Но окончательно отвернулся аллах от мурзы!
Во Владимир въехали уставшие, на едва плетущихся конях. Никак не думал Бурытай, что здесь, на подворье главного баскака русской земли хана Китаты, его ждет новый удар.
Во Владимире хан жил в деревянной просторной избе, но внутри стены, пол, потолок были сплошь покрыты коврами.
Бурытай увидел Китату, восседавшего на подушках. Рядом с ним на таких же подушках, но ниже хана, сидели два человека в халатах, в шапках. Все пили кумыс, который подливал им в чашки полуобнаженый темнокожий слуга.
Высокое положение царева посла требовало, чтобы вошедший распростерся перед ним, что Бурытай и сделал.
Падая на ковер, он успел с радостью отметить, что один из гостей Китаты был его дальним родичем и приближенным хана Сартака. Правда, встретившись взглядом с мурзой Тутаром, так звали родича, он не заметил ответной радости — глаза Тутара были холодны и непроницаемы. Но это не обескуражило Бурытая: не подобает степенному, уважаемому себя человеку, подобно слезливой женщине, выказывать свои чувства.
— Да пребудешь ты в долгой радости! — приветствовал мурза главного баскака.
Он ждал, что Китата поднимет его, — ничего такого не произошло, Мурза поднял голову — его обжег колючий взгляд главного баскака, который даже не пошевельнулся. Почти не раскрывая рта, Китата процедил:
— С чем прибыл?
Обида захлестнула мурзу, и, наверно, она была заметна на его пыльном лице. «Кичливый ишак, забыл законы гостеприимства!» Бурытай скосил глаза на родича — тот был по-прежнему безучастен. «Может, уже известно, с каким позором я прибыл сюда?» Эта мысль обожгла мурзу: сам он мог объяснить, сгладить случившееся: воины князя Константина коварно напали на слободу; мало людей — не было возможности выстоять. Совсем иное могут наплести недруги. Но он скакал без передышки. Кто мог опередить его?
— Садись. — Китата посчитал, что достаточно помучил мурзу, сбил спесь. Он кивнул слуге, и тот быстро, взял новую чашку, нацедил кумысу, подал. — Садись отдыхай, — уже приветливее добавил он. — Рассказывай. Видно, путь твой был долгим и спешным. Что привело тебя сюда в этот печальный для нас час?
Мурза вопросительно перевел взгляд с одного на другого— ответа не получил. Но баскак сказал: «Печальный час…»
— Рассказывай, — опять сказал Китата.
И тогда мурза, с достоинством, стараясь ничем не выдать давящий душу стыд, стал рассказывать о заранее подготовленном ярославским князем Константином восстании, красочно передал, как коварством заманил его князь в гости и мурза не был убит только благодаря смелости своих нукеров и собственному самообладанию.
Тут Бурытай заметил, что Китата быстро переглянулся со своими гостями, но, словно спохватившись, тотчас потянулся к чашке с кумысом. Бурытай принял мелькнувший взгляд за сочувствие к себе. И, уже не сдерживаясь, закричал:
— Приехал! Скажи свое слово великому князю владимирскому Александеру: пусть сам накажет дерзких! У него есть воины, есть оружие, есть воины и у Кости-князя. Пусть поцапаются. А?
Китата не торопился с ответом, маленькими глотками тянул кумыс. Потом сказал:
— Это ты хорошо задумал. Пусть неверные омочат землю своей кровью, пусть бьют друг друга.
— Только так! — воскликнул Бурытай. — А мне дай воинов. Пойду по следам Александера. Пеплом покрою их землю. Ударами стрел и мечей устрашу врагов. Вся добыча, все пленные — твои.
Мурза повеселел, гордо поднял голову; жмурясь от удовольствия, представлял, как будет пылать богатый город, стояли в ушах стоны умирающих, крики о пощаде. «Дворец Кости-князя сброшу в реку, — опять вспомнил он уже решенное. — Вместе со всеми, кто в нем будет! Жаль, у Кости-князя нет княгини, можно было забрать к себе в юрту. — И вдруг высветилось: конский загон в слободе, русокосая девушка в истерзанном платье. — Возьму ту девку. Ай, хороша уруска!» С трудом избавляясь от блаженного состояния, в котором был, сказал:
— Наши владения там, где землю хоть раз топтали копыта монгольских коней. Пусть трепещут от страха покоренные. Кто противится — уничтожай, не жалей ни взрослого, ни малого. Только так! Забываем! Забыли заповеди Повелителя Вселенной Чингиса.
Мурза вдруг понял: не надо было говорить этого — Китата мог посчитать его слова за упрек. С опаской покосился на главного баскака — у того брови ползли вверх. «Ах, аллах!..»
— Старая собака на пустое дерево лает, — презрительно сказал баскак. Как плетью хлестнул, обжег взглядом. — Ты лучше всех знаешь заповеди Чингиса?
«Достойные слова в устах презренного становятся пустыми. Шелудивый пес! Бежал, не чуя ног от страха, — поучать вздумал!»
Китата согласен: Бату-хан проявил непонятную слабость, надо было вырезать русских под корень, как делал его великий дед Чингис-хан со всеми непокорными народами; уничтожить всех, вплоть до детей, доросших до тележной чеки. Разъезжая по городам, баскак хорошо видел: оживает Русь, оправляется от потрясения после Батыева похода, хитрый князь Александр копит войско. Самое время — подрезать ему крылья, не то он постарается вырваться из когтей степного беркута.
Но перед Китатой сидели мурзы — вестники черных дел хана Берке. Не прекращается смута в Орде: хан Берке покусился на жизнь Сартака, наследника Батыя и владетеля поволжского улуса. А ее, смуту, только и ждут князья русские: она ослабляет Орду.
Снова глянул на Бурытая из-под прищуренных век. «Это он хорошо придумал: послать князя Александра на расправу с восставшим городом. А откажется… Новый хан, Берке, будет недоволен, он не терпит князя Александра, не задумываясь, передаст ярлык на великое княжение более послушному. Тогда порядок в русских землях будет наводить татарское войско. Надо устрашать, обессиливать непокорливых».
— Ты хотел видеть князя Александра, хотел все сказать ему?
Бурытай закивал.
— Ты потерял голову, слишком спешил. Почто не узнал, где князь Александр?
Мурза растерянно заморгал. «Где быть великому князю, если не в своем стольном городе?»
— В Переяславле князь, туда поезжай. Сам! — В то же время подумал: «Этот старый ишак своей глупой самодовольностью непременно разозлит князя, заставит пойти наперекор».
Китата отвернулся, дав понять, что все сказано; о воинах, которых просил мурза, не упомянул. Бурытай сник. Пятясь, вышел из деревянной юрты.
Мурза валился с ног от усталости, обмяк от унижения. «Аллах, покровитель сильных, отвернулся…»
Он лежал в наспех раскинутой воинами юрте, когда кто-то тронул его за плечо. Бурытай обозленно обернулся и тут же вскочил — перед ним стоял суровый, непроницаемый родич Тутар.
— Любимый брат мой, сверкающий всеми достоинствами души и ума! — надрывно воскликнул Бурытай. — Объясни, что происходит? Я припал к ногам царева посла, я все сказал. Разве была в моих словах ложь?
— Ты все так говорил, — спокойно ответил Тутар, опускаясь на подушки. — Ты не ведаешь всего. Тебе известно: после великого воителя Бату-хана по родовому закону верховной палаткой Золотой Орды стал править его сын Сартак, но не знаешь, что великий хан Сартак, да будет ему вечное блаженство, ныне переселился из этой непостоянной обители в стоянку неизбежную. Так хотел Берке, дядя его. Ты удивлен, увидев меня у Китаты? Я не стал ждать участи хана Сартака и обманом отправленных из этой жизни в объятия аллаха его верных багатуров. Я скакал сюда с черной вестью. Я рассчитал: великий каан всех монголов — благословенный Менгу возьмет меня под свое покровительство и защитит от зла, что сеет теперь хан Берке, который далек от пути скромности и мягкости. Вот почему я оказался в юрте Китаты.
Бурытай слушал родича, приоткрыв рот, на его желтом испуганном лице проступил пот. Он попал к Китате не вовремя: когда тот был озабочен смутой в Орде, можно ли было рассчитывать на благосклонный прием, да еще не к месту призывать к резне русских?
— Но ты знай, — все так же медленно и спокойно продолжал Тутар. — Мои сотни не потрепаны, они в донских степях. Багатур Тильбуга идет с ними сюда. Я предупредил об этом царева посла. Он доволен моим решением. Разогревай раздор среди князей, требуй от князя Александра наказания твоим обидчикам. Я хорошо знаю его повадки, он станет хитро увиливать. И тогда мои воины обрушатся на ослушников. Ты будешь отомщен, мы возьмем хорошую добычу,
Топорок поглядывал по сторонам, выискивая, где можно было бы остановиться, себе и коню дать отдых. Дорога шла лесом. Час назад при открытом солнышке прокатил из тучи быстрый, косой дождь (наверняка, к близкому ненастью), но сейчас от него и следа не осталось, небо опять высокое и голубое, все обсохло. Воздух прозрачен, а душистый запах цветущих трав был густ до одури.
Справа, среди деревьев, мелькнул просвет, Топорок свернул туда. Он выехал на полянку. Тут и вправду можно было уютно расположиться: в конце полянки протекал чистый ручей; но главное — с дороги не видно: своя земля, а беречься не грех. Возле ручья мягкая, как шелк, трава; конь, напившись, потянулся к ней; и Топорок, ополоснув лицо и тоже напившись, с наслаждением растянулся на этом мягком травяном ковре. Только сейчас заметил, что лес в этих местах светлее — много дубков и кленов, не то что непролазные дебри, чернолесье, к которым привык дома.
