— А где твой часовой–то, господин субалтерн–офицер и, по совместительству — помощник дежурного. Капусту ускакал собирать?
— Эта капуста хуже вражеского эскадрона. Вчера один корнет поделился, что даже занятия по боевой подготовке отменяют — уборка капусты важнее. Командир заключил соглашение с владельцем полей Пишкиным. Тот дешевле поставляет полку капусту, а мы обеспечиваем его трудовой силой… Да ещё задарма конский навоз отдаём…
— Вот навоз жалко! — хохотнул Аким.
— Как нет часового? — ахнул Глеб.
— Дошло! — рассмеялся Аким, слушая, как брат распекает обнаруженного всё–таки караульного.
— Ты где был? Как смел пост покинуть?
— Дык, вашбродь, гренадёрский часовой мне махнул, — указал на соседнее прекрасное монументальное здание в стиле классицизма, — я и побёг к нему, думая, вдруг что случилось… Как его благородие ротмистр учит, взаимовыручка нужна, — смело пялился на юного корнета старослужащий ефрейтор.
— Пехотного подпоручика для него и вовсе не существовало.
— Вот на губу отправлю, узнаешь тогда взаимовыручку, — уже спокойно произнёс Глеб. — Через месяц в запас выйдет, потому и побоку служба, — пояснил брату.
Тот на всё смотрел философски и в действия корнета не вмешивался — пусть «армейского табачку» понюхает.
— Да-а, — только и произнёс старший. — Это тебе не планетой руководить… Между прочим, я тоже учусь, — видя, что брат обидчиво насупился, решил пошутить над собой. — Штудирую книгу «Как управлять миром, чтоб не заметили санитары», — рассмешил Глеба. — А где жить–то устроился? Ведь скоро маменька наведает.
— В шефском доме, — ответил Глеб, махнув куда–то в пространство рукой. — Там квартиры офицеров и шефа полка.
— Ага! Сейчас король Дании Фредерик Восьмой навестит свой дом, чтоб запах из подшефных конюшен понюхать, а потом капусту у Пишкина пойдёт убирать, — развеселил себя и брата Аким: «О-ох! Не к добру весь день смеюсь». — Завтра после дежурства, в гости тебя приглашаю, «ежели, конечно, нас туда пустят…» — подумал Аким. — А сейчас служи, — попрощался с ним.
Вечером, из номера гостиницы, позвонил Бутенёвым. Трубку взяла Натали.
— Здравствуй, Натали, это я, — и в ответ долгое, почти бесконечное, в целую минуту, молчание…
За эту минуту Натали испытала целую гамму чувств — от ненависти до любви.
«Не хочет разговаривать, — Акима бросило в жар, — но и трубку не кладёт».
— Нам надо встретиться и объясниться, — зачастил он, боясь, что она бросит трубку, — здесь служит мой брат… И мы хотели бы завтра прийти к вам. Как отец? И матушка…
«Ни слова о любви, — с трудом сдержала слёзы Натали. — Брат служит… Как отец… Как матушка… И это вместо: Люблю… Люблю… Люблю…»
— Приходите завтра вечером, — неожиданно для себя произнесла она и положила трубку.
«Каким–то механическим голосом сказала… Никаких чувств в душе не осталось. Но пригласила, — улыбнулся он. — Сколько из–за этой Ольги проблем, — вздохнул, мысленно подытожив былое: — Да-а. Слаб человек! — пришёл к парадоксальному выводу. — Особенно в молодости…» — попытался хоть немного оправдать себя.
Семейство Бутенёвых—Кусковых встретило братьев сердечно и по–доброму, сразу же усадив за хлебосольный стол.
Причём Глеб оказался в центре дамского общества. Справа и слева от него расположились Натали и Зинаида Александровна.
Аким сидел в окружении мужчин.
Подполковник Кусков и отставной капитан Бутенёв доброжелательно глядели на бравого подпоручика и его рюмку, по очереди заботясь, чтоб она не пустовала.
Мать Натали руководила застольем, без конца отлучаясь от стола и отдавая распоряжения повару, кухарке и горничной.
«Тяжко ей без лакея Аполлона и мадам Камиллы», — внутренне улыбнувшись, подумал Аким, а вслух произнёс:
— Господа, за встречу тост уже был, а теперь за Веру Алексеевну… Прекрасную женщину и прекрасную мать…
— Садись, прекрасная мать, хватит бегать, — улыбнулся супруге Константин Александрович, — за тебя молодёжь выпить предлагает.
«Какой уважительный молодой человек, — раскрасневшись от удовольствия, подняла бокал с вином Вера Алексеевна, — и чего у них с дочкой произошло… Какая кошка меж ними пробежала?»
«На меня и не глядит, словно и нет меня здесь, — отпила из бокала Натали. — Конечно, об Ольге мечтает».
— Как вам нынче глянулась Москва? — тоже пригубила из бокала тётка Натали, — Всё такая же или есть изменения?
— Конечно, есть, — махнул водку Аким, мимолетно подумав: «что я сейчас по теории учителя Иванова сотворил: чеколдыкнул или морду намочил?» — Раньше нищие на вокзале просили на пропитание, а теперь называют себя босяками и, обращаясь к прохожим, говорят: «Подайте герою Максима Горького…»
— Раньше герои Плевны были, а теперь Максима Горького, — разозлился Бутенёв. — Вот помню, лет двадцать тому, случай был…
Но про «случай» ему рассказать не дали, забросав братьев вопросами о службе.
— Как там Дубасов поживает? — поинтересовался у Акима Кусков.
— Не поверите, Дмитрий Николаевич, стал знаменитостью… Даже в газете про него напечатали…
— И что же за подвиг он совершил? — полюбопытствовал Бутенёв.
— В день закрытия, развалил летний ресторан «Буфф», — запил водкой ответ Рубанов.
— Бу–а–а, — заржал отставной капитан. — А вот у нас в полку однажды…
— Продвигается по карьерной лестнице казусов… От флюгера к «Буффу», — перебил отставника Кусков.
— Чувствуется воспитание командира, — хихикнув, «польстила» подполковнику супруга.
— Это я любимую вазу её недавно расколол, — зашептал подпоручику Кусков. — Простить не может… По ночам снится, говорит. Как чего случайно расколешь, это, оказывается, любимая вещь.
«А у них интонации голоса похожи, — сравнивала братьев Натали. — Если с закрытыми глазами, не сразу и определишь, кто говорит. По внешности, конечно, разные. Глеб немного повыше и блондин, — бросила беглый взгляд на Акима. — Фанфарон. Смеётся, пьёт и на меня не смотрит, — запечалилась она. — Как жаль, что женщины не могут на дуэль вызывать…»
— Глеб, как устроились в Москве? Трудно одному в чужом городе, — без умолку тараторила Зинаида Александровна. — Заходите теперь к нам. Всегда рады принять.
Растерявшись от водопада вопросов, молодой корнет только и сумел произнести:
— Живу в казённой квартире. Но скоро подыщу что–нибудь посолиднее.
— Говорят, скоро вам новые казармы возведут? — громким голосом задал вопрос Кусков. — А то притчей во языцех стали… До 1882 года полк четырёхэскадронного состава был, а сейчас — шести. Однако место дислокации всё тоже, — объяснил Бутенёву подполковник.
— Так точно, — растерялся корнет. — В наших казармах нет ни читальных залов, ни клубов–столовых. Солдаты едят, читают и изучают воинский устав, сидя на койках, — доложил он. — Сплошная теснота. Умывальники расположили между лестницей и спальнями. А некоторые упражнения нижние чины отрабатывают в проходах между койками.
— Ер–р–рунда! — подытожил офицерский рапорт отставной капитан. — У нас отродясь в полку читальных залов не было и этих… клубов–столовых. И удобства во дворе. Нужник имею в виду…
— Костя, ну что ты за столом–то, — прервала супруга Вера Алексеевна.
— Главное, чтоб икона в казарме висела и портреты императора, командующих корпусом и дивизией… А мы турок били и без читальных залов с клубами, — на этот раз успел донести до общества свою мысль Бутенёв.
— Архаика прошлого века! — смело возразил Аким. — Сейчас идут разговоры, что для солдат зубные щётки введут, — поверг в шок отставного капитана.
— А пилки для ногтей не хотят вводить? — завопил он. — А там и ночные чепчики, — развеселил офицеров. — У наших солдат и так превосходные зубы, потому как питаются простой здоровой пищей и ржаным хлебом, который обладает чистящим свойством. Зубные щётки хотят ввести, — бурчал он, подливая в рюмку водки и отщипывая кусочек чёрного хлеба.
— А что, господин корнет, вам в полку понравилось? — обратилась к офицеру Натали.
— Полковой музей понравился, мадемуазель. Главный экспонат, являющийся гордостью полка — булава и сабля первого командира полка Герасима Кондратьева. Хотя в музее хранятся даже грамоты 17 века, жалованные Сумскому полку. Ведь когда–то, мадемуазель, мы были гусарами, — с воодушевлением рассказывал Натали Глеб. — Как я давеча упоминал, казармы у нас очень тесны, и даже у офицерского собрания отобрали часть помещения. Мы лишились не только бильярдной, но и комнаты дежурного офицера, который располагается сейчас в помещении музея. Так что в первое своё дежурство я вдосталь намахался саблей Кондратьева, уронил на ногу его булаву, и примерил гусарский доломан[4], принадлежавший королю Дании Фредерику Восьмому. Такова традиция, сударыня. Все молодые корнеты так делают. Правда, только ночью во время дежурства. Ну как же… Генеральские знаки отличия… Потрясающее чувство для корнета. И кто его примерит в первое дежурство — станет генералом.
