Голова дервиша поникла.
Дэли взглянул на левую руку дервиша. Вдоль всего указательного пальца алел у него длинный шрам, точно палец когда-то разрезали до самого запястья, а потом зашивали рану.
— У тебя и на руке шрам.
— Иншаллах[40]. Год она у меня совсем не двигалась. Наконец один святой дервиш посоветовал мне трижды побывать в Мекке. И, вот видишь, после первого же раза палец зажил.
— Стало быть, ты останешься дервишем?
— Иншаллах. Надеюсь, счастье все же вернется ко мне. Если я еще дважды совершу паломничество в священные места, то снова смогу вступить в войска. Но горе мне, если я не найду свой амулет. До тех пор все в моей жизни будет шатким.
— А ты надеешься найти амулет?
— Когда пройдет тысяча и один день, может, и найду.
— Тысячу и один день должен ты соблюдать покаяние?
— Тысячу и один.
— И обойти все мечети?
— Нет, я иду только от Печа до Мекки. Каждый день молюсь, перебирая четки, и тысяча один раз произношу священное имя аллаха.
— Удивительно, такой умный человек, как ты, а…
— Перед аллахом нет умников, все мы черви.
Дервиш взял в руки длинные четки из девяноста девяти бус и начал молиться.
Возница убрал ужин и вытащил дорожные ковры. Два он расстелил на стене-лежанке, третьим покрыл верх повозки. Самый юный невольник занял место в возке. Дышло подняли к стене, и один дэли лег рядом с ним, подложив себе под голову седло вместо подушки. Пока все спят, он будет сторожить.
Луна залила караван-сарай ярким сиянием. Видно было, как приезжие размещаются на стене и приготовляются к ночному отдыху.
Все затихло, только густой запах конского пота да лука разливался в воздухе и кружилась над двором летучая мышь, обуянная бесом охоты.
Через двор пробежал слуга в куртке с красными отворотами и остановился перед дэли, который уже приготовился ко сну.
— Акшамыныз хайр, олсун дэли[41]. Вас просит ага.
Второй дэли вскочил в тревоге, но, видя, что товарищ его молча повиновался приглашению аги, только проводил его взглядом и привязал к поясу лежавшую рядом саблю.
Ага все еще сидел на крыльце, но уже не вопил. Обратив красную физиономию к небу, он смотрел на луну.
Дэли поклонился.
— Эс-салям алейкум, ага эфендим![42]
— Ваалейкум эс-салям ва рахмет аллах ва барак ату![43] Откуда ты, сын мой?
— Из Буды, господин. Паше мы, по нынешним временам, не нужны.
— Каких ты прекрасных коней привел! Продажные они?
— Нет, господин.
Ага посмотрел на него так, словно лимон надкусил.
— Ты видел моих коней?
— Нет, не видел, господин.
— Так погляди завтра. Если какой понравится, может быть, обменяемся?
— Возможно, господин. Еще что-нибудь прикажешь?
— Можешь идти.
И ага посмотрел вслед дэли, насупив брови.
Все заснули. Ага вошел к себе в комнату и лег у окна, завешенного кисеей. Слышно было, как во дворе храпят люди да, топая ногами, с хрустом едят овес лошади. Но спящих это не тревожило. Усталым путникам спалось не хуже, чем иным на шелковой постели в опочивальне.
Месяц, похожий на осколок золотой тарелки, медленно поднимался по небу. Иногда его пересекала летучая мышь.
Старший дэли приподнялся, посмотрел вокруг, юный невольник тоже пошевелился, и все трое сдвинули головы.
— Что понадобилось аге? — спросил по-венгерски старший дэли.
— Наши кони ему понравились.
— А что ты ответил?
— Сказал, что они не продажные.
— Неужто так и сказал? Ведь турок никогда не посмеет сказать знатному господину «нет»!
— А я сказал. Мне-то что!
— И на чем же вы расстались?
— На том, что завтра будем меняться. Обменяем какого-нибудь коня.
Отодвинулся один ковер, и из повозки высунулось белое личико самого юного невольника.
— Гергей…
— Тес! — пригрозил рукой дэли. — Что тебе, Вицушка? Все в порядке, спи.
— А что хотел ага?
— Он спрашивал о наших конях. Спи, милая.
Лица их сблизились, и губы слились в тихом поцелуе.
Потом трое юношей обменялись еще несколькими словами.
— Нам нечего бояться, — сказал Гергей уверенно. — Уедем на заре, и прощай ага со всеми своими конями!
— Слушай, завтра я не буду невольником, не хочу, — сказал Янчи Терек. — Пусть завтра Мекчеи будет невольником. Очень уж надоели эти кандалы. Да и золото тяжело таскать при себе. Умнее было бы спрятать его в повозке.
— Ладно, ладно, — улыбнулся Гергей, — завтра я с удовольствием буду невольником. Но когда же мы обменяемся платьем? Ночью нельзя, потому что ага может проснуться раньше времени.
— Тогда завтра в дороге. Черт послал этого агу!
Мекчеи, покачав головой, заметил:
— Мне он тоже не по душе. Столь важная особа вряд ли стерпит отказ от какого-то ничтожного дэли.
Гергей приложил палец к губам.
— Тише, дервиш понимает по-венгерски.
Дервиш лежал рядом с ними, свернувшись клубком, точно еж.
На рассвете, когда солнце метнуло в небо первые золотые стрелы, ага вышел из дверей и, зевая во весь рот, стряхнул с себя оцепенение сна.
— Бандшал, — обратился он к слуге, отбивавшему перед ним поклоны, — где эти два дэли? Позови их сюда.
Дервиш сидел на корточках у дверей. Услышав слова аги, он встал с места.
— Они уехали, господин.
— Уехали? — вскипел ага. — Как так уехали?
— Уехали.
— Да как они посмели?
— Потому-то и жду я тебя. Эти дэли приехали сюда неспроста.
— Откуда ты знаешь?
— Я подслушал их ночью.
— О чем же они говорили?
— Обо всем понемножку. А больше всего о том, что им опасно встречаться с такими людьми, как ты.
Ага вытаращил глаза.
— Тогда мы отнимем у них коней!.. Рабов! Повозку! Все отнимем!
Голос аги с каждым словом повышался, и последнее восклицание разнеслось злобным визгом.
— У них и деньги есть, — продолжал дервиш. — Один из невольников сказал, что не в силах дальше таскать при себе золото. Я думаю, они вовсе и не правоверные.
— Золото?.. Эй, сипахи! По коням! Догнать обоих дэли! Доставить их сюда живыми или мертвыми! А самое главное — повозку!
Мгновение спустя двадцать два сипахи вынеслись из ворот караван-сарая.
Ага посмотрел им вслед, потом обернулся к дервишу.
— О чем они еще толковали?
— Я не все разобрал. Они говорили тихо. Одно знаю: говорили они по-венгерски и один из невольников — женщина.
— Женщина? Я не видел женщины.
— А ее переодели в мужское платье.
— Красивая?
— Красивая, молодая. Они направились к Стамбулу.
Глаза у аги расширились вдвое против прежнего.
— Часть добычи — твоя! — бросил он и пошел в дом.
— Ага-эфенди! — крикнул ему вслед дервиш. — Я был янычаром. Не позволишь ли мне сесть на коня?
— Позволяю. Я и сам поеду верхом. Вели седлать.
На двух горячих конях они через пятнадцать минут догнали сипахи. Ага еще издали подавал им знаки: вперед!
Проезжая дорога клубилась белой пылью под подковами лошадей.
Не прошло и двух часов, как сипахи возвестили ликующими криками, что они уже видят повозку.
Сипахи проскакали по вершине холма, а дальше дорога шла вниз по склону, и ага потерял их из виду.
Ему и самому не терпелось въехать на гребень холма.
Он дал шпоры коню и в предчувствии богатой добычи понесся галопом. Пригнувшись к шее коня, следом за ним мчался дервиш, словно косматый черт. Дервиш хлестал жеребца и бил его пятками по бокам, но не потому, что скакун был плох, а потому, что он привык к шпорам, а у босого наездника их, конечно, не было. Так бы на крыльях и полетел дервиш! Ведь если эта подозрительная шайка попадется ему в лапы, значит, счастье снова вернулось к нему.
— Я ху! Дах-дах! — кричал дервиш, подгоняя своего коня.
Волосы его разметались, и голова стала похожей на большой растрепанный пук соломы. Саблю, которую ага дал ему в последнюю минуту, дервиш не успел даже привязать. Держал ее в руке и то спереди, то сзади подстегивал ею коня.
— Дах-дах!
С холма ага увидел беглецов. Они были еще далеко, но, несомненно, уже почуяли опасность.
Невольники вскочили на коней и мгновенно вытащили из повозки оружие. Возница выхватил какие-то тюки, подал всадникам, а те, прижав поклажу к луке седла, помчались дальше. Потом возница залез под тележку, и вдруг оттуда поднялся какой-то белый дым. Возница тоже вскочил на коня и понесся вслед за четырьмя своими спутниками.
Ага был поражен.
— Что ж это за невольники? — крикнул он, повернувшись к дервишу. — Почему они не хотят освободиться?
— Сказал же я, что это собаки! — завопил дервиш.
Пламя уже охватило повозку. Сипахи в нерешительности остановились.
«Главное — повозка!» — сказал им ага. И вот они стояли, вернее — топтались на испуганных конях вокруг пылавшей повозки.
