, что концы свисали спереди и сзади. Босые. У отца на шее амулет с маленькой красивой морской раковиной.
Я остановился в тени в паре метрах от них, снял с плеча палку и уронил на песок вместе с барахлом, после чего вытер тыльной стороной ладони пот со лба и показал жестами, что пью воду. Отец понял меня, взял из лодки сосуд из сушеной тыквы, заткнутый тонкой кукурузной кочерыжкой, протянул мне. Вытянув пробку, я сделал несколько жадных глотков. Только после последнего почувствовал вкус густого напитка. Мне показалось, что это кукурузная мука, разведенная водой и подперченная. Но свою задачу напиток выполнил — жажду утолил.
Я вернул тыкву и поблагодарил на русском языке, положив правую руку на грудь в области сердца. Индейцы поняли правильно, улыбнулись. Отец что-то произнес, наверное, что такая мелочь не стоит благодарности. Дальше я показал на лодку, потом изобразил, что гребу веслом — ураган — переворот лодки — плыву, уцепившись за бревно. Подумал, что в чудесное появление бревна они поверят быстрее, чем в спасательный жилет. И не ошибся. Отец жестами поинтересовался, откуда я приплыл? Я показал на восток, потом изобразил круговорот солнца и греблю и, растопырив пальцы на обеих руках, отсчитал тридцать дней, чтобы поняли, что я прибыл не с островов по соседству, а с более далеких мест. Поскольку это единственный город майя, имеющий крепостные стены и расположенный на берегу моря, значит, на его жителей нападают не обитатели внутренних районов полуострова Юкатан, а, скорее всего, приплывавшие с находящегося неподалеку острова Куба. Поняв мои жесты, отец показал мне, чтобы посидел в тени, подождал, когда они закончат работу, а потом все вместе пойдем к ним в гости.
Они перебирали пойманную рыбу. Самую крупную складывали в одну корзину, среднюю в другую, а мелочь в третью. Закончив, отец взял первую, старший сын — вторую, младший — третью, и мы пошли в город. На всякий случай я засунул саблю в свое барахло. В Европе чужаков в оружием в город не пускают. Да и не спасет она меня, если решат убить. Весь гарнизон и даже караул человек в десять я не одолею.
Лестницы наверх не было. Мы поднимались по крутой, петляющей тропинке, на которой кое-где были вырублены ступеньки. По пути представились. Я не стал насиловать их языки, назвался коротким именем. Отец оказался Вунуром, старший его сын — Хорадо, младший — Габор. Вышли левее пирамиды, которую я назвал зиккуратом. Там в западной крепостной стене, сложенной из не очень крупных камней, был крепкий деревянный навес на кожаных петлях, поднятый вверх и зафиксированный с помощью веревок. На нижней сейчас стороне были два деревянных засова, которые ходили в деревянных скобах. Проход-тоннель в городской стене был метров семь-восемь длиной, метра два высотой, но последние полметра сужался треугольником, поэтому мне приходилось строго держаться середины прохода, и такой ширины, чтобы мог пройти один человек или два боком. Снаружи был второй такой же навес. Так понимаю, оба на ночь опускали и закрывали на засовы.
Охраняли вход в город пять человек в темно-красных тряпичных шапочках с узлом на макушке, в который были вставлены перья, скорее всего, орлиные, и набедренных повязках темно-красного цвета. Все босые. Двое стояли на стене под навесом из пальмовых листьев, недавно обновленных, наверное, сразу после урагана, а трое встречали нас у ворот. Те, что наверху, и двое нижних имели по одному перу в шапке и были вооружены копьями с небольшими наконечниками из кремния, а пятый, с двумя перьями в шапке, наверное, командир, держал деревянный меч или плоскую дубину метровой длины, типа весла с короткой рукояткой, внизу около семи сантиметров шириной, а вверху около пятнадцати. В торцы вставлены тонкие и очень острые кусочки черно-бурого обсидиана, из-за чего оружие напоминало потемневший нос рыбы-пилы. Командир, поглядывая на меня, задал Вунуру несколько вопросов. Как догадываюсь, тот озвучил версию, рассказанную мной жестами. Услышанное очень удивило охранников. Они что-то бурно обсудили, после чего командир по-дружески похлопал меня по левому плечу и подтолкнул внутрь города: зах а д ы, д а р а гой!
С верхней части утеса содрали слой почвы, подровняли — и получились каменные улицы, очень узкие, какие я часто видел в азиатских городах: два человека разойдутся, а три вряд ли. Зато в них постоянно была тень. Дома одноэтажные каменные с высокими крышами из пальмовых листьев и без окон, даже бойниц нет. Дворы огорожены высокими каменными стенами. Вход через узкую деревянную дверь на кожаных петлях. Чем ближе к зиккурату, тем больше становились дома и дворы, а улица шире.
Людей по пути нам попалось мало. Все они останавливались и пялились на меня — рослого по их меркам, светлокожего и светлоглазого блондина с двухдневной щетиной на лице. Женщины молча, мужчины задавали вопросы. Вунур тоже останавливался, а мы вместе с ним, и подробно отвечал. Как догадываюсь, это были его минуты славы.
Женщины были одеты
