«А мы-то как представляли себе осаду! — думал Непейцын, возвращаясь в лагерь. — Палатки чистенькие рядами, ядра дождем летят на крепость, в которой пышут пожары. Под стенами гарцуют всадники, реют знамена в штурмовых колоннах. А тут мухи ползают по застывшим, ослепшим лицам и сапоги уже сняли свои же…»
Первые пули над ухом. Лейтенант Адрианопуло. Фортуну лови за подол
После вылазки 27 июля было наконец приказано заложить на равнине пять батарей, охватывавших крепость полукольцом.
— Саженей триста вперед подать, то били бы по цели, а так — что толку? — сказал Сергей, съездив осмотреть батарею, на которой предстояло стоять пушкам Бугского корпуса.
— А тот толк, что примутся под защитой нашего огня сады и форштадты выжигать, где турки перед вылазками прячутся, — ответил Мосеев. — Только чего бы месяц назад того не сделать?..
Капитан был прав; вскоре выслали команды рубить деревья, а на правом фланге разбирать домики предместья.
— Из сломанных лачуг турецких, что солдаты притаскивают да продают, еще целую улицу за ставкой светлейшего построили, — рассказывал Осип, частенько ездивший покрасоваться в тот конец лагеря. — Лавки, ресторации — просто Невский проспект…
А Сергей в эти дни часто ходил «волонтером» с егерями в ближайшую к батарее так называемую Двурогую балку, на склонах которой рубили виноградники. Хотелось получше рассмотреть Очаков, который придется же штурмовать. И еще надеялся, что турки сделают вылазку, побываешь в бою, испытаешь себя.
Чем ближе Сергей видел крепость, тем внушительнее она казалась. С берега лимана, где купался, выглядела совершенно неприступной: на прибрежных скалах высились каменные отвесные стены с мощной круглой башней. Если же смотреть по верхнему горизонту, от Двурогой балки, то надобно преодолеть высокую земляную ограду внешнего ретраншемента и крутой второй вал. А за ними, говорят, есть еще глубокий ров из которого лезь-ка наконец на самые стены.
Лежа над откосом балки, за памятниками турецкого кладбища, что граничило с почти вырубленным виноградником, Сергей думал, что французские инженеры не зря взяли деньги — пожалуй, и вправду на плечах отступавших после вылазки вернее всего было ворваться в ворота такой твердыни. Он набрасывал все, что видел, в записную книжку и так увлекся, что присел под одним из вкопанных в землю памятников.
— Хоронись скорей, ваше благородие! — закричал лежавший поблизости караульный егерь.
И только Сергей успел юркнуть за памятник, как по другой его стороне, откалывая куски мрамора, щелкнули подряд две пули.
— Рази можно так? — укоризненно сказал солдат. — Вон они, басурманы, откуда бьют! — и указал на угол ретраншемента, за которым виднелись две головы в чалмах и одна в сверкавшем на солнце шлеме.
Непейцын отполз к егерю, не забыв подобрать кусочек отбитого пулей мрамора.
«Вот и получил боевое крещение, в меня двое врагов целились», — с гордостью думал он, возвращаясь в лагерь.
— Тебя недавно моряк какой-то спрашивал, — сказал попавшийся навстречу егерский офицер.
— Черный, худой?..
В кибитке на его постели спал Адрианопуло.
— В гошпиталь завтра едут, — сказал негромко Филя, подавая Сергею умыться. — Кашляют сильно, аж с кровью. А покушали с аппетитом и сряду заснули. Садитесь, подаю сейчас.
И здесь, как в Ступине, перед кибиткой Филя соорудил столик. Скоро Никола проснулся. Он не был худее, чем в Петербурге, только руки горячие да под скулами тлел румянец.
— Кали спера! Вот и встретились на войне, — после объятий сказал он. — А я еду в Херсон полечиться, уговорили на эскадре. Нам делать сейчас нечего — ваша сухопутная череда пришла. И если помру там, все не зря прожил, за мать, за отца долг заплатил. Оказался артиллеристом не из последних — раз наведу, то и души ихние к Мухамеду летят. А потом хорошо, что в здешнем краю побывал. Как в Греции места есть — сухая земля, скалы, море, редкие деревья… — Никола закашлялся. — Ну, а что Осип? Филя сказывал, все франтит да по вечерам пропадает. Cherchez la femme?..[17]
Сидя рядом, рассказывали, что каждый видел, испытал.
Никола участвовал в боях, получил за отличие чин лейтенанта.
В первый год на юге здоровье его стало много лучше, да вот весной продуло ночью на вахте… Сергей, привыкший рано ложиться, на этом месте рассказа почувствовал, что глаза против воли смыкаются и огонек свечи, что стояла на столике, куда-то пропадает.
— Ну, прощай, Сергей, будь здоров, брат мой, — сказал Адрианопуло, вставая. — Я-то выспался у тебя, а ты устал по садам лазить и башку туркам подставлять. — Он порылся в кармане: — Вот возьми на счастье драхму моих древних предков. Может, ее Перикл или Агеселай в руке держал…
Никола подал другу серебряную монету. Приблизив ее к свече, Сергей увидел изображение орла, сидящего, расправив крылья, на дельфине. Ниже стояло несколько греческих букв.
— Можно гадать: орел заклюет дельфина или дельфин утащит орла под воду? — сказал Адрианопуло. — Но я толкую сии фигуры как единение суши с морем, наше с тобой. Согласен?
— Конечно. Откуда такая у тебя?
— Матрос продал. Сказал, на острове одном поблизости нашел. Березань зовется. Хотел кого-нибудь расспросить, что там в древности было, да никто не знает. Хотел в перстень обделать, тоже не вышло. Может, ты сумеешь… Ну, проводи до берега.
На лимане ждала шлюпка с шестью матросами. Когда отвалили, Никола, сидевший на руле, несколько раз махнул рукой.
Ночь была темная, безлунная. Уже не стало видно белого мундира Адрианопуло, а мерные удары весел слышались явственно.
— Будь здоров! Спасибо! — дошло до Сергея из темноты.
— Как вернешься, сыщи меня непременно! — крикнул он.
— Если вернусь… — долетело совсем как шепот.
Далеко на лимане светились сигнальные фонари кораблей. У воды было прохладно, но, когда Сергей поднялся на берег, его охватил жаркий, раскаленный, как в печи, воздух.
— Слушай… Слушай… — перекликались по лагерю часовые.
Сразу после вырубки виноградников начали возводить батарею перед Двурогой балкой. С нее ядра должны были долетать уже в город, за каменные стены. Когда на батарею стали возить осадные пушки, прошел слух, что осмотреть ее приедет светлейший. И однажды утром близ лагеря егерей показалась пышная кавалькада. Впереди ехало сорок — пятьдесят всадников в разноцветных мундирах — князь Потемкин со штабом, а за ними стройными рядами двигался эскадрон кирасир в белых колетах и черных нагрудных латах — почетный конвой фельдмаршала, — все на рослых серо-пегих, выписных из Австрии конях. Когда проезжали мимо, Сергей хорошо рассмотрел скакавшего первым полного, рослого всадника. Свободно и уверенно сидел он на белой арабской кобыле, шедшей коротким собранным галопом. На синем мундире пролегала голубая лента, грудь сверкала орденскими звездами, над шляпой вздрагивал тугой белый султан. Ну и лошади у свиты — одна другой красивее. И каких только лент нет на мундирах! А кирасиры, вот молодцы, один к одному, будто братья родные. Да нет, братья так не бывают похожи. Какие ботфорты, какие колеты белоснежные!
От егерского лагеря было видно, как светлейший спешился у батареи, взошел на нее с несколькими генералами и стал ходить туда и сюда. И почти тотчас в Очакове ударила пушка, за ней вторая, третья, и ядра стали рыть землю вокруг батареи.
— Вот когда князь перед армией экзаменуется, — сказал Осип.
— Экзамен полководцу не под огнем делают, — негромко ответил Киселевский. — Хотя, понятно, и тут сплоховать не должен.
Теперь светлейший, стоя на батарее, смотрел в трубу на крепость. Вот ядро ударило в бруствер поблизости, осыпало его землей, и генерал в красном мундире схватил Потемкина за руку. Тот не спеша опустил трубу, сложил ее, отдал кому-то и пошел с батареи. Так же неторопливо сел в седло, тронул коня. В это время граната угодила в строй кирасир и повалила двоих.
— Сдал экзамен, — сказал кто-то из стоявших рядом с Сергеем.
Кавалькада возвращалась по другому пути, и офицеры перебежали свой лагерь, чтобы еще раз увидеть великолепное зрелище. Здесь к ним присоединился Кутузов. Увидев его, князь Потемкин подъехал к егерям и поманил к себе генерала. Михаил Илларионович подошел быстрым шагом и снял шляпу.
Сергей смотрел на склоненную голову говорившего что-то вполголоса светлейшего. Вот каков этот всесильный человек! Одутловатое лицо с крупным носом, красиво изогнутым ртом и прикрытым, как и у Кутузова, одним глазом. Русые непудреные волосы выбились из-под шляпы. За бледными губами сверкают свежие, молодые зубы. Сергей вспомнил: рассказывали, будто любимые лакомства Потемкина — репа, малосольные огурцы, квашеная капуста…
