Металлист Петров–Савельев, закаленный большевик, который после разгрома подпольной киевской большевистской организации осенью 1916 года сохранил ее остатки в трудном подполье, в первые дни революции возглавил переход к легальным формам работы, — горячо отстаивал тезисы Ленина. Савельев вместе с Пятаковым, сменившим его на посту руководителя организации, и был избран делегатом на Всероссийскую апрельскую конференцию большевиков в Петрограде. Тогда Пятаков, ссылаясь на то, что Савельев якобы нарушил партийный закон демократического централизма, выступив против принятой уже киевским комитетом «платформы», предложил отобрать у него делегатский мандат. Это Пятакову удалось провести, и на конференцию вместо Савельева послали Евгению Бош.
Всероссийская конференция приняла ленинские тезисы как программу дальнейшей деятельности партии, а Пятакову справедливо досталось за соглашательскую позицию. Ленин, выступая по национальному вопросу, разгромил Пятакова перед лицом всей партии.
И все же Пятаков не утихомирился. Вернувшись в Киев, он продолжает выступать против Центрального Комитета.
Вот хоть бы сегодня. Ведь не сам же Иванов с киевскими металлистами, авиаторами и портными выдвинул идею вооружения пролетариата. Выдвигает эту идею как насущную необходимость для защиты интересов революции Центральный Комитет. И Ленин выступил в «Правде» со специальной статьей по этому поводу…
Возмущение и гнев овладели Ивановым, нарастая с каждой репликой зала. Но Иванов сдержал себя. И когда смог продолжать, ответил Пятакову спокойно:
— Не только западноевропейский пролетариат делает мировую социалистическую революцию и не только от него зависит судьба революции в России. Мы, коммунисты…
— Большевики! — крикнул Пятаков… — Мы — большевики!
— Мы, большевики, коммунисты… — начал снова Иванов.
Но Пятаков опять раздраженно перебил:
— Я поправляю тебя, товарищ Иванов! К твоему сведению: наша партия именует себя «Российская социал–демократическая рабочая партия», в скобках — «большевиков».
Это был еще один пункт расхождения Пятакова с Лениным. Ленин, идя за Марксом, предлагал переименовать партию в «Коммунистическую», чтобы решительно отмежеваться от меньшевиков, тоже «социал–демократов». Пятаков же в дискуссиях доказывал, что рвать с меньшевиками не следует, а слово «коммунист» будет в обывательских кругах ассоциироваться с «анархистами–коммунистами» и только запугает их.
И вдруг Иванов не выдержал. Обернувшись прямо к Пятакову, он спросил с нескрываемым вызовом:
— Слушай, Пятаков! Ты не хочешь называться коммунистом. Это твое дело. Но в таком случае я не понимаю, почему ты считаешь себя большевиком?
— Не отвечай ему, товарищ Юрий! — крикнула Бош. — Это хулиганство!
Верно: это было оскорбление, а говорят, что на оскорбление, чтобы не уронить своего достоинства, лучше не отвечать.
Но Пятаков все же ответил: это он, очевидно, счел тоже проявлением достоинства — старшего перед младшим.
Тон его ответа был тоном глубоко обиженного, однако снисходительного человека: отечески–укоризненный тон.
— Потому, товарищ Иванов, что участвовал в создании партии и принимал ее первую программу.
— Ленин сказал про таких, как ты, — крикнул Леонид Пятаков, что они — «старый архив»!
Но Пятаков не обратил внимания на выкрик брата.
— Потому еще, товарищ Иванов, что выстрадал свою партийную принадлежность в ссылках и в эмиграции…
— Меньшевики и эсеры тоже сидели в тюрьмах и были в эмиграции, — Закричал Боженко.
Но Пятаков пропустил мимо ушей слова Боженко, который и членом партии стал уже после того, как самодержавие было свергнуто, а тюрьмы разгромлены, и не было никакой нужды ломать свою жизнь и бежать в эмиграцию, покидая родную страну.
— А тебе, товарищ Иванов, я прощаю это оскорбление лишь потому, что партийный стаж у тебя в три раза меньше, и я пока верю, что дальнейшее пребывание в партии может сделать из тебя дисциплинированного социал–демократа. Инцидент считаю исчерпанным.
И Пятаков скромно потупил взор.
Зал притих. Людям стало неловко. Людям всегда неловко, когда при них обижают другого человека — старшего по возрасту, с большим жизненным опытом и, особенно, если человек этот, получив оскорбление, не лезет сгоряча на стенку, а держит себя вот так — со скромным достоинством.
Впрочем, смешался и сам Иванов. Он обвел взглядом аудиторию. Товарищи отводили глаза. В самом деле — разве так можно? Все же Пятаков — участник нелегальных партийных съездов, которые собирались за границей и на которые съезжались выдающиеся деятели и теоретики революционного движении. Прошел даже слух, что на очередном съезде через какой–нибудь месяц кандидатура Юрия Пятакова будет выдвинута в Центральный Комитет…
Товарищи в зале отводили глаза. Рядом стоял набычившись Василий Боженко, вот–вот схватит графин и запустит в Пятакова. Но Василек — буйная голова, всего каких–нибудь три месяца в партии, а образования–то всего — церковноприходская школа: никак не теоретик марксизма… Немногим лучше и он сам, Иванов. В партии он, правда, уже четвертый год, но из них три года — вши в окопах, станок в «Арсенале». Разве это образовательный ценз? Стачки, аресты, тюрьма… Где ему приобрести нужную закалку для споров, дебатов, дискуссий?..
Эх, был бы здесь Савельев–Петров или хотя бы Иван Федорович Смирнов! У того бы нашлось словцо! Тот сумел бы попасть Пятакову не в бровь, а в глаз! В сибирской тайге Смирнов зубы съел на дискуссиях с народниками, меньшевиками, эсерами и польскими социалистами, не было теперь в Киеве диспута, на котором большевик Смирнов не одержал бы верх над меньшевистскими талмудистами и оппортунистической казуистикой разных «оборонцев», «демократов–оборонцев», или «революционных оборонцев».
И Иван Федорович Смирнов — Иванову это было доподлинно известно — был в курсе дискуссии между Лениным и Пятаковым, о которой партийная молодежь знала лишь понаслышке, — дискуссии давней, завязавшейся еще в эмиграции, в пятнадцатом году; уже тогда Пятаков выступил с Бухариным против ленинского тезиса о праве наций на самоопределение, а вместе с Троцким доказывал, будто бы революция возможна только в мировом масштабе, в одной же стране — невозможна.
Иванов еще раз окинул взглядом ряды: не подоспел ли, часом, Смирнов?
В постоянной перепалке с Пятаковым Смирнов одерживал верх не только благодаря своей теоретической подкованности, но из–за своей нетерпимости именно к Пятакову. Коренной киевлянин, как и Пятаков, Смирнов не мог примириться с тем, что для партийных дискуссий тот избрал псевдоним «Киевский», тем caмым как бы присвоив себе право говорить от имени всех киевских большевиков. Поэтому Пятаков и «платформу» свою именовал теперь «киевской». А она вовсе не отражала мнения киевских большевиков, будучи лишь новым проявлением старых оппозиционных взглядов «карикатурного», как сказал тогда в полемике Ленин, марксиста «Киевского». Ленинскими словами — «карикатурой на марксизм» — обычно и обзывал Смирнов Пятакова, выступая против него на партийных собраниях.
Да на беду Смирнова в зале не было. Что случились? Еще не бывало такого, чтобы Смирнов не пришел, когда собирались все большевики.
Иванов грустно опустил голову и сказал:
— Что ж… я кончил.
Он отступил на шаг от кафедры, по солдатской привычке оправил гимнастерку, одернул ее сзади под пояс, подтянулся весь по–военному и сошел с трибуны.
— Слово предоставляется… — начал было Пятаков, но место на трибуне уже занял нетерпеливый Боженко.
— Товарищи! — закричал Боженко, размахивая кулаком. — Полностью поддерживаю предложение предыдущего оратора, моего дружка Андрюши Иванова. И вот вам пример в защиту предложения: поручили мне создать в железнодорожном депо группу рабочей самообороны, я ее и создал, хотя опять–таки никто не хотел давать оружия, и пришлось добывать его самим, и вот каким, расскажу вам, способом…
— Боженко! — мягко прервал Пятаков. — Нам кажется, что ни к чему затягивать ненужную дискуссию… Ты выскажись о…
— Позвольте! — вскипел Боженко. — Ты мне рта не затыкай! Я перед партией стою: о чем хочу, о том и скажу!..
Пятаков поднял руку:
— Вопрос ясен и…
Но тут его прервала с места Бош:
— Нет, товарищ Юрий, ты подожди! Вопрос, как видно, еще не совсем ясен. Я тоже настаиваю на дальнейшем обсуждении.
— Как не ясен? — вскипел Пятаков. — Ведь нам ясно, что вооружение сейчас неуместно.
— Нет, не ясно, — ответила Бош, — раз это не ясно значительной части товарищей… Что касается меня, — закончила она, — то мне кажется, что создать народную милицию, как говорит товарищ Ленин, сейчас как раз пришло время…
Это была вторая бомба — и в зале снова зашумели. Бош считалась единомышленницей Пятакова еще со времен эмиграции, и против некоторых положений в ленинских тезисах она выступала с неменьшим пылом, чем Пятаков. Выходит, она в самом деле изменила позицию после Апрельской конференции, когда заявила, что Ленин ее переубедил и что она отказывается от прежних возражений?
