по дороге тек оживленный поток машин, везших работников вниз с холма на завод “Бритиш Лейленд” [58] в Лонгбридже к восьмичасовой смене, но Мэри это не смутило, и она быстрым и решительным маневром загнала свой автомобиль в общий поток. Протащившись за машиной, шедшей перед ней, вплоть до круговой развязки у Кофтон-Хэкетта, она вильнула вправо, подальше от других участников движения, и смогла наконец разогнаться до более приемлемых пятидесяти пяти миль в час. Мартин вынужден был вцепиться в дверную ручку и задаться вопросом, почему его мать любую поездку осуществляет на бешеной скорости.
– Мы рано, – сказала она, когда они подъехали к переезду на Файери-Хилл-роуд без четверти восемь.
– Немудрено, – заметил Мартин.
– Раз так, поехали, хочу тебе показать кое-что, – сказала мама и, вместо того чтобы повернуть к станции, поехала к самой деревне Барнт-Грин, где остановилась возле домика на краю ленточной застройки, перед которым на клочке сада стоял знак “Продажа”. – Что скажешь? – спросила она.
– Для вас с папой? – переспросил удивленный Мартин. Он понимал, что их нынешний дом для них великоват – Джек уехал, Питер в музыкальном колледже и вернется разве что временно. Но такая смена показалась Мартину чересчур.
– Нет, для бабушки с дедушкой. Хочу, чтобы они переехали обратно. Сейчас справляются, но они там слишком далеко.
“Там” – это в Конистоне, в Озерном крае. Последние шестнадцать лет Долл и Сэмюэл обитали там с тех самых пор, как в 1965-м Сэм уволился с “Кэдбери”. Но места, которые они с готовностью обжили поначалу, когда только ушли на пенсию, – первые годы все свое время они посвящали прогулкам по холмам, катанию на лодке и живописным автопробегам по озерным берегам – в последние несколько лет сделались для них трудны. Старикам перестало нравиться то, что они в нескольких часах езды от единственной дочери, да и у Сэма здоровье испортилось. Сперва простата. А теперь у него развился постоянный кашель и одышка.
– У дедушки же не рак, верно? – спросил Мартин.
– Мы не знаем, – ответила Мэри. (Но подозревала, что у отца рак легких, и когда Мартин задал этот вопрос, что-то незваное всплыло из глубин ее воспоминаний: запах банки с табаком. Запах, неизбывно связанный с ее детством, с садом у дома на Бёрч-роуд. До чего же нравилось ей брать у него эту банку и подносить ее к самому носу, вдыхать дымное, бесконечно уютное благоухание.) – Ему надо проверяться. И надо, чтобы он был здесь и мы могли бы отвезти его в “Королеву Елизавету” [59], там поймут, что с ним делать. Вот я и подумала перевезти их сюда. Как тебе?
По мнению Мартина, вид у домика был унылый. Он вспомнил дом дедушки с бабушкой в Озерном крае, вид на Конистон-Уотер, многие каникулы, которые они с братьями провели там в 1960–1970-е, и не смог вообразить их возвращение в эти стесненные невзрачные условия.
– Думаю, им подойдет, – сказал он. – В любом случае поближе к тебе.
– Очень даже, – согласилась мама. – Так я смогу приехать к ним через пять минут, а не через четыре часа. – Она включила первую передачу, ловко развернула машину на три четверти оборота, и они вновь тронулись. – Предложу покупку этим же утром, – закрепила она сказанное, предоставив Мартину изумляться, как и много раз прежде, ее способности жить так же, как она водила машину: быстро и решительно, почти не глядя в зеркало заднего вида.
* * *
Когда Мартин вернулся после первого дня работы на станцию Барнт-Грин, Мэри уже ждала его в машине.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Я собирался прогуляться.
– Прогуляться? Это на несколько часов.
– Ты же не будешь каждый день приезжать и забирать меня со станции.
– Почему нет? Мне нетрудно. Как несколько лет назад было, когда ты еще учился.
Да, подумал Мартин, в том-то и беда. И сердце у него упало еще ниже, когда, оказавшись дома, он плюхнулся в кресло с “Ивнинг мейл” и услышал, как мама подала голос из кухни:
– Не забудь про яйцо!
Мартин огляделся.
– Какое яйцо?
– У твоей фотокарточки!
И действительно, возле его фотопортрета в рамке на каминной полке мама оставила сливочное яйцо “Кэдбери” [60]. Мартин забрал его и принес в кухню.
– Что это такое?
– Сливочное яйцо.
– Мама, мне больше не десять лет.
– Шоколад можно есть в любом возрасте.
– И я работаю на “Кэдбери”. Меня окружает шоколад. Все пропахло шоколадом. Весь день я буквально дышу шоколадом. Последнее, чего мне хотелось бы, когда оказываюсь дома, – это съесть шоколадку.
– Ну оставь на потом, если сейчас не хочешь.
Пока он собирался с ответом, в дверь позвонили.
– Это твой брат. Сказал, заскочит вечером. Сходи впусти его, а?
Джек все еще был в рабочем костюме, пусть и ослабил узел галстука, а пиджак закинул за плечо.
– Привет, братан, – сказал он. – Как там мир какао-жмыха с тобой обходится?
– Ну, по первому дню, – начал Мартин, – должен сказать…
Но у брата не было никакого интереса дослушивать ответ на свой вопрос – он быстро протиснулся мимо Мартина в гостиную. Мама вышла поздороваться и нежно поцеловала его в щеку.
– Привет, милый, хочешь сливочное яйцо?
– Да, будь добра.
Он раскинулся на диване, снял обертку с яйца и с удовольствием заглотил его в два захода.
– Угадай, кто приедет на следующей неделе на завод? – с полным ртом шоколада обратился он к брату.
– Принц Чарлз, – отозвался Мартин.
– О… она тебе сказала, да?
Мартин кивнул.
– Заикнулась, да. Эдак мимоходом, знаешь, раз пятьдесят-шестьдесят. А ты-то сам с ним встретишься?
Завод, как уже было сказано, – “Бритиш Лейленд” в Лонгбридже, где Джек работал в ту пору стажером в отделе продаж. Последние несколько месяцев вся его работа была сосредоточена на запуске новой модели – “остина-метро”, и от этого запуска зависело все на свете, даже, по мнению некоторых, выживание всей компании. Рекламное агентство, которому поставили задачу продвигать эту модель, выбрало патриотическую тему с отсылкой к роли Британии во Второй мировой войне. Газетную рекламу зарядили еще в конце лета, убеждая в ней автолюбителей, что им понравится водить новый “метро”, слоганом “Этот час может стать для вас самым приятным”. Принц Чарлз должен был почтить завод своим присутствием в день запуска, а несколькими неделями позднее стенд “метро” на Британском автошоу должна была посетить Маргарет Тэтчер. Тема всей кампании – национальное обновление, тема, к которой, как было известно, с особенным пылом относится сама премьер-министр. Канули в прошлое предсмертные, экономически чудовищные, забастовочные 1970-е, Британия больше не была хворым инвалидом Европы, больше не стыдно было хвалить родную страну, выражать патриотическую гордость и утверждать, что славные дни Британии вовсе не
