В нескольких шагах от калитки он огляделся. Никого. Он прижался к забору, чтобы быть незаметнее, и так добрался до калитки. Слегка надавил на нее, и она без скрипа поддалась. В узком проеме появилась фигура человека, нижняя часть его лица была закрыта шарфом. Молча протянул он Кириллу плоский пакет и бесшумно закрыл калитку. Кирилл заспешил прочь, стараясь ступать на носки, чтобы погасить звук шагов.
Небо быстро и неумолимо прояснялось. Уже можно было, хоть и неясно, различить предметы на сотню шагов. Кирилл оглянулся. Никого, однако откуда-то появилось чувство тревоги. Он остановился и прислушался. Тут до него донесся ясный звук осторожных, но быстро приближающихся шагов.
Карта района, в котором он находился, постоянно находилась в его памяти. Кирилл свернул в первый попавшийся переулок и на секунду остановился. Звук быстро бегущих ног рассеял последние сомнения: за ним увязалась слежка, или еще хуже, погоня. Как же он ее до сих пор не заметил?
Ноги понесли Кирилла по спящему городу. На одной из узких улиц он заметил слева деревянный забор. По другую его сторону, возле одного из поддерживающих столбов, росло дерево, ветви которого возвышались над столбом и свисали наружу за забор. В доли секунды Кирилл оценил обстановку, просчитал риск и шанс выжить и принял решение.
Он запрыгнул на забор, встал на столб и выпрямился. Таким образом он получился как бы продолжением столба. Тело его скрылось в ветвях дерева.
Преследователи ворвались на улицу буквально в следующую секунду, на бешеной скорости, тяжело дыша. Их головы пронеслись под его ногами. Как и рассчитывал Кирилл, они не смотрели вверх. Они гнались за бегущим объектом и не видели того, что находилось поверх их голов. Действовали они споро: добежав до конца переулка, разделились: один свернул вправо, другой продолжал нестись прямо.
Кирилл спрыгнул на землю бесшумно, как кошка, и быстро зашагал обратно, в сторону окраины города. Иногда он останавливался и прислушивался, но не мог уловить даже шороха. Около одного из мостов он остановился и огляделся. Не заметив никого, он почти бегом пересек мост и пошел вверх по лысой горе. Возле высокой груды камней он остановился и сел, прижавшись спиной к твердой, шероховатой поверхности. Под утро, перед рассветом, он заснул, придерживая левой рукой пакет под пиджаком, а правой ладонью касаясь рукоятки пистолета.
Рассвет разбудил его прохладой и яркими, голубыми прогалинами между облаками. Стало холодно. Его тряс озноб, но возвращаться в гостиницу было неразумно; возле нее его могли поджидать.
Кирилл стал делать разминку, чтобы согреться, приседать и бегать на месте. Это помогло: озноб прошел, и настроение улучшилось. А когда город стал просыпаться, он покинул свой ночлег.
На работу он пришел одним из первых и вскоре был принят Берией.
— За мной была слежка, — сообщил Кирилл, протягивая пакет.
Берия нахмурился и приказал рассказать все до мельчайших подробностей. Задавал вопросы, кивал головой, порой задумывался. В конце отчета сказал:
— Твоя миссия здесь закончена. Отправить тебя в Москву будет легко: Рюмин и Рухадзе недовольны твоей работой. Понятно почему: тень взяточничества падет и на Рухадзе.
— Есть у меня просьба к вам, Лаврентий Павлович.
— Говори.
— Я хочу уйти из органов.
— И куда пойдешь?
— Хотелось бы вернуться к журналистике, как к основной профессии. Вот если бы вы посодействовали устроиться в какое-нибудь московское издательство.
— Сейчас не время, Кирилл. Подожди еще несколько месяцев. Помоги мне справиться с теми, кому не место в нашем обществе. А когда мы расчистим путь порядку и законности, я тебе помогу. Хорошо?
— Спасибо, Лаврентий Павлович.
Подлинного размаха сети преданных людей, которую Берия раскинул по всему Советскому Союзу и за его пределами, не знал никто. Многие из тех, кто добровольно служил ему, готовы были пожертвовать жизнью, если это потребуется для выполнения его приказа. А тех, кто не испытывал к нему искренней преданности, сохраняли верность из_ за страха. Предать Берию, казалось им, опаснее, чем предать Сталина. Берия умел внушать животный страх к себе, даже не используя особых угроз.
От этой невидимой армии, солдаты которой не числились ни в одном списке, а регистрировались только в памяти Берии, стекалась к нему информация со всех концов мира. И в том числе из Абхазии, где Сталин отдыхал уже полгода. Доносили ему, что здоровье вождя не улучшается: он часто отдыхает, говорит тихо, вяло и выглядит все время усталым. Явные признаки гипертонии, врачей толковых в Абхазии нет, потому Берия возлагал большие надежды на то, что вождь скоро умрет своей смертью, и не понадобится ему, полководцу тайной армии без рангов и официальных наград, двинуть свои полки против дряхлеющего, но все еще могучего диктатора.
Надежды Берии рухнули в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал. В начале февраля Сталин, как всегда неожиданно, никого не извещая, вернулся из Абхазии в Москву и через Поскребышева назначил экстренное совещание Политбюро на двенадцатое число в Кремле.
Кроме могучей четверки — Берии, Маленкова, Хрущева и Булганина, Сталин пригласил Игнатьева. Берия не удивился: для вождя интриги и расправа над евреями были важнее, чем все государственные дела.
Сталин, на первый взгляд, выглядел неплохо, но Берия сразу же заметил в его поведении наигранную браваду. Все это вскоре выявилось, когда он начал задавать вопросы заместителям министра МТБ. Те были в явной растерянности, прогресса в деле ЕАК явно не произошло. Со времен Абакумова, несмотря на то, что им была дана зеленая улица для нажима на подследственных, дело вперед почти не продвинулось.
— Сколько еще времени вам необходимо для подготовки к открытому суду? — спросил Сталин. Понятно, он хотел провести суд с размахом, а без открытого суда типа тридцать седьмого года, массовых репрессий не получится.
— По крайней мере, год, — ответил Игнатьев.
— Год? — вспылил Сталин и швырнул пустую, без табака трубку на стол. — А что вы делали до сих пор? За три года не успели подготовить дело на тридцать, или около того, человек?
— Дело было в руках Абакумова, — пробормотал в оправдание Игнатьев. Лицо его от испуга стало багровым. Таким его Берия никогда не видел. Сталин метнул взгляд на Маленкова, как будто он был виноват в задержке.
— Мы почти от всех добились признания, товарищ Сталин, — продолжал оправдываться Игнатьев, постепенно восстанавливая спокойствие в голосе. — Но для открытого суда этого недостаточно. Все они откажутся от своих показаний на суде, а этого мы не можем допустить. Следователи уже проверили этот сценарий.
Глаза Сталина заметались, перескакивая с одного члена Политбюро на другого. Он понял все, что Игнатьев не произнес вслух. Вещественных доказательств сфабриковать не удалось, и запугать членов ЕАК тем, что расправятся с их родственниками, если они не признаются на суде, тоже не получается. На опыте тридцать седьмого года, да и последующих лет, они знают, что это обман. Их родственников все равно упекут в лагеря, как это было пятнадцать лет назад, и там они найдут свою смерть.
Берия наблюдал за Сталиным, едва сдерживая усмешку. Какую же ненависть евреи вызывали у вождя тем, что они отказываются себя оболгать и помочь ему, Сталину, свести их в могилу! Как смеют эти беспомощные люди, пешки в большой игре, сопротивляться самой могучей в мире машине подавления.
— Готово ли дело хотя бы к закрытому суду? — спросил Сталин, стараясь выглядеть спокойным.
Вопрос был каверзный. Закрытый суд мог назначить любое наказание по решению Политбюро, однако там, тем не менее, соблюдались формальности. Людей допрашивали, но уже без пыток, как это можно было делать на следствии, и протоколы составлялись на месте. Таким образом подделка судебного заседания почти исключалась, и в архивах оставались свидетельства невиновности подсудимых и явное нарушение законности со стороны судей. А судьи в таких случаях действовали по указке Политбюро. Вся ответственность за массовые расстрелы после смерти Сталина легла бы на членов Политбюро. В газетах, конечно, можно было написать, что угодно. Только расхлебывать последствия идеологической кампании, когда все раскроется, придется опять же Политбюро. В случае международного скандала Сталин все свалит на четверку, принимавшую решения, и весь мир будет аплодировать его мудрости и справедливости.
«Подожди немного, Иосиф Падла Виссарионович, — мысленно обратился Берия к Сталину, преданно и, как должно было казаться, с искренним обожанием глядя на вождя. — Настанет час расплаты для тебя. Настанет».
— Нам нужно от четырех до шести месяцев, — бубнил Игнатьев. — Сейчас, вооруженные вашими мудрыми указаниями.
