В этот самый момент в гостиную вошли Жанна де Марси, Декроза и Оскорбленов; дамы были в амазонках, а последний в высоких сапогах со шпорами.
Они ехали кататься и искали Савина и Лили.
Николай Герасимович быстро вскочил с колен и отступил от Лили.
Но любовная сцена была замечена, и вошедшие громко расхохотались.
— Вот они, наши воркующие голубки, которых мы ищем целый час! — воскликнула Жанна.
Хотя Лили не была барышня-институтка, застигнутая своею мамашей, но все же очень сконфузилась восклицанием Жанны и, чтобы избегнуть новых насмешек, ушла в свою комнату под предлогом переменить платье на амазонку.
— Я сейчас, я переоденусь и еду с вами… — сказала она и выпорхнула из гостиной.
Николай Герасимович кататься не поехал, а пошел в свою комнату и стал писать Лили письмо.
Так неожиданно прерванный разговор с молодой женщиной требовал непременного продолжения.
Из него Савин узнал, что она симпатизирует ему, что не любит барона и не дорожит его миллионами.
Все это было для него отрадно, но он не знал главного, согласна ли она бросить барона и сойтись с ним.
Поэтому в письме он умолял Лили о свидании наедине, а для этого самым удобным местом, по его мнению, была ее комната. Для того же, чтобы избежать новых шуточек со стороны наших приятелей и особенно приятельниц, Николай Герасимович предлагал ей проникнуть в ее комнату, находившуюся в первом этаже, через окно из парка.
В конце письма он уведомлял ее вследствие этого, что в ожидании свидания будет ровно в час ночи находиться под ее окном.
Письмо это Савин отправил через горничную Лили, по возвращению последней с катанья, и ожидал с нетерпением ответа.
Весь вечер провел он в мучительном ожидании.
Лили была очень весела, кокетничала с ним, как никогда, но ни слова не говорила о том, что так его интересовало.
Правда, они ни на минуту не могли остаться одни, но, по его мнению, она все же могла ему сказать вскользь что-нибудь, хотя несколько слов, из которых он понял бы ответ.
Так прошел вечер, все стали расходиться.
Сердце Николая Герасимовича сильно билось, когда Лили протянула ему на прощанье свою маленькую ручку.
Но оно сперва замерло, а потом еще сильнее забилось, когда в момент нежного пожатия руки он почувствовал шуршанье бумажки, оставленной в его руке.
Положив незаметно в карман драгоценный лоскуточек, он ушел в свою комнату.
Быстро поднявшись по лестнице, он, как только вошел к себе, вынул записочку.
В ней было одно слово: «Venez» (приходите).
Все спало в замке, когда башенные часы пробили час.
Осторожно вышел Савин из комнаты, на цыпочках спустился вниз по лестнице и вышел через террасу в парк.
Лили, как мы уже сказали, занимала комнату в нижнем этаже, и Николаю Герасимовичу не стоило большого труда влезть в окно по широкому выступу фундамента.
Все это было им осмотрено заранее.
Подойдя к окну, он увидал, что оно открыто, но огня в комнате не было.
Савин несколько раз кашлянул.
Кашель был услышан.
Портьера откинулась, и у окна показалась Лили, освещенная нежным светом луны.
На ней был голубой шелковый, отделанный кружевами, пеньюар, длинные золотистые волосы были распущены и имели вид золотой мантии.
Нежная, но страстная улыбка играла на ее прелестных губках, а глаза не только блестели, но даже искрились. В них чувствовалось нетерпение, страсть и желание.
Они красноречиво выдавали душевное настроение их обладательницы.
Эти-то глаза первые выразили Савину то, что он потом услышал из уст Лили.
Вскочить, осторожно, без шума, в окно, было делом одной секунды, и Николай Герасимович очутился в объятиях молодой женщины.
Долго он не мог вырваться из этих объятий, долго он целовал пахучие нежные волосы и эти страстные, притянувшие его глаза.
Молодая женщина говорила уже не о симпатии, а о любви, и эти слова звучали так нежно и страстно.
Ожидаемый от Лили ответ, за которым он пришел, был получен, однако, не на словах только…
Рано утром Николай Герасимович осторожно пробрался снова в свою комнату.
Прошло несколько месяцев.
Николай Герасимович и Лили объехали почти всю Италию, побывали в Венеции, Флоренции, Риме и Палермо и поселились наконец в Неаполе, куда приехали в начале декабря, предполагая прожить в нем до конца весны и возвратиться в Париж к открытию сезона.
Жили они в небольшой, но очень хорошенькой вилле, расположенной на берегу моря, в конце Киаи, по дороге в Базилит.
Савин нанял эту виллу, по настоянию Лили, которой надоела жизнь в гостиницах во время странствования по Италии.
Ей хотелось устроить, как она выражалась, свое гнездышко.
Николай Герасимович, конечно, с радостью исполнил ее желание и нанял на полгода хорошенькую виллу, окруженную садом из апельсиновых и лавровых деревьев.
Внутри она была очень мило отделана и меблирована, так что с небольшими, сделанными по указанию Лили, переделками, их новое жилище обратилось действительно в то уютное гнездышко, о котором мечтала молодая женщина.
Прислуга у них была итальянская, за исключением горничной Лили — Антуанетты, которую она привезла из Парижа.
Первое время по приезде в Неаполь, они жили жизнью иностранцев-туристов, жаждущих все видеть, везде побывать.
Любопытного в Неаполе и его окрестностях — пропасть, и Савин, как хорошо уже знакомый со всеми достопримечательностями этого прелестного города, мог служить прекрасным чичероне для своей милой спутницы.
Ему помогали в этом и его неаполитанские друзья: князья Кассоно, Пиньятелли и другие.
В первое пребывание его в Неаполе он составил себе довольно обширный круг знакомства среди местной «золотой молодежи».
Эта-то молодежь стала бывать у них, всячески развлекая и занимая Лили.
Ее все чествовали, баловали, исполняя все ее малейшие прихоти и затеи.
Почти ежедневно устраивались катанья, осмотр музеев, разных достопримечательностей, поездка в интересные и очаровательные окрестности Неаполя, на Везувий, в Помпею, Соренто, остров Капри и другие.
В благодарность за любезность друзей, Николай Герасимович и Лили часто устраивали для них обеды, вечеринки, а также приглашали в ложу в театр, куда ездили почти ежедневно.
Время летело быстро и незаметно.
Савин был счастлив, счастлив безусловно, но увы, это, к сожалению, продолжалось недолго.
Наступило роковое время анализа, и у Николая Герасимовича раскрылись глаза.
То, что он увидел, охладило его чувство, или, лучше сказать, уничтожило ту полноту его, при которой он только и понимал чувство.
Увлекшись, влюбившись в Лили, он предался этой любви со всею силою своего необузданного характера. Ему не приходило даже в голову, куда доведет его эта любовь и сколько она продолжится.
Да и к чему ему было знать это?
Он любил Лили и, видимо, был любим ею — этого ему было вполне достаточно.
Конечно, Лили его тоже любила, но любовью своеобразной.
Ее любовь к нему была скорее порывами страсти, капризом, чем настоящей истинной любовью.
Первое время он не замечал, не понимал этого, но мало-помалу он ознакомился ближе с душевными свойствами, характером и темпераментом молодой женщины, начал вникать в ее оригинальную натуру и к ужасу своему убедился, что они друг друга не понимают, а главное любят друг друга совершенно различно.
Лили была бесспорно умна, и ум ее проявлялся в остроумии и насмешках, при полном отсутствии логики.
При этом она была страшною кокеткою и любила всюду во всем оттенять свою красоту и грацию.
Кокетство было для нее какой-то потребностью, она не могла без него обойтись, от него удержаться и этим часто шокировала Савина.
Она была существо чисто внешнее, декоративное, не находящее успокоения ни в тихой жизни, ни в блаженстве взаимной любви.
Николай Герасимович пришел к страшному убеждению, что она любила его ради удовольствия и смотрела на любовь, как на чувственный порыв, как на потребность насыщения, но не как на возвышенное чувство.
Любовь была для нее только одним из многих удовольствий.
Она относилась к Николаю Герасимовичу не искренно, как к другу, а пылко и страстно, как к любовнику.
Это-то разделение чувств и полное отсутствие искренности ему было непонятно.
Он не постигал, как можно любить тело, без того, чтобы не любить душу.
Для него женщина, которую он любил, была его первым другом: он не только любил ее ради удовольствия любить, но уважал ее и доверял ей.
По его мнению, эти чувства были нераздельны и связаны настолько крепко между собой, что отделить их одно от другого невозможно без нарушения общей гармонии любви.
