Прижав руку к сердцу, прерывающимся голосом горничная спросила:
— Изволили звать, сударь?
Иловайский ответил ласково — нравилась она ему:
— Ты что так запыхалась, Настенька?
— Бежала опрометью, сударь.
— Подай-ка нам вино да закуски… А чем графиня занята?
— Письмо пишет. Не велела никого пускать к себе.
Алексей Иванович улыбнулся: у графини Собаньской, жены его, были сильные придворные связи, и если до сих пор его не сместили с должности атамана из-за этих треклятых волнений на Дону, то в значительной мере по причине заступничества друзей графини.
— Прошу! — радушно пригласил Иловайский.
Все подсели к столу, кроме Луковкина, который ушел, сославшись на нездоровье.
После нескольких рюмок вина языки развязались. Мелентьев, размахивая длинными руками, громко говорил полковнику:
— Ей-ей, у нас не один только простой мятеж против порядков государственных, а bellum civile, как говорили римляне, иначе сказать гражданская война. Да ведь примечательно и то, что сама государыня многократно подчеркивает сие в своем указе.
В разговор вступил Сербинов:
— Посмотрите, что делается в мятежных станицах: не только станичных правителей сбрасывают и своими ставленниками замещают, но против зажиточных, против казаков порядочного состояния идут, кои, знают, они, верной опорой престола являются. Сколь многих из числа благонамеренных «дюжих» избили, изгнали, в бегство принудили обратиться, имущество их забрали и меж беднотой поделили. В станице Пягиизбянской двух старшин били до полусмерти, а всех прочих чинов и старшин взяли под караул. В Есауловской есаула Клима Кондратова били плетьми, богатого казака Чаусова посадили в колоду, капитан Кирьяков в заключении у них томится. В станице Нижне-Чирской шестнадцать чиновников и двадцать четыре богатых казака раздели донага и связанных посадили в ледник… Да всего не перечислишь, — махнул безнадежно рукой Сербинов и добавил: — Одно лишь остается: силой оружия разбить мятежную голь.
Сидевший рядом с Сербиновым полковник заметил:
— Конечно, войск ныне на Дон много прибыло, а все ж и бунтовщики не бессильные. Один степенный казак Савельев, чудом вырвавшийся через дозоры мятежников из станицы Есауловской, сказывал мне, что там стоит сборный отряд в шестьсот сабель из казаков многих станиц. Есть там, и немало, беглых крестьян. Всех кузнецов в этой станице, да и во многих других восставшие принудили ковать сабли, кинжалы, железные наконечники к дротикам. Пушки, их шесть имеется в Есауловской, в пригодность привели и на сани поставили, чтобы легче перевозить.
— А кто ж мятежниками командует? — спросил уже захмелевший Мелентьев.
— Простых казаков повыбирали в командиры, — пренебрежительно ответил полковник и, понизив голос, добавил: — Но кое-кто и из офицеров перешел на их сторону — к примеру есаул Рубцов, состоящий у них в великом уважении, хорунжий Денисов, подхорунжий Костин, сотники Попов и Чудинцев. Нашлось и еще несколько.
Услышав фамилию Сергуньки, Настенька, переменявшая на столе тарелки, едва не выронила их, вздрогнув…
А в это время Сербинов, сидя поодаль на диване вместе с Иловайским, шептал ему на ухо:
— Все же в мятежных станицах немало наших людей осталось: кое-кто из «дюжих» лишь для вида перешли на сторону повстанцев, а на деле за нас крепко стоят; из середних по достатку тоже изрядно есть таких, кои зубами скрипят, видя бесчинство и неповиновение, погромы, чинимые «дюжим», — боятся, что и до них дело дойдет. Во всех бунтовщических станицах лазутчики у меня имеются. Приказал им, чтобы масленую неделю справляли широко, по-обычному, и чтоб всячески мятежников спаивали, топили их боевой дух в водке сивушной. А те сроки решительного наступления щербатовского, о коих вы изволили мне по секрету сообщить, как раз совпадают с масленной-то…
— Дельно придумано, Степан Иванович, — сказал Иловайский. — Ты у нас настоящий… — и он приостановился, не найдя подходящего слова.
— Макиавелли! — крикнул Мелентьев, наливая себе еще один бокал вина. — Недаром же он тезка самому Степану Ивановичу Шешковскому.
А Сербинов продолжал жарко шептать:
— Многие их злодейские планы расстроил — гонцов их к казачьим полкам, на Кубани и в Северной Таврии расположенным, сумел перенять. К яицким казакам они посылали гонцов, я их тоже перехватил… Узнал я и о секретном решении Есауловской самочинной комиссии — начать первого марта дерзостное наступление на Черкасск. Три сотни из «дюжих» верных казаков разослал я по Миусу и Донцу, дабы крестьян в строгости и повиновении держали, — известно мне, что имеется у многих мужиков намерение перейти на сторону мятежных казаков. Да вот беда, — пожаловался он, прикрывая серыми, точно грязными, веками хищные глаза, — на все денежки нужны, ни копейки уже не осталось у меня от той тысячи рублей, кои вы изволили отпустить из особых войсковых сумм. — И, заметив недоверчивый взгляд Иловайского, поспешил добавить: — Истинный господь, так! Отчет могу хотя бы завтра представить.
«До чего подлый человек! — мелькнуло у Иловайского. — Но ведь пока без него не обойтись».
— Хорошо. Завтра же прикажу выдать тебе еще тысячу рублей.
Сербинов просиял и опять принялся за свое:
— А кто заговор в самом Черкасске полгода назад раскрыл? Кто в крепость Димитриевскую ездил, даже вам не доложив — опасался мягкосердечия вашего, — и уломал бригадира Машкова убрать Дементия Пугачева? Опять же я!..
— Постой-постой! — перебил его Иловайский. — А что ты давеча сказал мне о Денисове? Подлинно ли кто видел его в Черкасске?
— Точно так, Алексей Иванович. Не извольте сомнение иметь. Один из моих людей, хорошо знающих в лицо Денисова — из той же станицы он, — заприметил его, когда въезжал он вчера вечером в город. Всюду разослал я конные дозоры ловить его.
— Сейчас же сообщи мне, как только заарестуешь, — строго сказал атаман.
Вечером накануне того дня, когда состоялось войсковое совещание, Денисов, Сергунька и пугачевец Федор, работник с хутора Тихона Карповича, верхом на добрых конях пробрались украдкой, по окраинам, в Черкасск, благополучно обойдя стороной конные дозоры, выставленные по дороге в город… Молча ехали они по улицам. Было уже поздно, прохожие не попадались. Но вот широко распахнулась дверь кабака, из него вырвались клубы пара, а вместе с ним вывалились на улицу, пошатываясь, несколько казаков.
Не раз Павел проявлял свою храбрость и на Кубани и в боях с турками. И все же екнуло, точно оборвалось, его сердце, когда среди пьяных казаков признал он бельмастого верзилу Николая Корытина — своего старинного недруга.
Отец и сын Корытины, как только власть в станице, с полгода назад, захватили восставшие во главе с Денисовым, бежали вместе с двумя казаками — Милютиным и Красовым. Был слух, что направились они в город Царицын. К тому же об этом проболталась и оставшаяся в станице старуха Корытина — сестра лавочника.
И вот, оказывается, он здесь! А с ним, возможно, и отец его, да еще Милютин, Красов… Только этим удалось скрыться из станицы, а всех остальных, по приказу Денисова, держали в станичной каталажке. Имущество богатеев распределили среди одиноких стариков и старух, а также вдов казачьих, имеющих малолетних детей.
Был сильный мороз. Лицо Денисова и головы его спутников были так укутаны в башлыки, что виднелись лишь одни глаза.
Вдобавок уже стемнело, шел мелкий снежок. И наконец Корытин вышел из кабака, пошатываясь. Все, казалось бы, ладно, но кони, кони! Хорошо еще, что это были не белоснежные арабские, взятые в Измаиле, — их Денисов и Костин променяли у крымских татар, возвращаясь на Дон после турецкой войны (опасались они, что не перенесут «арабы» довольно суровой, а главное — изменчивой донской зимы). Но и эти, выменянные у татар, чудесные кони были приметными, бросающимися в глаза: светлосерый, тонконогий алазанский жеребец Ветер у Денисова и золотистый Карабах Казбек у Костина. Недаром же Колька Корытин хотя и пьян был, все же озадаченно всматривался. Наверное, узнал! Да и как не узнать, когда слава о тех конях гремела по всей станице?
Колебался Денисов: на них ли отправляться в этот опасный путь? Только в родной станице знали этих коней — в другие местности Павел и Сергунька ездили на сменных лошадях. Не брали они красавцев с собой и на Кубань. Поэтому и думал Павел: «В Черкасске никто не знает Карабаха и алазана. Приедем вечером, проведем там лишь одну ночь, раненько утром, еще затемно, выедем обратно. И притом — вдруг погоня? На этих-то скакунах всегда умчимся».
Когда отъехали от кабака десятка на два шагов, Сергунька спросил тихо:
— Поскачем?
— Что ты? — строго ответил Павел. — Тогда Колька совсем уверится. — И только завернув на другую улицу, они поехали все быстрей и быстрей, чтобы Корытин, если вздумает бежать за ними, не смог догнать.
