— Вы всех из этого фильтрационного центра выпускаете? — спрашиваю я его.
— Тех, кто прошел проверку регистрации, да, — неохотно отвечает толстяк.
— А были случаи, когда кто-то проверку не прошел? — допытываюсь я. Автоматчик поджимает губы. — Вы не можете ответить?
— Вы меня ни о чем таком не спрашивали. Вот так, — говорит он и куда-то уходит.
Елена пытается объяснить мне, что фильтрация луганчан нужна для того, чтобы не допустить на украинскую сторону сепаратистов.
По разбитой гусеницами пыльной дороге мимо фильтрационного центра проезжает колонна бронетехники. Военные и бойцы Нацгвардии с украинскими флагами едут в сторону Металлиста — небольшого поселка, располагающегося над Луганском, в нескольких километрах от Счастья. Металлист — это уже территория, подконтрольная «Луганской народной республике», там сейчас идут бои. Через эту же дорогу пролегает маршрут «зеленого коридора» для беженцев, который официально объявил штаб антитеррористической операции. Власти договорились, что с 10 до 14 там будет двустороннее прекращение огня на двести метров с одной и другой стороны дороги. Правда, через этот путь практически никто не ездит: слишком опасно, стреляют, несмотря на «коридор». Беженцы добираются до Счастья обходным путем, через станицу Луганскую.
— Завтра уже не поеду никуда, — сокрушается водитель маршрутного такси, только что привезший людей из Луганска. — Сплошная мука. Они ж обещали «зеленый коридор», а никакого «коридора» нет, езжу по таким дорогам, что никаких денег это не стоит. А тут еще этот цирк, фильтрационный центр какой-то. На фиг он нужен? Стоять лишний час.
За место в маршрутке пассажиры платят 50 гривен, около пяти долларов, хотя от Счастья до Луганска всего двадцать километров. После разговора с прибывшими становится ясно, почему водитель берет так дорого.
— Мы сегодня выехали в девять утра, а приехали только сейчас, — говорит беженка. На часах 16:00. — Там нет дороги, сплошные пески, нашу маршрутку трактор тащил. Трактористу пришлось отдельно денег давать. И сами шли кучу времени пешком, по колено в песке.
Женщина стоит босиком. Несмотря на семичасовую муку, она выглядит счастливой — радуется, что удалось выбраться. Ее дом, рассказывает беженка, находится в низине между микрорайоном Мирный и автовокзалом, который обстреливается «ополченцами».
— Они постоянно через нас стреляют, а те — в обратную, — говорит женщина, не уточняя, кто «они», а кто — «те», хотя очевидно, что речь идет об «ополченцах» и украинской армии. — Последнее время мы постелили в подвале матрас и там спали.
Из Луганска ее вместе с семьей вывезли волонтеры. Их посадили в автобус на площади перед старым железнодорожным вокзалом. «Иначе, — говорит она, — не выехать: на блокпостах бандиты стоят».
Похожей деятельностью занимаются и представители «Луганской народной республики»: они организовывают транспорт для отправки луганчан в Россию. Так уехать проще, объясняет беженка: «ополченцам» выгодно создавать статистику беженцев в РФ, чтобы доказать, что в Луганске никто не поддерживает Украину.
«Дамы и господа, пришло время бокса», — доносится искаженный мужской голос из автомата с боксерской грушей, установленного возле закрытого продуктового магазина на трассе. Следом за объявлением включается восьмибитная версия песни Pink Floyd — The Wall. Проходящий мимо беженец ненадолго задерживается возле автомата, как бы раздумывая, пришло время бокса или еще нет. Автомат повторяет объявление, и мужчина уходит.
По пыльной дороге снова проезжает колонна бронетехники. Где-то неподалеку раздается несколько взрывов. Никто из приезжих уже не вздрагивает.
К развилке подъехали наблюдатели из ОБСЕ, и вокруг них моментально собирается группа беженцев.
— Заканчивайте это, а? — обращается к представителю миссии водитель маршрутки. — Неважно, кто победит, хоть китайцы! Понимаете, моя сестра уже которую неделю из погреба не выходит, боится, что на улице ее сразу снаряд убьет. Это даже хуже, чем в Славянске. Я посмотрел, какие там разрушения, и вот что скажу: это в сравнение не идет с Луганском.
Представители миссии понимающе кивают.
— Помогайте, оно же никому не нужно, — добавляет маршрутчик. — Пройдет время, и вот увидите, вскроется, кто на этом заработал.
Из машины с повязанной на боковое зеркало белой тряпкой выходят две девушки. Одна из них, постарше, со строгим лицом, завидя проезжающих мимо украинских солдат, подпрыгивает и принимается махать им рукой.
— Давай их приветствовать, Алла, давай! — подначивает она подругу. Та вздыхает с каким-то печальным облегчением.
— По Луганску теперь почти никто не ездит, только дорогие тачки, — принимается рассказывать Алла. — Это «ополченцев», отжатые. И вы знаете, пусть говорят что угодно, но я точно знаю, что они пуляют со всех сторон. Люди же видят своими глазами, как они стреляют на аэропорт, а мы у них, получается, сзади щитом стоим. Понятное дело, что армия стреляет в обратную, но они же провоцируют.
Старшая подруга поддакивает и добавляет:
— Нас еле выпустили, на блокпосту хотели машину отнять. Она служебная, с киевскими номерами. А они как говорят: имущество республики, оккупированная территория, забираем для нужд ЛНР...
— Вот смотрите: я живу в самом центре, — продолжает Алла. — Снаряды летят из-за моего дома и попадают в парк Горького. Туда, где никакой армии в помине нет. Зачем они так делают?.. Нам это все не нужно было. Ну, были маргиналы, которые вышли в поддержку этих сепаратистов, у которых ничего нет. Вот они разбогатели, эти писюны, которые фоткаются с оружием и девочками. Эх, если бы было ощущение, что армия вот-вот зайдет в город, то посидела бы дня три в подвале. Но сейчас тишина гробовая, иногда только снаряд упадет, и ощущение, что это длится вечность.
— Добрее надо быть, — встревает маршрутчик. — Все беды случаются от злости. Будем добрее — будет мир.
— Войны просто так не падают на наши головы, — продолжает Алла, выдерживая драматическую паузу. — Значит, что-то с нами не так. Однажды Кужель (украинский политик, экономист родом с Донбасса. — Авт.) сказала, что когда впервые побывала на Западной Украине, то поняла, что там люди любят каждый клочок своей земли, каждую ялыночку. А мы тут любим только своих близких. Поверхностно это как-то, нечестно. Ну, теперь научимся...
Выговорившись, Алла с подругой садятся в автомобиль и уезжают в сторону Сватово — города в Луганской области, подконтрольного украинским властям, где размещается лагерь для временных переселенцев. Жара в Счастье спадает. Беженцы, прошедшие регистрацию, разъезжаются кто куда. Где-то неподалеку снова раздаются взрывы.
Екатерина Сергацкова, «Сноб»
5 августа 2014
7 августа «премьер-министр» ДНР Александр Бородай заявил о том, что уходит в отставку по собственному желанию. Его место занял лидер боевого движения «Оплот», житель Донецка Александр Захарченко.
8 августа журналист Financial Times Сэм Джонс сообщил со ссылкой на социальные сети и экспертов, что на востоке Украине погибли 12 сотрудников Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил РФ, которые официально находились в отпусках.
Жизнь после освобождения. Типичный Северодонецк
К Северодонецку ведет разбитая дорога, которую преграждает взорванный мост. Когда украинская армия выбивала отсюда боевиков, переход через реку провалился. Местные жители, как ни в чем не бывало, ходят через впадину пешком. Некоторым — кого занесли в специальные списки — разрешили передвигаться на машинах.
Северодонецк — типичный город на Донбассе, освобожденный от боевиков. Большая часть населения пассивно поддерживала сепаратистские настроения, надеясь, что Луганскую область вместе с Донецкой присоединят к России, как Крым.
Когда в городе появились люди с оружием, в основном казаки, местные поняли, что поддерживать сепаратистов больше не желают. Постепенно с улиц исчезли прохожие, с телевидения — украинские каналы, перестали работать банки и некоторые фирмы.
Северодонецк, как и другие города, оказавшиеся в подчинении у так называемой Луганской народной республики, погрузился в полумрак.
— Было неприятно и непривычно, что в городе пусто. Неприятно было видеть этих «ополченцев» на блокпостах, входить с ними в контакт, — рассказывает местный житель, работник крупнейшего северодонецкого завода Владимир Николенко. — Неприятно было, что нигде своего родного знамени украинского не увидишь. Я ходил на работу, а внутри завода размещается сторонняя организация, во дворе у них долго знамя Украины висело. И вот я проходил, смотрел на него, и настроение поднималось, хоть оно за забором и колючей проволокой.
