— И еще разум, способность думать о завтрашнем дне, и, главное, страх небытия. Именно страх смерти наполняет жизнь человека смыслом, — возразил Соломон.
— Да! Хотя я не совсем согласен с тобой. Наверное, мы больше боимся не жить, нежели умереть. Нельзя бояться того, с чем никогда в жизни нам не суждено столкнуться. Пока человек жив, смерти нет, а когда она приходит к человеку — его уже нет. Мы, скорее всего, боимся перестать жить…
Вдруг где-то в горах раздался грозный рык, перешедший в пронзительный протяжный вой.
— Ну вот, великий царь, — прислушавшись, произнес гиксос. — Дело подошло к вечеру, и лев вышел за пищей. У нас скоро будут гости и, судя по голосу, незнакомые, а значит, непрошеные гости. Возьми эту палку так, как воин держит копье. И ничего не бойся, что бы ни произошло. Когда появится зверь, просто держи ее перед собой и, не отрываясь, смотри на эти шары. Все получится само собой. Мы укротим эту дикую кошку.
Пара львов появилась не сразу. Прошло не меньше получаса, прежде чем на поляну, грациозно крадучись, волоча по траве роскошные хвосты, появились звери. Соломон до боли в пальцах сжал палку и уставился немигающим взглядом на венчающие ее шары. Время остановилось или побежало вспять, и царь увидел себя как будто со стороны: уютную, словно игрушечную поляну на берегу сварливой реки, две напряженные человеческие фигурки, напротив которых замерли, прижавшись к земле, лоснящиеся переливающейся на солнце густой шерстью дикие кошки.
Зачем я здесь, — подумал царь, — что даст мне власть над этими животными, для которых царь такая же пища, как и бессловесная лань… Зачем мне это? Разве продлит власть над ними годы мои, разве сделает она мою жизнь радостной и беззаботной? Зачем я здесь? Суета… все суета и томление духа…
Вдруг взгляд царя затуманился, палка в руках задрожала, и начали, все быстрее и быстрее, вращаться шары.
— Протяни руку, протяни вперед руку! — послышался издалека словно выплывший из тумана, напряженный, настойчивый шепот. — Руку! Покажи кольцо!
Соломон вздрогнул, открыл глаза. Прямо перед ним, уставившись на царя немигающим желто-зеленым взглядом, сидел лев. Гиксоса рядом не было. Только они вдвоем — царь пустыни и царь Израиля. Не стало ни прошлого, ни настоящего, только две пары глаз, под безучастным ко всему живому солнцем. Лев зашевелился, склонил набок голову, и с глаз Соломона сошла пелена. Он вдруг осознал, что понимает этого зверя, чувствует его и свою власть над ним. — Подойди ближе и пади ниц! Как смеешь ты сидеть перед великим царем! — услышал Соломон хриплый голос — собственный голос! И прежде чем он успел испугаться своей безрассудной смелости, увидел, как, опустив глаза, смиренно пополз на брюхе к нему гордый лев, лизнул руку, на которой кровавым огнем полыхало кольцо Каина…
* * *
Месяц, проведенный на берегу Чермного моря, пролетел для Соломона как один короткий миг. Царь легко и незаметно освободился от тяжелого груза прожитых лет, забыл о сомнениях и тревогах. Пятидесятилетний мужчина, словно змея, сбросившая старую кожу, с каждым днем преображался и молодел. Между ним и Билкис установилась очень тонкая, на уровне молчаливого понимания и волнующих недомолвок, душевная близость, какой Соломону не хватало всю его наполненную гордыней жизнь.
Они, переодевшись в простые одежды, никем не узнаваемые, много путешествовали, заезжали в самые малые и отдаленные селения, вместе с крестьянами трапезовали, участвовали в нехитрых забавах и развлечениях. Именно в эти счастливые дни Соломон впервые увидел народ свой, впервые захотел его увидеть, впервые почувствовал боль и радость простых людей. Он посещал в селениях школы, построенные по его указу; его сердце радовалось при виде незатейливых построек не меньше, чем когда-то давно при виде Иерусалимского Храма.
После таких поездок они подолгу, до глубокой ночи, сидели на влажном песке, у самой кромки морского прибоя, глядя на низкую тяжелую луну, протягивающую к ним серебристую дорожку, словно приглашая только их двоих совершить таинственное, волнующее путешествие в призрачную даль.
— Если хочешь, можешь загадать мне еще какую-нибудь головоломку, — улыбнулся Соломон, глядя в живую, постоянно меняющуюся морскую гладь. — Уверен, ты припасла их достаточно много.
Билкис покачала головой.
— Это не имеет смысла. Уверена, ты легко отгадаешь их все. А я ведь не расплатилась еще с тобой за ту, первую, помнишь?
— И ты придумала уже, как это сделаешь?
— Мне кажется, что да! И я хочу это сделать прямо сейчас, в твоем милом и уютном доме…
И еще месяц, как песок, просочился сквозь время. Они любили друг друга на влажных простынях роскошного ложа, в ласковой колыбели теплого моря, на пропитанном запахом страсти прибрежном песке. Время начало обратный отсчет: для Соломона царица далекой страны стала первой его женщиной — всегда первой, всегда желанной, всегда единственной…
И помни Создателя твоего в дни юности твоей; доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: «Нет мне удовольствия в них!» доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем. В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачаться смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнет дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; — доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.
И возвратиться прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его. Суета сует сказал Екклесиаст, все суета!
Кроме того, что Екклесиаст был мудр, он учил еще народ знанию. Он все испытывал, исследовал, и составил много притчей. Старался Екклесиаст приискивать изящные изречения, и слова истины написаны им верно. Слова мудрых — как иглы, и как вбитые гвозди, и составители их — от единого пастыря. А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела. Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо.
Экклезиаст. Гл. 12
— Скоро мы с тобой расстанемся, — тихо произнесла Билкис, грустно глядя на Соломона.
— Расстанемся?! Но почему скоро, неужели тебе плохо со мной?
— Именно потому, что хорошо. А все хорошее быстро заканчивается… Я беременна.
— Беременна! Это же прекрасно! — всплеснул руками Соломон. — У меня будет сын от самой желанной женщины!
— Пятый, или какой по счету? — невесело улыбнулась Билкис.
Соломон взял ее за руку, заглянул в глаза.
— Я был самым младшим сыном Давида, сыном, рожденным любимой женщиной, и отец поставил меня царем над Израилем!
— Наш сын никогда не будет царем в этой стране! — Билкис решительно покачала головой. — Не те сейчас времена. Я женщина и вижу то, что скрыто от глаз твоих, или то, что ты не хочешь замечать. В каждой комнате твоего дворца, в каждой аллее твоего парка меня встречают враждебные, ненавидящие глаза царедворцев и слуг.
Соломон отмахнулся.
— Ты беременна, и это тебе просто кажется. Все будет по слову моему. Никто не посмеет мне перечить.
— Если бы так, если бы так…
— Вот увидишь. Еще никто в этой стране не смел открыто прекословить воле моей. Завтра я собираю советников своих по делам неотложным и объявлю о том, что женюсь на тебе.
— Нет, Соломон, не делай этого, не вреди себе! Наш сын все равно будет царем, царем моей страны. И я горда тем, что отцом его станет великий Соломон!
* * *
— И что нового произошло за последние месяцы? — Соломон жестом усадил советников.
— В Дамаске убили наших сборщиков податей и выставили их отрубленные головы на всеобщее обозрение, — отрешенно, глядя куда-то в сторону, сказал Ванея.
Соломон нахмурился:
— Почему не прислали ко мне гонцов доложить об этом, и почему об этом говоришь мне сейчас ты, а не Адонирам?
— Я каждые три месяца отправлял своих людей в Дамаск, и всякий раз их с насмешками и угрозами прогоняли. И я постоянно говорил тебе об этом раньше, — ответил Адонирам. — Кто мог подумать, что на этот раз их всех убьют?
— Неужели мы и теперь спустим Разону? Чего стоит величие страны, если она не может отстоять свои интересы? — сжал кулаки Ванея. — Сирию нужно наказать, жестоко наказать!
