Так и не дождавшись приступа, попавшие в осаду понемногу успокоились. Помещение как вверху, так и внизу было сухое и, кажется, теплое, только крысы то и дело сновали, противно царапая когтями глинобитный пол и настил. В темноте одолевал сон, но заснуть ни в коем случае нельзя. Пока что люди чувствовали себя в безопасности; стараясь убить время, они начали было переговариваться и даже перекликаться между собой. Но вожак это сразу же настрого запретил; ему эта безопасность казалась не очень-то надежной, и он принялся советоваться со старшими. Больше всех был удручен уже повидавший войну, все еще прихрамывавший Букис — он все ворчал, будто остальные были тут в чем-то виноваты.
— Загнали нас в ловушку, ясное дело. Вот увидите, утром все это сатанинское отродье навалится на нас.
В темноте было слышно, как Симанис яростно скребет в затылке.
— Это тебе не калмыки с лучками, у татар тоже мушкеты.
Клав оказался самым храбрым.
— Ну, стены у амбара вон какие толстые, пули тут без толку. Бойницы со всех сторон, и пороху у нас пока что хватает — будем палить не жалеючи.
Букиса это не убеждало, он все гудел свое:
— Думаешь, они так и будут сидеть в лесу да царапать наши стены? Мы же окружены — ворвутся и сомнут нас.
Мартынь скрыл свои опасения и постарался говорить так, будто пребывает в твердой уверенности:
— Где же им ворваться?! Покуда они из лесу да из парка добегут сюда, мы добрую половину их положим пулями. А и добегут, то как ворвутся в одни двери? Мечи у нас есть, неужто мы не умеем с ними управляться?
Симанис по-прежнему скреб затылок.
— Ну, тогда они не полезут, а постараются выморить нас голодом. Надолго ли нам провианту хватит?
В каждом возражении есть доля истины, но теперь даже эту долю необходимо приглушить, иначе она породит во всем ополчении малодушие и, может быть, даже отчаяние, из-за которого борьба в самом начале может показаться безнадежным делом. Ответил вожак лишь после длительного раздумья, но зато так твердо, будто сам верил в каждое свое слово.
— Их немногим больше нашего, это тоже ясно-понятно, а потом еще ведь не так темно было, чтобы они нас не разглядели. Будь у них сила, они бы ни за что не пустили нас в эту крепость, а сразу же напали бы на открытом месте. Они, надо думать, ждут подмоги, которая может заявиться сюда завтра. Да только и это еще ничего не значит. Ежели ночь будет темная да ненастная, проберемся к опушке, кто подвернется — как цыпленка задавим, а пока остальные подоспеют, мы уже далеко уйдем. Где им в темноте да верхом с нами справиться! Знать бы только, где тут самая чащоба… А денек нас завтра ждет горячий. Накажите людям, чтобы зря языки не чесали и надеждами себя не очень тешили.
Ночь прошла спокойно, а с утра и впрямь начался горячий день.
Еще с восходом солнца в парке и в лесу стало заметно подозрительное движение, при виде которого у осажденных напряглись нервы и по спине забегали мурашки. Слышно было, как там перекликаются. Нет-нет да и покажется какой-нибудь смуглый человек в мохнатой шапке то верхом, а то и пеший и вновь исчезнет; ржали лошади, за развалинами замка из леса к парку вихрем промчался всадник, низко пригнувшись к спине коня, — казалось, он сросся с несущим его животным. Латышские мужики, выпучив глаза, глядели на этого невиданного летящего всадника, в памяти у них воскресло множество слышанных рассказов о неуловимых татарах, их искусстве верховой езды и жестокостях. Но выхода уже не было, надо держаться до последнего; это сознание заставляло всех сочетать осторожность е отвагой, чтобы до последнего вздоха биться за свою жизнь. Ни одного труса среди ратников уже не было, Эка с Тенисом сами направились к окошку около дверей. Из развалин замка ожидался ближайший и более ожесточенный обстрел, а может быть, и штурм входа. Зарядив мушкеты, они еще опробовали один у другого мечи, показав друг дружке, как лучше колоть и рубить. Храбрость людей еще больше воодушевила Мартыня, он быстро сновал вверх и вниз, проворно расставлял стрелков, точно староста, наряжающий людей на молотьбу в господской риге.
В лесу трижды резко пропела труба; ясно, что это сигнал к началу приступа. С трех сторон на опушке и на краю парка замелькали мохнатые шапки, татары выскочили и залегли в кустах, — видимо, им мешали стрелять деревья. Раньше всего грохнули четыре мушкета из развалин замка; значит, за ночь там прибавилось еще два воина. Пули щелкнули о стену амбара, снизу и сбоку обоих окошек. Затем начали попыхивать дымки; свист и жужжание пуль смешивались с резкими хлопками снаружи; трещала черепица, в крыше зазияли рваные отверстия, по скату загрохотали осколки. Самое дальнее место приходилось против задней стены амбара, в низине с южной стороны; оттуда пули даже не достигали стены, а только вскидывали струйки земли, не долетая до взгорья либо перелетая его. Из амбара же ответил всего один-единственный выстрел — Лауков Тенис не удержался, чтобы не выпалить по развалинам, где у самой земли из подвального окна заклубился серый дым. Но и он сразу же прекратил огонь после окрика вожака и тычка в бок, отпущенного Экой.
Осажденные не отвечали, зато татары стреляли не переставая, то частыми залпами, то поодиночке. В четыре прыжка Мартынь взлетал наверх по ступенькам, в три прыжка оказывался внизу. Треск снаружи, грохот осколков по крыше, пуля, нет-нет да и залетающая в амбар, — ничто его не пугало. Он держался вызывающе, выпрямившись во весь рост, откинув голову, глаза его горели огнем прирожденного воина. Ежеминутно он оказывался то у одной, то у другой бойницы, ничуть не опасаясь, глядел наружу, наблюдая за противником на опушке леса и в развалинах. Его отрывистые приказы слышны были во всем помещении, они подстегивали людей, и ратники тотчас безропотно выполняли их — власть вожака управляла ими, словно туго натянутые вожжи. Даже Пострел на коленях Инты, сидящей на полу у самой стены, следил, как он бегает вверх и вниз, временами протягивая к нему руки и удивленно и восторженно тянул свое «а-а!»
Так прошло часа два-три — некому теперь было следить за временем. Вожак выпрямился на самом верху лестницы и крикнул:
— Поглядывай! Теперь они попытаются добежать сюда. Целиться спокойно, стрелять не спеша, дальше середины поляны не подпускать.
И в самом деле, казалось, что он предугадал события — выстрелы понемногу стихли, запела труба, над кустами показались лохматые шапки, и с трех сторон вынырнули фигуры татар. Теперь настал черед осажденных. В развалинах замка, над бугром, показались четыре головы, но пули Тениса и Эки мгновенно пригнули их к земле. Это были самые первые выстрелы ратников, затем принялись стрелять у окошек задней стены, а там и сверху. Три залпа, один за другим. Но этого было достаточно: там и сям у кустов кое-кто растянулся на земле, остальные исчезли; видимо, латышские воины целились неплохо. Когда ветер рассеял дым, опушка снова опустела, только одинокий злобный треск прозвучал оттуда. Наверху засмеялись.
— Досталось на орехи, будут теперь раскаиваться! Копти небо!
Но вожак с середины лестницы между амбаром и чердаком оборвал их:
— Рано зубы скалить! Это только начало, они еще полезут.
Два раза татары лезли еще. В третий раз они пробежали половину дороги к амбару, но когда четверо упали замертво и некоторые, видимо, были легко ранены, все повернули назад, в кусты, волоча за собою подстреленных. Осажденные начали выдыхаться; возбуждение их спадало, они уже едва держались на ногах; мушкеты в бойницах дрожали, нет-нет да и мерещились подымающиеся из кустов лохматые шапки; иная пуля улетала туда и вовсе зря.
Но к вечеру произошло чистое диво. Позади развалин замка они заметили скачущего всадника, минуту спустя прозвучала труба, заржали кони, похоже было, что татары из лесу собираются к парку и пруду. Осажденные безмолвно и изумленно наблюдали за тем, что там происходит. На лужку за прудом понемногу выстроились две прямых шеренги, человек, верно, с пятьдесят. Размахивая бумагой, мимо них проехал гонец, остановился, с минуту что-то говорил. Построившиеся дружно прокричали в ответ, на миг затихли, потом завопили, вытягивая руки к амбару. Передний ряд пригнулся к конским шеям, задний поднялся на стременах, прогремел дружный залп. Свинцовый град врезался в крышу амбара, о стены хрустели зубы исполинского зверя, единственная шальная пуля влетела в окно рядом с дверью, просвистела над самой головой Эки, выщербила камень в задней стене и метнулась куда-то вбок. Кто-то тихонько вскрикнул, но Мартыню некогда было оглядываться. Не остерегаясь, он высунул голову в открытую дыру и в изумлении убедился, что на затянутой дымом поляне татар уже нет. Выпустили наружу Криша, чтобы он постарался разведать, что же там происходит.
Но тут истошно завопил Пострел. Предводитель услышал встревоженный голос Инты, обернулся и остолбенел. Два человека поддерживали Клава, Инта присела перед ним на корточки, но ему уже ничем нельзя было помочь: старшой дружины откинулся, будто засыпая, закрыл глаза и вздохнул в последний раз. Даже крови не видать, только правая ладонь плотно прижата к левой стороне груди. Инта подняла голову и оглядела стоящих кругом ратников — в глазах ее промелькнули такое отчаяние и боль, что все уставились в пол. Люди старались не дышать, таким потрясенным видели они Мартыня впервые. Это же его ближайший друг и соратник еще с тех пор, когда Майя сидела в подвале замка, за что молодой барон едва не поплатился своей жизнью.
