— Непейцын-первый, тебя принимать заряды зовут! — громко сказал сзади кто-то из офицеров.
«Вот не вовремя привезли! — подумал Сергей. — И надо же капитану было именно меня нарядить сегодня приемщиком!»
Светлейший, слушавший Кутузова, резко поднял голову.
— Непейцын? — сказал он удивленно. — Кто у тебя с таким прозвищем, Михайло Ларионович?
— А вон совсем молодой офицер, прямо от нас стоит, ваша светлость. И, осмелюсь доложить, отличный офицер.
— Подойди-ка сюда, дружок, — скомандовал Потемкин.
Сергей подбежал и встал рядом со своим генералом.
— Не родня ль тебе Непейцын, что в нижегородских драгунах прошлую войну штаб-офицером служил?
— Дядя родной и отец крестный, ваша светлость.
— Как звать его?
— Семен Степанович.
— Истинно так. Жив ли, служит ли?
— В отставке более десяти лет полковником, а теперь городничий в Великих Луках.
— Великие Луки? Псковское, кажись, наместничество? Ну, слава богу, что жив и служит, хотя в армии генералом был бы давно. Станешь писать ежели — поклонись от меня низко. Я ему жизнью обязан. В бою под Хотином отбил от моей груди дротик наездника турецкого. Было время, Михайло Ларионович, и я во фрунте служил. Так за долг-то полковнику Непейцыну надобно заплатить. Хочешь ко мне в ординарцы, дружок? Я тебя, не обижу.
— Позвольте, ваша светлость, в егерях остаться, — ответил Сергей. — Тот самый дядя мне наказал во фрунте всегда служить.
Потемкин явно не ожидал такого ответа. Он согнал с лица улыбку и уставился в лицо Сергея. Потом снова улыбнулся.
— Так, так. Он-то, знать, всю службу во фрунте провел. Ну, будь же во всем на дядю похож, и благо те будет, и я тя не забуду…
— Меня, ваша светлость, возьмите в ординарцы! — раздался рядом с Сергеем звонкий, высокий, незнакомый будто голос.
Но это был Осип, выбежавший из группы егерей и вставший плечом к плечу с братом. Как всегда, красивый, подтянутый, щеголеватый, он вытянулся в струнку и смело смотрел в глаза светлейшего.
— А тебя-то, друг любезный, за что же брать? — насупился светлейший, подумавший, верно, что перед ним дерзкий выскочка.
— Потому что я тому же полковнику родной племянник, а ему младший брат, Непейцын-второй! — не сробев, отрапортовал Осип.
— Правду говорит? — посмотрел Потемкин на Кутузова и Сергея.
— Совершенную правду, ваша светлость, — подтвердил Михайло Илларионович.
А Сергей только головой кивнул.
— Ну, когда так, то приезжай завтра в главную квартиру да явись в дежурство. Обижен не будешь… Будь же здоров, фрунтовик! Не упустил ли ты свою фортуну?..
В этот вечер вокруг кибитки Непейцыных на коврах и кошмах шла пирушка. Праздновали поворот в судьбе Осипа. Когда языки развязались, выяснилось, что половина собравшихся хвалит Сергея, а другой больше по душе поступок младшего брата. Они говорили:
— Молодец! Так и надо счастье хватать! Куда в службе выиграет против нас!..
— Чистое донкишотство Непейцын-первый учинил…
— Э! Что дельному офицеру при штабах делать? — возражал подполковник Киселевский.
А Сергей в толчее и гаме этого вечера не раз подумал, как же дяденька не помянул в своих рассказах такого случая? Ведь о том, как его самого Моргун спас, вспоминал небось…
В разгар веселья к пирующим подошел Кутузов, выпил стакан вша, пожелав Осипу счастливой службы, потом взял под руку Сергея и вышел с ним за линейку, где часто прогуливался перед сном.
— Хвалю тебя, друг мой, — сказал он. — Такой ответ за редкость от молодого офицера услышать. Сам я до тридцати лет по штабам шатался и, по правде сказать, не своей волей во фрунт пошел. И хотя в штабах о природе людской, впрочем, более с дурной стороны, немало узнал, но ежели доведет бог когда нечто истинно полезное России свершить, то, поверь мне, потому лишь, что фрунтовую службу, а с нею солдатов в мире и в войне досконально изучил.
На другое утро Осип уехал и возвратился после вечерней зори голодный как волк, но оживленный и веселый. Еще умываясь, он сообщил брату, что светлейший не забыл сказать про него Василию Степановичу — так Осип называл управляющего княжеской канцелярией бригадира Попова, — и тот сразу поздравил с переименованием в корнеты по легкой коннице. Поев, Осип добавил, что уже заказал синий мундир с алыми лацканами и низкие сапожки на манер гусарских, а все артиллерийское дарит Сергею, что ездить каждый день в такую даль тяжело и потому сговорился поселиться с одним из ординарцев, да притом свойственником светлейшего. И, наконец, сообщил, что раз денег ему на новое устройство надобно много, то решил отписать про то матушке и пошлет экстра-почтой, которая скачет из главной квартиры два раза в неделю.
«Вот и разошлись наши пути, — раздумывал Сергей под ровное дыхание мигом уснувшего брата. — Но не упустил ли я и верно свою фортуну?..»
Он лежал без сна под открытым окошком кибитки и слушал звуки ночного лагеря. Вот фыркнула лошадь у батарейной коновязи, двинула копытом по чему-то железному — ведро, должно быть, раззява дневальный не убрал. Вот простучали шаги с призвоном шпор — подполковник Киселевский прошел к себе от генерала. Кто-то сыплет сухой горох в посудину. Чего ночью-то? Верно, не спится солдату, справляется исподволь в наряд идти. А вот и говор слышен. Тоже не спят, верно, вышли покурить у палатки.
— Не так хворость их доводит, как тоска. Что тут человеку видно? Красная земля голая — ни травинки, ни деревца. Что за страна такая, сколь время дождя не бывало.
— Два месяца считай, с самой Голой пристани, — отозвался второй голос.
— Вот и оно. Название тоже не зрящее — Голая приставь. И заметь, места проклятущие — утренней росы и той нету… Эк ведь, забыл днем кирку отбить, затупилась прошлый раз…
— Неужто без гробов кладете?
— А где тесу возьмешь? Бор целый на гроба известь бы надо.
— Хоть бы штурма скорей…
— Уж оно как пить дать меньшим бы народом обошлось…
«Вот он наряд какой — могилы за тылом армии копать, — соображал Сергей. — В гошпиталях, сказывают, ужас сколько народу мрет от поносов и лихорадки».
Приехав на другой день в последний раз переночевать в кибитке, Осип, захлебываясь, рассказывал о занятиях светлейшего. Сейчас он деятелен и весел — встает рано, работает с Поповым, с интендантом Фалеевым, с генералом Меллером, принимает знатных иностранцев, которые пишут своим дворам об осаде, потом переводит на русский язык историю католической церкви какого-то французского аббата, наконец каждый день многолюдный ужин, фейерверк, танцы… Удивительный человек!..
И лишь улегшись в постель, Осип сказал, что нынче пришло известие — Швеция объявила нам войну и светлейший очень рассердился, оттого что Балтийский флот, который должен был идти на подмогу Черноморскому, теперь останется защищать Петербург.
— Помилуй, что флот! Всей России придется теперь сражаться на две стороны! — сказал Сергей. — И нашей армии будут меньше отпускать денег, вооружения, пополнения людьми.
— Светлейшему меньше чего-то отпускать! — воскликнул Осип. — Ты его не знаешь! Чего захочет, то и требует у царицы. Знаешь, сколько ему одних столовых присылают? Сто тысяч рублей…
Настоящее боевое крещение. Потеря бугских егерей. Снова майор Иванов
Батарея, которую осматривал Потемкин, теперь непрерывно била по крепости, и не раз там показывались пожары. За следующую неделю по всему кольцу обложения в версте от цели построили еще шесть сильных батарей, вооруженных тяжелыми пушками. Сказывали, что, по мнению светлейшего, огонь их должен заставить гарнизон пойти на капитуляцию. Но пока турки отвечали частыми орудийными выстрелами, и перебежчики доносили будто готовится большая вылазка.
18 августа два батальона Бугского корпуса стояли в прикрытии у ближней батареи. Сергей отправился с ними — хотел посмотреть поближе, как стреляют тяжелые орудия. Подъезжая, увидел, что перед резервом прикрытия разбивают маленькую палатку. Значит, и генерал будет с батальонами. Разожгли костры под артельными котлами, стали варить кашу, а пока, кому можно и кто сыскал тень, сунулись подремать — всех сморил солнцепек. Побывав в цепи у приятелей-офицеров, Сергей около полудня направился на батарею. Проходя мимо, увидел, что Кутузов в палатке что-то пишет у складного столика, — вот кто времени не теряет. Артиллеристы пригласили Непейцына пообедать. Только расселись под полотняным навесом, как где-то щелкнул ружейный выстрел, за ним еще и еще, и вся цепь перед батареей затрещала короткими сухими звуками. Артиллеристы бросились к брустверу. В поле перед Очаковом показались турки. Их колонна вытекала из ворот крепости, скрывалась из глаз и вновь появлялась уже гораздо ближе, из западного отрога той балки, около которой две недели назад на турецком кладбище Сергея обстреляли из ретраншемента.
