Теперь уже в Коровьих Луках Шереметев, узнав от выборных людей, от Дашкова и от всех пришедших с повинной, что самозванные власти решились запереться, снова вспомнил о своем посланце и, все-таки, надеялся.
Лучка был уже в городе и орудовал. И в этой самой кучке стрельцов, пришедших сюда с повинной, был один молодой малый, передавший фельдмаршалу не то грамотку, не то писулю.
Писуля была от Партанова и объясняла, что все идет на лад, что с Божьей помощью он мирно передаст город фельдмаршалу из рук в руки.
Прочитав эту писулю, писанную каким-нибудь подьячим, Шереметев не принял ее за хвастовство. Ему опять почудилось, что пролаз-молодец, у которого в глазах горит столько огня, не может лгать, что действительно из его хлопот и действий произойдет толк.
На приглашение Дашкова и архимандрита идти немедленно приступом на город фельдмаршал отвечал отказом.
— Зачем спешить! — сказал он. — Поспешим, людей насмешим. А то хуже еще, его царское величество прогневаешь.
Однако, поутру войско снова двинулось вперед, и 11-го марта утром фельдмаршал уже был, на Балдинском острове, всего в двух верстах от Астрахани. Отсюда послал он увещательное письмо к самозванным властям города, объявляя, что оно уже последнее.
Здесь фельдмаршал снова получил маленькую писулю. Ее принес крошечный человек с болезненным видом, некто Васька Костин, расстрига. Писал опять тот же Партанов. Он предуведомлял фельдмаршала, что, если тот увидит зарево и страшное пожарище, чтобы, ни мало не медля, отряжал хоть один полк занять загородный Ивановский монастырь, так как в нем находится много провианту, который может пригодиться войску и который, поневоле брошенный бунтовщиками, предполагалось сжечь.
— Молодец, ей-Богу, молодец, — подумал про себя фельдмаршал. — Ну, да и я его удивлю, когда он мне все ладком управит, — решил Шереметев мысленно.
В ночь на 12-е марта полнеба зарделось пурпуром чуть громадного пожара… Далеко по всей степи и по Каспийскому морю осветило страшное зарево испуганных путников и караваны, двигавшиеся по талому весеннему снегу голой степи, и корабли, качавшиеся на волнах простора морского… Московское войско, стоявшее на привале у Балдинского острова, тоже осветилось как днем, сияя оружием и амунициею.
Воевода Носов, видно, не унывал или уж совсем голову потерял… Был его указ зажечь все слободы вокруг города, чтобы все сгорело дотла, кругом вала и стен кремля… И все запылало, сразу подожженное с концов по ветру… Горела богатая Стрелецкая слобода и ее старинный деревянный храм, горела Армянская слобода с своей новой, как с иголочки, церковью, горели инородческие слободы: Хивинская, Калмыцкая, Юртовская и другие, вместе с молельнями, мечетями и запасными сараями, где был кое-какой товар.
В разгар пожара, около полуночи, воевода поднялся на соборную колокольню, высившуюся среди кремля, зловеще сверкающего теперь как днем от окружающего его красного моря огня и полымя… Только густой и удушливый дым, сизыми столбами причудливых очертаний, клубился и несся чрез церкви и кресты кремлевские, улетая к Каспию…
Грох, освещенный пожарищем, был один на колокольне, бледный и гневный, и тоже зловеще улыбался, оглядываясь на все слободы, будто купающиеся в волнах дыма и огня.
— Будете Якова Носова помнить! — шептал он. — Восемь месяцев повластвовал… Не долгонько. А стань они все как един человек? Все! — и терские, и гребенские, и донские. Что бы тут поделал твой фельдмаршал? Вся сила ваша в том, что нелюди мы… Нет, нелюди. Твари мы подлые, слабодушные… Присягаем крепко стоять друг за друга, а чуть что… душа в пятки. Да и есть ли в них душа? Нету! А во мне она есть. Да! Есть она вот тут… во мне, — живая душа, которой вам не взять, не казнить… Голову снимете и возьмете. А душа из ваших рук уйдет к Господу… И ответ будет держать пред Ним. И не побоится сего ответа…
Носов влез на колокольню не для того, чтобы просто поглазеть, а чтобы убедиться в оплошности или в измене своих. Тревожная весть двинула его сюда. Он надеялся долго держаться в городе и держать голодных московцев пред голыми стенами. Там, за городом, в Ивановском монастыре, были все сараи с хлебом, зерном и всяким провиантом, который он не успел перевезти в город.
Носов приказал еще утром все сжечь, а ему доложили теперь, что монастырь и сараи не горят. Либо свои молодцы сплоховали, либо просто предали его боярину Шереметеву.
Носову, проглядевшему теперь на монастырь все глаза, почудилось даже вдруг, что он видит там шныряющих московцев.
Но вдруг Носов ахнул громко, побледнел еще более и закрыл лицо руками. Только сейчас, в это мгновенье он вспомнил свою страшную клятву пред иконой Неопалимой Купины, — клятву — ничего не жечь!..
— Вот и накажет Матерь Божия за клятвопреступление, — грозно погрозился он вслух сам себе.
При утренней заре все стихло и уже потухало, только толпы погорельцев бродили по пожарищу. Одни перебирались с пожитками за вал и в Каменный город, другие со злобы шли прямо в лагерь к царевым полкам с жалобой на обиду и разорение от бунтовщиков.
На рассвете воевода объехал стены и весь вал, всюду были расставлены стрельцы-охотники и всякий вооруженный люд из православных и инородцев. Повсюду глядели, блестя на солнце и высовываясь на дымящееся пожарище, жерла пушек…
Вскоре Носов узнал, что сам фельдмаршал с войсками находится около Ивановского монастыря, а один полк еще с ночи был послан им тушить начавшийся, пожар и овладеть всеми запасами. Как же узнал Шереметев про эти запасы?
— Нашелся и у нас Иуда предатель! — злобно воскликнул Носов.
Когда солнце поднималось над краем степи, несколько сотен стрельцов-охотников вышли из кремля, построились и лихо двинулись на Ивановский монастырь с пушками и знаменами… Воевода не хотел ждать московцев к валу, а захотел осадить в монастыре самого фельдмаршала царского…
Но чрез два часа самодельная рать уже бежала назад в разброде, спасаясь за вал и преследуемая московскими полками…
На одного бунтовщика было десять, пятнадцать солдат… Их встретили по валу дружными залпами из пушек, ружей и пищалей. Но, все-таки, устоять было нельзя… Астраханцы покинули земляной город и заперлись, отстреливаясь, в кремле. Московцы, овладев валом, начали бомбардировку и тотчас построились, чтобы идти на приступ Каменного города.
— К полудню все покончим и всех голыми руками перехватаем! — хвастались московские военачальники.
Но в решительную минуту нежданно прискакал офицер от фельдмаршала и приказал бросить вал и отступить из-под огня.
Шереметев, как узнали начальники, получил в монастыре известие от какого-то перебежчика, что не зачем еще людей тратить, так как на другой день сами бунтовщики явятся с повинной сдавать город.
— Не очень-то похоже на сдачу! — говорили московцы, нехотя очищая занятый вал и унося с собой десятка с два убитых и с полсотни раненых товарищей.
Известие было, однако, верное. Важный человек дал знать фельдмаршалу, что он все ладит и ручается, что на утро отворит городские ворота царским войскам.
Этот важный человек был один молодец, который уже с неделю действовал в кремле, среди начальствующих самозванных властей. Пока воевода Носов не унывал и деятельно распоряжался своим небольшим гарнизоном, хватаясь, как утопающий, за всякую соломинку, — этот молодец тоже не дремал… Он не распоряжался орудиями или полками, не показывался на валах и на стенах кремлевских, но ловко, втихомолку, делал другое дело, свое, с одной лишь дюжиной верных и преданных ему молодцев, таких же шустрых, как и он сам…
Наступила ночь с 12-го на 13-ое марта. Осажденные чутко следили за неприятелем. Но в лагере и в монастыре и по всей речонке Кутумовой было тихо… Московцы будто ушли или вымерли, или спят крепким сном, отдыхая от своего дальнего в тысячу верст похода.
Яков Носов со своими главными сподвижниками и советниками просидел весь вечер в воеводском доме, рассуждая в кругу, что делать.
Нашлись охотники покаяться и принести фельдмаршалу повинную.
— Иди — кому охота… Скатертью дорога!.. — отозвался Носов. — А я не товарищ…
Около полуночи совещавшиеся, человек с двенадцать, разошлись из воеводского дома, а затем Носов узнал, что до сотни людей, в том числе пятидесятники и десятники его войска, только что вышли из кремля и пошли в лагерь с повинной…
У ворот была ругня и свалка, их не хотели было выпускать, но они пробились и даже краснобайством своим о жестоком ожидаемом на утро бое с полками увлекли еще немало народу за собой.
Носов, стрелец Быков, донец Зиновьев и посадский Колос, сильно смущенные, оставшись одни, уже стали толковать о том, что надо на утро при наступлении врага — искать смерти…
