— Какие его злодеяния? — угрюмо и глухо произнес вдруг Носов. — Вот уже тварь безобидная! Одно зло было, что такой человек, такая колода деревянная, воеводой был поставлен. Так и в том он не виновен. Что ж ему было отписать, что ли, царю: уволь, мол, я дурень, глуп, как осина, — где мне воеводствовать! Злодеяний за ним никаких нет.
— Что же, отпускать, стало быть! — воскликнул Партанов несколько радостно. — По мне он не…
Носов обернулся быстро к Быкову и произнес:
— Рассуждайте, как по-вашему, в кругу, а кончите — меня позовите.
И Носов нетвердой походкой взволнованного человека вошел в дом.
Придя в горницу, где стоял стол и кресло, за которым он так часто беседовал с воеводой, Носов сел в кресло, оперся локтями на этот стол и вздохнул.
— Жизнь эдакая, вестимо, гроша не стоит. Что жив он, что помер, все едино. Он, кажись, уже давно помер помыслами человечьими. А все, как ни толкуй, будто совесть мучает. Жаль. Лучше бы ему своей смертью помереть. Ему бы при его тучности еще полгода не выжить. Ну, да что уж!! — проворчал Носов и, снова вздохнув, стал прислушиваться.
У крыльца, среди плотных рядов налезшего народа, который бежал отовсюду после слова «нашли», четыре человека держали Ржевского под руки, так как он окончательно не мог стоять на ногах.
Быков сначала допрашивал воеводу об его злодеяниях, но полуживой, обезумевший Ржевский не отвечал ни слова и только оловянными и бессмысленными глазами взглядывал на стрельца. Старый Быков бросил допрос и стал сам громко перечислять злодеяния воеводы астраханского. Все перечислил он. И кафтаны немецкие, и брадобритие, и казни стрельцов московских, и дележ государства Российского, и постриженье царицы Авдотьи Феодоровны в инокини, и отдачу девиц православных за немцев, кои теперь, устрашася, повернули восвояси, не доехав до города… и много других преступлений Тимофея Ивановича Ржевского перебрал Быков.
— Ну, а теперь за все оныя многия злодейства, — закончил Быков, — снимай со злыдня голову! Ну, чего ж таращитесь, олухи!
Державшие воеводу, а равно и стоявшие кругом, все глядели, выпуча глаза, на Быкова и переглядывались между собой, словно спрашивая:
— Кому же это, то-ись, снимать воеводину голову? Кому этот указ?
Стрелец тотчас сообразил, что вот эдак, просто, взять топор да отрубить голову воеводе, как бы ни с того, ни с сего, во всей этой тысячной толпе ни единого охотника не выищешь.
— Отведи его, ребята, подале отсюда, нечего тут перед правлением улицу пачкать. Веди, среди площади поставь на всем честном народе, а мы сейчас придем с Грохом его решать.
Быков вошел в воеводский дом, встретился с Носовым и, как-то озлобляясь неведомо на что, крикнул:
— Кому ж велеть голову-то рубить?
Носов пристально поглядел в лицо старому стрельцу и усмехнулся.
— Да, брат, в сей час не то, что, вот, за ночь. Пойди-ко теперь, поищи молодца эдакие-то дрова рубить. Кто ночью и троих ухлопал с маху, теперь вздыхать да ломаться учнет…
Но, видно, судьба хотела погибели безобидного воеводы Ржевского. Пока Носов говорил, стрелец неожиданно услышал храп могучий в корридоре. Там спал, набегавшись и вволю надравшись и напившись, сам богатырь Шелудяк.
— Во, во! — воскликнул Быков, — кривая вывезла. Вот нам и палач первостатейный. Гляди.
Быков, толкнув Носова через порог, показал ему на разбойника, который раскинувшись, лежал на грязном полу коридора. Через минуту душегуба подняли на ноги и растолкали, а когда он очухался, ему объяснили в чем дело и приказали… Впрочем, и приказывать было не нужно, ибо очнувшийся Шелудяк, узнав, что нужно топором на народе рубить воеводу астраханского, просиял.
— Сколько разов я из-за него в яме сидел, — выговорил он, — столько я ему и зарубин положу.
Шелудяк шагнул на улицу.
Через несколько минут разбойник уже был на площади, среди толпы. Многие в числе зевак попятились от того места, где стал известный всем красноярский душегуб. Многим он был известен в лицо. Другие узнали теперь, кто таков этот появившийся богатырь. И много нашлось охотников из передних рядов перебраться подальше в толпу и от душегуба, и от крови, которой он сейчас полыснёт.
Глубокое молчание оковало всю тысячную толпу, когда Шелудяк, как истый палач или видавший государские казни, начал орудовать и приготовлять свою жертву.
— Клади наземь! — скомандовал он. — Эй, одолжи кто топорика!
Ржевского опустили на землю, и, положенный на спину, он был уже почти труп вследствие полного отсутствия сознания всего окружающего. Однако, в толпе не тотчас нашелся охотник «одолжить топорика».
— Дай, дьявол, чего ему сделается! Получишь обратно! — кричали голоса.
Топорик, т. е. большой топорище, новый и блестящий, пошел по толпе и очутился в руке Шелудяка. Богатырь помахал им, отчасти, чтобы расправить руку, отчасти, чтобы побаловаться и поломаться на народе… Затем Шелудяк взял топор в обе руки, высоко взмахнул им и, слегка пригнув голову, стал метить в шею лежащего…
— Гляди, ребята! — зычно крикнул богатырь на всю площадь… — Был воевода, звать Тимофей, по отчеству Иваныч… Был!!.. А вот гляди! А-ах!!! Нету!!!
Топор сверкнул на солнце и исчез в толпе вместе с нагнувшимся богатырем… Несколько человек из ближайших рядов шарахнулись… Их обрызгало из-под топора…
— О, Господи!..
— Ишь, дьявол!..
И гробовое молчание опять оковало всю толпу… Некоторые переглядывались, будто вопрошая друг дружку, и молчаливые взгляды будто говорили:
— Вишь ты, братец ты мой…
— Что ж, нешто я?.. Все…
— Знамо, не ты, а все ж таки…
— Ну, да что ж?! По волосам тоже… не плакать!..
И торжественная, таинственная, красноречивая своей немотой и тишиной, пауза понемногу переходила в шёпот и говор.
— Ну, кончили, что ль? — крикнул громко Лучка издали, стоя на крыльце воеводского правления.
— Готова! — крикнул Шелудяк. — Вот она!
И он высоко поднял над толпой какой-то шар или круглый кусок, висевший на длинных седых волосах, которые он сгреб в руку.
И вся толпа ахнула враз. Будто какой великан-зверь рявкнул на весь кремль.
Конечно, только коновод Грох и его ближайшие сподвижники знали, зачем нужен тотчас розыск воеводы и нужна непременно его казнь.
Для коноводов возмутившихся нужно было очистить место астраханского воеводы, чтобы власть над всем краем сама собой могла перейти в другие руки. Ожидать, чтобы кто-нибудь из попрятавшихся властей явился теперь предъявить свои права на место только что казненного, было мудрено.
И теперь в Астрахани, точно так же как во все смуты всех времен, тотчас же в этой собравшейся разношерстной толпе возник вопрос и побежал из уст в уста, передаваемый по всему Кремлю и Белому городу.
— Как же быть теперь без воеводы то? Надо, братцы, воеводу. Кто же теперь воеводой-то будет?
И затем через каких-нибудь полчаса уже гул стоял. Ревели сотни голосов.
— Выбирай воеводу!
На крыльце воеводского правления Лучка Партанов громогласно и красноречиво говорил, будто пел, и частил словами, точно соловей заливался. Он держал речь к народу, толкуя, что без властей порядку не будет. Нужен и воевода, и помощники к нему, всякие дьяки и поддьяки. Только нужно выбирать новых, чтобы старых никого не брать, чтобы о прежней волоките судейской и помину не было. Нужны люди добрые, совестливые, порядливые, истинные христиане, а не мучители и кровопивицы, лихоимцы и грабители московские.
— Кого же выберем? — зычно крикнул Лучка, оканчивая речь. — Решай, православные! В круг становись! Всем миром! Выбирай, кому быть воеводой!
Впереди, конечно, стояли все те же главные сподвижники коноводов бунта. Некоторые были из вчерашних обитателей ямы, некоторые из тех, что вчера разбивали кабаки и первые, нагрузившись вином, сорвали Кремлевские ворота и уложили несколько человек караульных.
— Якова Носова! — раздался чей то голос.
Но вслед затем наступило молчание. Как будто бы большинству показалось это предложение странным, неподходящим. Иным, может быть, показалось, что кто-то шутку шутит. Другие же вовсе такого имени еще не слыхали или слышали мельком.
— Носова! Посадского Носова! — раздалось еще несколько голосов.
— Вот Быкова! Он стрелец.
— Ребята, Панфилова! Панфилов староста церковный.
— А то звонаря с звонарихой! — отозвался громко Лучка. — Тех, у кого Ржевского нашли!
Ближайшие захохотали, и снова гул пошел по всей толпе.
— Носова, сказываю — Носова! Он всему заводчик был, — крикнул один голос. — Он учёрось весь город на свой счет вином угощал. Что денег потратил!
— Кто угощал, ребята?
— Носов угощал.
— Носова, вестимо, Носова! — отозвались сразу повсюду. — Он угощал, Носов.
— Носова, Якова Носова!
