— Я сама хотела нижайше просить тебя показать мне Израиль. И, не буду скрывать, меня очень интересует караванный путь в Египет. Для моей страны торговля пряностями и благовониями — важный источник дохода.
— Вот видишь, как хорошо! Можно сочетать и приятное, и полезное. К тому же, у меня прямо на берегу Чермного моря прекрасный дом, где можно отдохнуть немного от иерусалимской пыли и суеты… Тогда завтра, с раннего утра и выезжаем.
Дорога в Ецион-Гавер заняла больше времени, чем предполагал царь. Они заезжали во многие селения и города, и везде Соломона и Билкис восторженно встречали толпы людей.
Может быть, не прав был писатель Иосафат, когда говорил о недовольстве народа Израиля? — думал Соломон, радостно откликаясь на приветствия толпы. — Может, нет в народе ненависти ко мне? Разве не сумел бы я отличить подлинную радость от фальши? Нет, не нужно обольщаться, в интересе людей к нам больше любопытства и страха, да и наместники хорошо подготовили мой визит… Ну, что ж, страх может быть достойной заменой любви — более надежной и менее изменчивой…
* * *
В одном из маленьких селений, отвоевавшем для жизни узкую полоску земли у самого края пустыни, повстречал царь интересного человека. Ранним утром, прогуливаясь в одиночестве по окрестностям, он услышал размеренные, гулкие удары молота по наковальне. Пойдя на звук, царь покинул селение и увидел приткнутую к подножию горы небольшую кузницу. Подкравшись незаметно к увлеченному работой человеку, Соломон с удивлением отметил, что изделие, уже почти законченное мастером, не напомнило ему ничего из виденного ранее. Это не было ни мечом, ни секирой, не было похоже ни на один известный строительный или земледельческий инструмент. Да и сам человек выглядел довольно странно: абсолютно не обремененное одеждой, его жилистое, аскетичное тело было прикрыто только узким лоскутом набедренной повязки. Смуглую, совершенно безволосую грудь и плечи бороздило множество мелких и глубоких шрамов. Грубые, сильные руки кузнеца резко контрастировали с тонкими благородными чертами лица, обрамленного короткой курчавой бородкой.
Кузнец закончил работу, окунул изделие в кадку с водой и, окутанный клубами пара, медленно распрямил спину. Соломон подошел ближе, вежливо поздоровался.
— Судя по всему, твое изделие закончено, но я не могу по его виду понять — что это такое, хотя повидал на своем веку многое. Позволишь посмотреть поближе?
Кузнец равнодушно пожал плечами, сел на большое бревно, предложив жестом сделать то же самое царю.
— Твои уста просят, а глаза повелевают, — с улыбкой произнес он. — Сдается мне, не часто ты в своей жизни просил людей о чем-то. Смотри, — он протянул Соломону длинное, не менее четырех локтей, похожее на копье изделие, раздвоенное на конце и увенчанное парой небольших шаров.
Царь долго и внимательно разглядывал необычный предмет, пытаясь угадать его предназначение.
— Нет, точно никогда такого не видел, — задумчиво произнес он, с любопытством рассматривая уже самого мастера. — Это оружие?
Кузнец усмехнулся:
— Что есть оружие? Миска, из которой мы едим, при определенных обстоятельствах может стать оружием. Оружие-это не то, что в руках, а то, что в голове.
— Так ты мудрец? Мудрец, изготавливающий по ночам странные изделия в маленьком селении у самого края пустыни… Ты ведь иноземец? Египтянин, нет, сириец? — с сомнением в голосе предположил Соломон.
— Я гиксос, и мои предки в течение нескольких столетий правили Египтом. А ты, кто такой ты? Одет в простую одежду, но осанка, голос, взгляд — все выдает человека, привыкшего повелевать. Ты — судья, может быть сам назиб, — в голосе гиксоса послышалась тревога. — Прости, если я не был с тобой достаточно учтив.
Соломон широко улыбнулся:
— Не бойся, я не судья и, тем более, не назиб. Я человек, ищущий мудрости.
— В этом селении? — усомнился кузнец. — Хотя мудрым можно стать не выходя из дома, если боги будут милостивы к тебе.
— Боги? В каких богов веришь ты?
— Я не верю в богов, только в собственные силы и знания. Я не встречал еще в жизни своей человека, которому помогли бы боги вырастить урожай или излечить больного. Впрочем, я не люблю говорить о вере, — махнул рукой гиксос. — Эта бронзовая палка помогает мне разговаривать с дикими зверями, — сменил он тему.
— С дикими зверями? — Соломон напрягся в предчувствии чего-то необычного. — Я правильно расслышал твои слова? — Он взял в руку палку, чтобы еще раз внимательно ее рассмотреть, и, в косых лучах набирающего силу солнца кровавым огнем сверкнул на пальце его перстень.
Гиксос вскочил, словно ужаленный змеей, прикрыл лицо свое руками, и спустя мгновение пал ниц, рабски распластавшись на песке. Все это произошло настолько быстро, что Соломон успел только инстинктивно отшатнуться.
— Что случилось? — воскликнул он. — Что повергло тебя наземь?
— Твое царское величие! — глухо пробормотал гиксос, отползая от Соломона.
Царь встал, медленно подошел к кузнецу, протягивая руку.
— Встань! — велел он. — С чего ты решил, что перед тобой царь?
Гиксос поднялся. Он был бледен, и глаза его сверкали священным благоговением.
— Я не все сказал о своем происхождении, — я сам принадлежу к древнему княжескому роду, и никогда бы не пал ниц ни перед одним из царей на земле, но ты… ты — Соломон, и перстень этот — знак высшей, божественной мудрости!
Соломон побледнел, ему стало страшно, так страшно, как когда-то давно, в подземелье.
— Ты ничего не можешь знать об этом перстне! — дрожащим голосом, выкрикнул он. — Этот перстень… этот перстень…
— Принадлежал Каину… — прошептал кузнец. — И тот, кто удостоился чести его носить, наделен мудростью, равной божественной! Так гласит наша легенда, которой многие сотни лет. Когда-то очень давно Каин жил в пустыне среди моего народа, и один из наших правителей владел этим кольцом. Именно Каин научил избранных понимать язык диких зверей, подчинять их и укрощать. Мои предки были среди избранных… Это перстень привел тебя сюда, и я научу великого царя, если захочешь, подчинять зверей своей воле. Ты избран Богом повелевать людьми, я научу тебя повелевать дикими зверями.
— С помощью этого инструмента?
— Инструмент лишь средство предосторожности. Чтобы избежать вот этого. — Гиксос дотронулся до большого шрама на своей груди. — Звери — как люди. Никогда не знаешь, что у них на уме.
— И когда мы сможем это сделать? Это будет здесь?
— Нет, конечно, нет. Сюда я прихожу очень редко, только за надобностью. Я живу там, — он указал рукой в горы. — Там живу я и преданные мне звери. Хотя приходят и другие — из гор и пустыни. Они приходят за едой и моей жизнью, и остаются на время или навсегда. Но об этом не расскажешь, это нужно видеть… Ну что, пойдешь со мной, великий царь?
— Когда?
— Я привык жить сегодняшним днем. Разве можно что— то обещать назавтра, если не знаешь, наступит ли оно… Можем пойти прямо сейчас. Меня здесь уже ничто не держит.
— Но держит меня, — задумчиво произнес Соломон. Он колебался между любопытством, желанием узнать неведомое и страхом. Но колебания царя были недолгими: он доверял этому человеку, а стремление прикоснуться к великой тайне только ускорило его выбор.
— Как долго я пробуду у тебя в гостях? — спросил Соломон.
Гиксос неопределенно ответил:
— Это зависит от тебя, от того, насколько по праву ты владеешь этим кольцом. Но я думаю, что звери покорятся тебе скоро, раньше, чем ты это осознаешь!
Жилище отшельника-гиксоса находилось далеко в горах, на большой поляне у самого берега быстрой горной реки. Соломон шел чуть позади кузнеца, постоянно оглядываясь по сторонам.
— Не бойся, сейчас здесь нет ни одного зверя, — подбодрил его спутник. — Они придут позже, когда я их позову.
— А те звери, которые могут прийти непрошеными? Мне помнится, ты о них говорил тоже.
— Да, они могут прийти, но не посмеют подойти близко. Доверься мне, я не позволю подвергнуть опасности жизнь великого царя Израиля. Следуй за мной без опаски.
Они подошли к жилищу, и присели у входа в него на удобную, покрытую толстым ковром скамью. Гиксос прищурившись, посмотрел на солнце, стоящее высоко в зените и тихо произнес:
— У нас есть несколько часов, и я хочу рассказать тебе то, что ты обязательно должен знать о гостях, которые появятся здесь ближе к вечеру.
Звери в чем-то очень похожи на людей и в то же время очень от них отличаются. Они, как и люди, не могут обойтись без пищи и воды, они, как и люди, производят потомство, вскармливают его и заботятся о нем. И на этом сходство заканчивается. Зверь, в отличие от человека, никогда не убьет себе подобного, никогда не возьмет пищи больше, чем сможет съесть, ему незнакомы ненависть и зависть, похоть и предательство. Зверь никогда не думает о смерти, поэтому ему несвойственен страх — только осторожность; он никогда не лжет и не знает, что такое корысть… Не правда ли, звери достойны больше называться венцом творения, нежели человек? И все-таки человек властвует в мире, потому что обладает множеством пороков, в отличие от зверей. Грех делает человека царем на земле.
