Не зная зачем, рассказал, что видел их у озера, и как они приняли его за водяного.
— А тебя Настя зовут, — вспомнил он. — А меня — Аким.
Чернобровая, вспомнив, зашлась от смеха. Хотела что–то произнести, но не сумела, судорожно хватаясь за грудь и размахивая влажной юбкой. Отсмеявшись, надела влажную одежду, и села на покрытую ковриком скамью.
— Обними меня, а то замёрзла, — наконец выговорила она и Аким, примостившись рядом, обхватил девичьи плечи и прижал высокую статную красавицу к себе.
Поначалу ему стало холодно от мокрой ткани, но через минуту тело его горело, ощущая так близко от себя податливость женских бёдер и плеч.
О желтоглазой своей богине он напрочь забыл в этот миг.
Чуть согревшись и, наверное, в благодарность, девушка тоже обняла Акима, нашла своими губами его и больно прижалась к ним.
Особого удовольствия от поцелуя Аким не почувствовал и сдавил упругую грудь, ощутив, как вздрогнуло и напряглось девичье тело.
А по крыше беседки стучал дождь, мелкой пеленой увлажняя их головы, но они не чувствовали холодных брызг, лаская друг друга и забыв обо всём на свете.
Расстегнув ворот, Настя сняла с него рубаху, и медленными поцелуями покрывала плечи и грудь, обжигая губами кожу.
Наклонившись от вспышки молнии, он ясно увидел свою руку, лежавшую на женской тайне, которая всё меньше и меньше становилась загадкой.
Оттолкнув его, она встала на ноги и в какой–то спешке, путаясь в мокром подоле, начала стягивать с себя юбку.
«Что она делает? ведь замёрзнет, — не успел подумать Аким, как чернобровая, взяв его за руки, потянула на себя, медленно ложась на коврик скамьи. — Убежать что ли? Как тогда, от Жанны Бальони? И чего им всем от меня надо?» — почувствовал, что падает на женщину, через секунду ощутив под собой мягкое и податливое её тело…
Чернобровая вскрикнула, обхватив его спину руками и царапая ногтями кожу. Через минуту затихла и расслабилась, выпустив его из обьятий.
Опустошённый, толком не понимая, что произошло, он сел на скамью, тупо разглядывая свои ноги.
— Ну что, барчук, понравилось? — поинтересовалась Настя, медленно одеваясь.
. Он безучасно помотал головой, обозначая согласие.
— То–то! Я всем нравлюсь, — похвалилась она. — Придёшь завтра?
Он опять покивал головой.
— Только вино не забудь взять и денег — четвертной. За так ноне ничего не делается, — выбежала из беседки и исчезла под дождём.
Начинало темнеть. Аким сидел на скамье и уныло глядел в сад.
«Это и есть то самое, о чём пишут поэты?! — разочарованно подумал он. — И именно этого добивалась от меня цирковая наездница? Что в этом находят прекрасного другие люди? А может я чего не понял?.. Она сказала — завтра. Вино и деньги! Где взять деньги? Свои я оставил в Питере. Что ж, придётся просить Глеба пожертвовать копилкой. Ему, конечно, легче рукой пожертвовать. Скажет — денег мало, но что червонец засунул туда, я точно видел», — направляясь домой, размышлял Аким, абсолютно не обращая внимания на дождь и лужи.
Этой ночью о Натали он даже не вспомнил, думая почти до утра — в чём тут изюминка, коли её воспевают поэты, и почему он её не заметил…
Проснувшись, первым делом спустился в подвал, раздобыв там бутылку Бургундского. Обтерев пыль, спрятал её в беседке.
«Теперь деньги», — ждал, когда проснётся брат.
Того же, как нарочно, разморил крепкий деревенский сон.
Вожделенная глиняная кошечка с синем бантиком, стояла рядом с ним на маленьком столике.
Аким громко топал, кашлял, с шумом раскрыл шторы, ослепив лицо брата солнечными лучами — всё бестолку. Случайно, даже не подумав об этом, взял в руки желанную пузатенькую кошку.
— Положи! — услышал строгий голос Глеба.
Сбросив ноги на пол, тот уже сидел на постели, обнимая толстенькую свою кису.
— Чего ты её схватил? — возмущался младший брат.
— Гле–е–бушка-а, — елейным голоском, от которого у брата полезли на лоб брови, засюсюкал Аким, — братишечка-а, — чуть не облизывался на копилку.
«Заболел, наверное», — на всякий случай сунул под подушку богатенькую свою кисочку Глеб и уставился на брательника.
Тот, просяще сложив на груди руки, глядел на подушку, под которой был спрятан клад.
— Глебушка! Вот те крест, как в Питер приедем, отдам тебе весь оклад подпоручика, — глянул в насупленное лицо брата, дабы удостовериться, доходят ли до него слова. — А сейчас давай расшибём копилку и достанем денежки. Четвертак — мне, остальные — тебе, — прижал руки к сердцу Аким.
Глеб гордо выпрямился на постели. Приятно было смотреть, как подхалимнечает старший брат.
«Стоят ли мои унижения будущего удовольствия?» — ждал ответа Аким.
— И ещё жабочку, которая знает по–иностранному, и.., — немного задумался, боясь продешевить, — куколку–пуколку…
Видя, что старший брат сомневается, достал для искушения кису.
— Лады, сельский кровосос! — согласился Аким и, вырвав у юного ростовщика кошана, смаху ахнул об пол.
Теперь за сердце схватилсмя Глеб, но мгновенно рассудив, что болеть сейчас не ко времени, а то брательник стырит — не подавится, лишний рупь, сиганул с кровати и рухнул на колени рядом с Акимом, наперегонки собирая раскатившиеся монеты.
«Червонец уже загробастал!» — попутно осудил ловкость брата.
Кроме двадцати пяти рублей, которые урвал себе старший, пятерик с копейками достался и младшему.
Во второй раз Акиму не понравилось ещё больше. Даже вино не помогло.
«И чего бабы кричат как дуры, трясутся и стонут? — недоумевал он, глядя на молодую женщину. — Действительно, только цирковым дебилам этим заниматься…», — сделал вывод, и третий раз на свидание не пришёл, наплевав высокой красавице в самое сердце.
В августе Рубанов–старший с семьёй стал собираться в Петербург — отпуск кончался, да и детям скоро предстояло учиться.
Попрыгав и покачавшись на шатком мостике, экипаж покинул пределы Рубановки, и эхо разнесло над полями прощальную ругань барина, затихшую как раз над домом старосты.
____________________________________________
В Петербурге из головы Максима Акимовича сразу выбили мысли о расшатанном мостике и рубановских лодырях.
Здесь кипели страсти по поводу «всеобщего мира».
— Сыну, по–видимому, не даёт покоя слава Александра Третьего, как «миротворца», — оглядываясь по сторонам — нет ли поблизости соглядатаев, внушал Рубанову в апартаментах Александровского дворца в Царском Селе, глава Канцелярии по принятию прошений на Высочайшее имя приносимых, Дмитрий Сергеевич Сипягин, цепко ухватив его за пуговицу мундира. — Вдумайтесь, — отпустил пуговицу, дабы назидательно поднять вверх палец. — Его императорское величество, — шёпотом засипел он, предпринял призыв к разо–ружению… Значит, и вашу дивизию теперь расформируют, — трагическим дискантом закончил он.
— Как так расформируют? — опешил Максим Акимович. — Быть того не может.
— Может! Так вы, голубчик, выскажете уж своё мнение по этому вопросу на высочайшем приёме… А завтра милости прошу ко мне. Побеседуем у каминчика, чайком побалуемся.., с ромом, — выпустив пуговицу, быстрым шагом направился к выходу.
Николай встретил своего генерал–адьютанта стоя. От удовольствия видеть Рубанова даже притопнул сапогами в гармошку, в которые заправлены были широкие шаровары, и большими пальцами рук оправил на спине, за поясом, складки малиновой косоворотки.
«Форма лейб–гвардии 4‑го стрелкового полка, — мысленно отметил Максим Акимович, кланяясь императору, — к чему бы это?» — с удовольствием пожал крепкую ладонь самодержца, заглянув в кроткие, добрые глаза, более подошедшие бы врачу или учителю, но не властителю огромной державы.
— Садитесь, — указал на кресло государь, сам усаживаясь за стол и подбирая под стул ноги. — Ежели хотите, курите, Максим Акимович, достал из портсигара папироску, положив его на стол и чиркнув спичкой, затянулся, добродушно разглядывая пришедшего спокойными серыми глазами.
«Глядя на него, почему–то всегда вспоминаю отца», — улыбнулся Максиму Николай.
— Сегодня чуть не до утра читал Пушкина… Вот уж действительно гордость России.
«Следует тоже почитать, — сморщил лоб Рубанов, вспоминая что–нибудь этакое, но в голову лезли лишь строфы: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…», — чего там дальше–то? Ведь помнил когда–то. Ах, да: «То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя». — К ранней осени не подходит.., надо что–то про «очей очарованье», а в голове лишь строевой устав… — краем глаза глянул в окно и по какой–то неожиданной армейской ассоциации тоже вспомнил умершего императора. — Да-а, его папенька крыл так, что действительно заплачешь как дитя… Сын культурнее и много мягче.., что совсем не идёт властителю такой державы».
— Максим Акимович, я беседовал со многими нашими генералами, дабы уразуметь их позицию по вопросу постоянного вооружения и перевооружения армий мира, в том числе и российской армии, и пришёл к выводу, что мы зря разбазариваем экономические ресурсы страны и финансы… Ведь кроме пушек можно производить какие–нибудь там плуги, сеялки или что–то подобное в этом роде…
