давно неподвижно лежит на песке и только зрачки двигаются взад-вперед под закрытыми веками.
Во всяком случае, она пришла в себя действительно сидя на земле. Вместе с головокружением ее мучила тошнота. Горели огнём распухшие ступни. Горы на горизонте оставались такими же далёкими. Изрезанная впадинами пустыня мертвенно молчала.
– Забери меня к себе, Матерь Божия, – шептала девочка. – Не могу я больше. Только брата спаси. Сотвори чудо, которое ты мне обещала, даруй ему возможность вернуться домой. Умоли Сына Своего сотворить чудо, спаси брата. Сын тебе не откажет.
Понимая, что ей сегодня придётся умереть, девочка просила Матерь Божию взять на себя ответственность за её брата, и знала, что Матерь Божия ей не откажет. А затем она снова встала.
Морщась от боли, испытывая мучительные приступы головокружения, шатаясь, брела по какой-то низине. Видела в синеве неба чёрную точку. Глаза резала боль, но Мария заставила себя посмотреть в ту сторону. Через минуту к кружащей чёрной точке прибавилась ещё одна. В пустыне вовсе не обязательно, что где птицы, там и вода; в низине, над которой кружили точки, запросто мог находиться всего лишь полузасыпанный песком труп верблюда. И психика любого человека просто бы не выдержала последней и самой страшной издёвки судьбы.
Но ей было предначертано жить. Буквально через десяток шагов песок под ногами сменился сухими глиняными проплешинами, затем глина под ногами стала чуть влажной. Пошел жёсткий пыльный кустарник.
За ближайшим поворотом каньона ей открылась поросшая полынью низина, земля превратилась в грязь, и в этой грязи повсюду виднелись следы овечьих копыт. Она нашла пересыхающее внутреннее озеро, воды в нём осталось по щиколотку, как в просторной неглубокой луже, вода была грязной, чёрной в ладонях, на вкус в ней было много соли, но всё-таки это была вода.
Забыв обо всём, Мария пила с рук, становилась на колени, опуская в лужу распухшее от ожогов лицо, и не было на свете ничего вкуснее этой застоявшейся грязной воды.
Она так и осталась возле высыхающего озера. Отойти не могла. Солнечные удары не прошли даром, Мария все чаще стала впадать в забытье.
Когда её нашли кочевники из другого племени, пригнавшие на водопой овец, она была без сознания. На верблюде её привезли в стан. Состояние девочки было ужасным, щёки и брови покрывали волдыри от ожогов, закрытые веки почернели, глаза впали, ступни ног распухли, краснота воспаления дошла до колен.
Она всё время бредила: вновь видела свою хижину, на улице шёл дождь, и она мучительно спорила со своим упрямым братом, говоря, что завтра же надо заделать все дыры в крыше, а он всё рассказывал ей про какой-то Иерусалим. А затем в жаркий бред пришла женщина, незнакомая, одетая во всё чёрное. Руки у женщины были умелыми и ласковыми, она подносила к губам девочки чашку с водой, смачивала ей лоб, обмывала распухшее лицо, смазывала горящую кожу чем-то приятным и прохладным.
Через двое суток туман бреда стал рассеиваться, уступая место реальности. Исчез Патрик, хижина сменилась душным шатром с закрытым пологом, а женщина осталась. Это была одна из бедуинок, закутанная в платок. Из человеческого милосердия она заботилась о девочке, поила её водой, ухаживала за ней, прикладывала к изрезанным ступням тряпочки, густо смазанные жиром овечьего курдюка.
Слухи о девочке-христианке, сумевшей без запасов воды углубиться в пустыню более чем на двадцать миль, разнеслись по всей округе. Мария ещё не выздоровела, как к местным кочевникам прибыли трое мужчин из её племени. Мужчины посадили девочку на верблюда и повезли обратно к старику-шейху.
На это раз её не стали наказывать за побег. Мужчины пустыни оценили её поступок.
– В этой девочке есть сила, – сказал старик-шейх. – Если бы все крестоносцы были такими, как их дети, горько бы нам пришлось.
А потом, когда Мария немного научилась говорить по-арабски, старик узнал от своих женщин, что она хотела дойти до Алжира, где у нее кто-то остался, уважительно покивал головой.
С тех пор прошло около года. После побега Мария долго не могла выздороветь. Что-то сломалось внутри. Организм больше не хотел бороться. Величайшие нервные срывы один за другим источили запас сопротивляемости. Когда ступни ног немного зажили, слабая, как тень, она выходила из шатра и садилась возле входа, молча глядя на горизонт пустыни.
– Зачем она здесь? – спрашивали шейха его жены. – Люди в соседних племенах возмущаются. Неверная, христианка, всем на соблазн. Её присутствие у нас грех в глазах Аллаха.
Через месяц Мария вернулась к повседневной работе. Внешне она смирилась, а может, и не только внешне, оставаясь замкнутой и напряжённой. Но, как рабыня, была послушна и исполнительна. Хоть немного и научилась говорить по-арабски, всегда молчала.
У неё появилось какое-то глубокое, взрослое отношение к вере. Она поняла, что вера – это нечто большее, чем мистическая надежда людей на исполнение небом их желаний, что это целая жизнь внутри жизни. Безразличная к своей будущей судьбе, к окружающему миру, в молитвах она словно оживала. Когда её никто не видел, её лицо то искажалось внутренней болью, то становилось успокоенным, одухотворённым. Именно там, в молитвах, и сосредоточилась её жизнь, все эмоции уходили туда. Она понимала, что вера сама по себе не освобождает от страданий, – она помогает их преодолеть. О себе не просила, почему-то это воспринималось ею как дерзновение, словно небо могло исполнить лишь одно её желание, и поэтому молилась только за брата.
К концу лета семья шейха засобиралась в дальний поход. Стан бедуинов кочевал по пустыне, постоянно перемещаясь с места на место, но переходы обычно не были длинными, не более нескольких миль в границах своего племени. Но на этот раз шейх собирался идти далеко, в другие земли. В пустынных нагорьях Сирии кочевало родственное шейху племя, там он хотел взять мужей своим дочерям.
Двигаться предстояло большим караваном, с подарками, с отборными дойными верблюдицами, со стадами овец. Было решено идти не торопясь, как пойдёт скот, чтобы не загнать его в долгом переходе. Кроме того, накопилось много стриженой овечьей шерсти, хотелось выгоднее её продать и накупить на рынках больших городов посуды, тканей и оружия.
Мария тоже получила приказание собираться в дорогу.
– Продашь христианку в Сирии? – спросила шейха одна из жён, наблюдая, как Мария несет в общую кучу поклажи свой тюфяк и подушку.
– Посмотрю на цены. Там видно будет. Может, родственникам подарю, – ответил одетый во все чёрное старик.
Караван шейха провел месяц в пустыне, приближаясь к нагорьям Сирии. Каждый день в суете
